КАМЕРГЕРСКИЙ ПЕРЕУЛОК - Владимир Орлов

– Создана Государственная экспертная комиссия, - сказал, наконец, я. - Альбетов входит в нее?

– Нет, он сам по себе! Он - свободный художник. А в комиссию, кстати сказать, назначен общий наш знакомый. Пружинных дел мастер, Прокопьев, кажется. Который не с той буквой.

– А что же будет делать завтра Альбетов?

– Нюхать.

Я опять замолчал.

– Ну вот, Александр Михайлович, мы с вами пригребли к тому, с чего начали. Значит, он нюхатель…

– Да нет же! - Мельников, похоже, возмутился. Или подивился моей тупости. - Он коллекционер и большой ученый. Искусствовед. В частности, специалист по придворному костюму, особенно по платьям фрейлин. А главное - крупнейший, здесь, он, наверное, номер один, знаток и исследователь исторических запахов. Несколько монографий. На языке народов. А вы - «парфюмер»! Духи, пудра, помада, ловушки для блох у него - в пятом чулане на чердаке.

– Даже и не знаю, что сказать, - пробормотал я. - Силовые структуры ведь тоже обещали выяснить причины отсутствия. Не они ли уговорили Альбетова нюхать?

– Профессор, да как вы могли подумать такое! - теперь возмущение Мельникова было искренним и резким. - Вся жизнь Альбетова, все его исследования проходили именно вопреки желаниям силовых структур.

– Ну и хорошо. Ну и ладно, - попытался я успокоить Мельникова. - Глупость сморозил. Значит, завтра в три часа? Постараюсь подойти…

Завтра это завтра. А я после разговора с Мельниковым к семи вечера отправился в Камергерский. Никаких ограждений, в том числе и конных, уже не наблюдалось, но народ невдалеке от грустного Антона Павловича толкался. И это несмотря на наводнение в Нью-Орлеане. Почему отправился к семи? Из глупого интереса: а нынче-то придут в Камергерский люди с билетами и если придут, как поведут себя.

Фасадная шехтелевская стена вновь стояла на месте, и люди, одетые явно «в театр», спокойно, а некоторые и в оживлении, возможно, вызванном мыслями о буфетах, входили в парадные двери и в двери, на которые ниспадала взволнованная и будто бы декадентская волна А. Голубкиной. Давали сегодня «Тартюфа».

В половине восьмого в мгновение, потраченное мной на пустой разговор или на бессмысленный взгляд в сторону Телеграфа, шехтелевская стена растворилась в воздухе. Вот она стояла, вот я, ротозей, от нее отвернулся, и вот ее уже нет. Торчать здесь еще два часа я не посчитал нужным. Даже если бы вновь возникла стена с птицей, и стали бы выходить зрители, что бы они мне рассказали? На всякий случай я зашел в магазин колониальных товаров, там в последние годы я покупал тропические чаи - «Акапулько», «Копакабана», чаще всего с лепестками васильков, и поговорил со знакомыми развесчицами. Нет, ничего нового сообщить они мне не могли. Их помещение не улетело, и достаточно. Спектакли же, если они идут, кончаются после закрытия лавки. Куда отправилось отсутствующее здание, должна вызнать Государственная комиссия. К тому же всем в Камергерском известно, что завтра здесь будет нюхать сам Сева Альбетов.

Дома в записной книжке я нашел номера телефонов Сергея Максимовича Прокопьева. Этот молодой человек был мне симпатичен. Вдруг его и впрямь призвали экспертом? И он сможет мне что-либо прояснить? Но я сразу понял, что мне прежде всего захотелось узнать от пружинных дел мастера, ездил ли он в Долбню, встречался ли с буфетчицей Дашей и как ее дела. Однако интерес мой был остановлен долгими гудками.

Зато у меня сразу затрезвонили два аппарата. Настольный и сотовый. И в обоих зазвучал голос Мельникова:

– Профессор! Забыл вас предупредить. Доступ в переулок будет ограниченный. Чины, почетные гости из-за рубежа, вип-персоны на уровне Борисоглебского, секретные агенты, соблюдение государственной тайны проводимого исследования, вы понимаете, о действиях Альбетова никому, прошу вас, ни-ни. В училище театра занятия завтра отменяются, студентов спецрейсами развезут по массовкам сериалов. Вы обязательно возьмите паспорт, без паспорта я вас не проведу.

– Помилуйте, Александр Максимович, - удивился я, - какая такая государственная тайна, когда весь Камергерский, да и, наверное, вся Москва знает, что Альбетов завтра будет нюхать?

– Ну вот! Опять это «нюхать»! - расстроился Мельников. - Вы этим словом, профессор, не только преуменьшаете смысл и заслуги Альбетова, но и меня обижаете.

– Да что вы, Александр Михайлович, с этим Севой Альбетовым так носитесь? В чем ваша корысть?

Последние мои слова вышли явной бестактностью. Я пожалел о них.

Но мне сейчас же и с горячностью было открыто, в чем корысть. Нет, конечно, не корысть. Не корысть! Не корысть! А интерес! Интерес к личности Альбетова и его подвигам. И фамильная заинтересованность в чистоте древа Мельниковых. Да, да, профессор, согласен с вами, развелось сейчас много прохиндеев, торгующих историческими ценностями и подделками их, и Альбетов добровольно решил заняться атрибуцией и очищением мельниковского древа без лишнего обрезания его ветвей. И он ставит под сомнение летоисчисление от Мазепы.

– Понятно, - сказал я.

– Так что, не забудьте завтра паспорт и не произносите вблизи Альбетова слово «нюхать». Тем более что он обижен природой.

– То есть?

– Лишен простого кулинарного обоняния. При нем на вертеле запекают баранью ногу, да хоть бы и целого барана, а он ничего не чувствует. Я у себя на даче чую, как наша кинодива Куликаева жарит оладьи и какое варенье к ним достает, скорее всего - вишневое, а ему это не дано. Он не знает, чем пахнет пиво и вобла с икрой.

– На его месте я бы застрелился, - сказал я.

– Да, - вздохом согласился со мной Мельников. - А он живет.

– Но постойте, - не утерпел я, - были же какие-то личности, и примечательные, в вашем предполагаемом Древе, которые пахли исключительно водкой или, скажем, чесноком, и более ничем. Как же их-то сможет атрибутировать Альбетов?

– Стало быть, ему ведомы способы косвенной атрибуции исторических личностей и предметов…

– Будем надеяться, - сказал я.

В назначенные три часа Мельников заставил меня забыть о частой своей необязательности. «Этот господин со мной!» - заявил он особой важности полковнику, и я был допущен. То ли к вип-компании. То ли к государственной тайне. От государственных тайн я всегда старался оказаться подальше. А среди вип-персон я тут же ощутил себя личностью, парящей над всяческим московским быдлом, и возгордился. Но ненадолго. Очень скоро через несколько затылков я углядел головы Андрюши Соломатина и его странного спутника последней поры, по моим понятиям, прохиндея и пройдохи. И этих сюда допустили. А в вип-персонажи Андрей Соломатин пригоден не был.

И уж совершенно обязательным проявил себя Мельников, представив меня Всеволоду Анатольевичу Альбетову. Мне было предложено называть его Севой, но я повел себя невоспитанным олухом. Какого-нибудь певца Юргиана до того, как тот принял мусульманство и стал певцом Джебраилом, я бы Юргианом и окликал, но тут случай был неисполнимый. На свои шестьдесят лет Альбетов и выглядел. А с Мельниковым они оказались похожими. Оба среднего роста. Крепыши, большеголовые, крутолобые. Но голова Мельникова была энергично-квадратная и напоминала, по народным поверьям, голову криминального авторитета, склонного к авантюрам. Подтверждения этому имелись в хитрых глазках Мельникова. У Альбетова же на плечах был кругляш, прикрытый пушистой вязаной шапочкой-менингиткой (цветок ландыша, опрокинутый чашечкой вниз), из-под нее вылезал белесый локон. «Он весь белесый», - пришло мне в голову. И еще Альбетов напомнил мне персонажа мультшлягера шестидесятых годов, то ли Пончика какого-то, то ли принца, хитрющего и вероломного, то ли… Увы, склероз. Мы пожали друг другу руки. Кисть его оказалась мягкой и нервной. Художническая натура. И сразу я ощутил, что Альбетов меня обнюхивает. А я запретил и в мыслях употреблять запретное слово. Но запрещенное всегда подзуживает… Впрочем, в мысли мои Альбетов явно не вслушивался. Во мне, я понял, он вовсе не собирался что-либо оценивать или атрибутировать. Принюхивание его ко мне, как и к другим близстоящим объектам, происходило по профессиональной инерции Альбетова, вполне возможно, его тяготившей. Или он сосредотачивался, готовил себя к главной творческой задаче. В общем я оказался ему неинтересен, не вызвал радости общения, схожей, скажем, с пребыванием вблизи прелестной девственницы и ее ароматами.

А вот новую подругу Мельникова, на сегодня - Иоанну, холодность Альбетова раздосадовала. Или даже обидела. Это я видел. Иоанна была представлена Альбетову прежде меня. Лат и кольчуг она не надела, что они исторически ученому человеку, а сотворила книксен в шляпке с вуалью и диоровском костюме парижанки лета подписания капитуляции в Потсдаме. Пахла ли она по своей амазонской программе (конским навозом, пороховой гарью, спермой и прочим), я не понял, но в Альбетове она не возбудила никаких искусствоведческих эмоций. А ведь мог бы он под шляпкой с вуалью и пиджаком с ватой в плечах угадать сущность Жанны д'Арк, тоже, напомним, девственницы, пусть и Орлеанской. Стояла подруга Мельникова теперь молча, сжав губы, и можно было только представить, какие лавы или магмы кипят в недрах ее вулканической натуры.