Чертовар - Евгений Витковский

Богдан положил трубку. Селекционер мечтательно глядел в сторону болота и неторопливо шевелил немалой нижней челюстью. Было ясно, что все мысли его — о верблюдах. Дромадерах, бактрианах, диких монгольских хабтаганах и трехгорбых заках, названных так по имени великого вологодского селекционера. А также о будущих четырехгорбых, пока еще не имеющих названия. Богдан подумал, что и колючку Кондратий Харонович, поди, тоже умеет жевать, и без воды по десять дней обходиться. Но ведь его верблюды — полярные, они, наверное, снег едят.

— Будет помощь, — твердо сказал он, — Будет. Присадят горб твоим. Дополнительный. Инструкции — какой именно — мастерице сам дашь, а то она, старая перечница, еще прилепит его сбоку где-нибудь, седло не пристроишь. Но, сосед, совсем бесплатно не могу. Прости. По факту заплати, что там сможешь. Одному заказчику служим… сам понимаешь.

Гость зажевал еще интенсивнее, и Богдан отодвинулся — стало казаться, что сейчас жвачка полетит через стол. Богдан поспешил снова налить, и бутылка самым скорбным образом опустела. Чертовар глянул на стаканы и решил, что сперва нужно выпить, и лишь потом лезть за новой. Потому как ждать Вассу Платоновну раньше пяти вечера не стоило: туда, да оттуда, да сюда — три конца, а она женщина немолодая.

Выпили. Гость наконец решил ответить.

— Нет у меня выхода, сосед. Если расходы не покрою — хоть режь всю ферму на мясо. Ну, а если заказ выполню, то мне делиться прямой смысл есть. За четвертый горб заказчик платит, как за десять заков под седло. На такие деньги можно… все болото здешнее можно купить вместе с ягодой и с водяными. Вот все деньги за четвертый горб тогда тебе и отдаю. Лады?

Выбора не было и у Богдана.

— Лады, — сказал он, достал новую четверть и сколупнул домашнюю укупорку, — лады.

Выпили по чуть-чуть. В комнате потемнело, свет в окне загородило снаружи что-то массивное.

— Ханум, — сказал Кондратий Харонович, — Хану-ум! — и добавил что-то длинное на непонятном языке, вроде бы тюркском, вроде бы и нет. — Она умная, но команды я придумал по-якутски. Жить им в холоде, пусть на память о Таймыре так и остается.

— Это ж вроде бы твоя племенная, неужто и ее отдавать будешь?

Селекционер совсем опустил голову.

— А кто его знает. Если не получу четвертый горб, то все. Сдаю всю ферму и ухожу на Телецкое. Борщак дожить даст, он все-таки меня на двенадцать лет моложе, и был в Норильске, а это с Дудинкой по сравнению — Сочи…

— А я слышал — наоборот… Да по карте — вроде бы совсем рядом.

— А ты больше слушай. Кто Великую Тувту отбыл, тому уже и Колыма вроде Евпатории. Только тот, кого в Помпеях пеплом накрыло — он один молчит и не говорит насчет того, что Неаполь увидеть и умереть — самое то, поскольку все уже увидел…

— Из Помпей до Неаполя тоже всего ничего…

— Не в пространстве, а во времени. Я не о расстоянии. Хуже всегда тебе. Тебе самому. Человек иначе думать не умеет. Только верблюд знает правду. А полярный трехгорбый — лучше всех. Жизнь у меня на них ушла. Я что же, зря жил? Если б я гладкокожие персики выращивал, как в «Графе Монтекристо», то я что, больше бы сделал, лучше бы? А?

— Это у верблюда спроси, раз он такой умный. Я в чертях разбираюсь, а вот они-то безмозглые…

Разговор ушел в песок. Оставалось только подремывать и отпивать из стаканов в ожидании Вассы Платоновны, которая, если б и поспешала, раньше пяти тут быть никак не могла.

Хмель чертовара не брал. Собеседник из селекционера был никакой. Давыдка все не ехал.

Богдан вздохнул и перевел глаза на столешницу, которую покрыл газетой перед выпивкой, чтобы лишней уборки потом не затевать, чтоб запах рыбы хоть от стола не шел: закусывали опять же снетками. В газете — в чтимом и читаемом почти в любом российском доме «Обаче!» — бросался в глаза крупный заголовок: «Аделийская озоновая дыра — преступление человечества против себя самого». «Антарктическая» — перевел про себя мастер непонятное слово. Кто бы подумал, что русского царя заинтересует материк несуществующих антиподов. Как-никак именно «Обаче!» было негласным рупором Тайной канцелярии. В «Приоритетах самодержавия» пока что лишь спортивная колонка сообщала об успехах русских альпинистов в Антарктиде, да церковная хроника порою бегло извещала о закладке второго, третьего, четвертого православного монастыря на разных берегах этого уединенного континента. «Православные всех стран, уединяйтесь!» — богохульно подумал Богдан и налил по следующей.

— Из чего гонишь, Арнольдыч? Из рису? — вдруг задал вопрос гость. Богдан посмотрел на него как беркут на лису, понятно, перед тем, как свернуть ей шею когтями.

— Обижаешь, Кондратий Харонович. Разве не видно, что из водки? Берешь четверть «Адмиральской», завода «Его Императорского Величества Магический Кристалл», она самая чистая, перегоняешь с желтым донником для цвету — в остатке смола, ее пить нельзя, а вот это — как раз вполне можно. Ну, будем…

За окном зарычал и заглох мотор вездехода: Давыдка наконец привез Вассу Платоновну.

Ведьма появилась традиционно: в платочке, с холщовой сумкой и с огромной тыквой. У тыквы был срезан верх, внутренность ее, видимо, уже пошла на кашу со шкварками, но корка оставалась свежей. Почему-то Богдан подумал, что это та же самая тыква, с которой одержимая антиноевка приехала к нему в числе тринадцати бесоносителей еще весной. Интересно бы узнать — но сейчас было как-то не до того. Васса истово перекрестилась двойным офенским крестом; на Арясинщине так делали многие, если батюшка не видел. Поскольку крест был двойной — сверху вниз, снизу вверх, слева направо, справа налево — он был, по мнению местных жителей «крепче» обыкновенного.

Потом старушенция, не выпуская поклажи из рук, аккуратно пала на колени и отбила земной поклон чертовару. На Ржавце все знали — кто здесь царь и кто бог. А также, с момента появления Антибки, кто — черт. Черта тут никто не боялся, скорей боялись за него, а ну как бог передумает и своего почитателя все-таки пустит на мыло.

Богдан тоже кивнул, соображая, как бы убедить ведьму выполнить работу качественно и быстро. В том, что она дополнительный горб верблюдам присадить может — даже два — у него сомнений не было. Вообще-то ведьм он видел немало, — та же двурушница Ариадна Столбнякова, владелица косушечной, как установил Кавель Адамович, не просто торговка молясинами, но и шпионка нескольких запрещенных кавелитских сект одновременно, тоже могла бы присадить что горб, что грыжу не только верблюду, но хоть бы и носорогу. Только ее потом из Выползова не сплавишь. Не сплавишь… Что-то есть в этой мысли, надо будет потом обдумать. А пока что чертовар перешел к делу.