Останки Фоландии в мирах человека-обычного (СИ) - Элеонор Бирке

Печальная мечта, но оставалось лишь верить, что бездушных нет ни на Изнанке, ни в самом Воллдриме, иначе что? опускать руки и готовиться исчезнуть? Средств разрушить мир бесконечно много, но сохранить — слишком мало. Потому и нет миров, живущих постоянно, и даже самые стойкие из них рождаются и умирают.

На Изнанке всегда было невидимое присутствие, но сейчас оно увеличилось в разы. Голоса слышит каждый из проживающих в сером городе. В мире Земли такие явления называют «духами» или «призраками». Всякий мечтатель знает, они — мысли, облекшие форму, но не вписавшиеся в устройство мира.

Юным мечтателям Изнанки внушили опасаться печальных желаний. Тут не должно случится непредвиденного. Но вот уже три человека потеряли разум, живя здесь. А если быть честной с самой собой, то и четвертая на подходе. Четвертой была она сама, и Виола, к собственной печали, осознавала это. В чем причина безумия граждан Изнанки? В Анне? А может играет неполноценность мира? Да и само название «мир» для Изнанки роскошно и явно преувеличено.

А еще пропавшие год назад дети… Десяток мальчишек! Их следы потеряны, и нет убедительных версий куда же они подевались. Время безжалостно к надежде, и потому верить в их возвращение все сложнее.

Все это ужасно, но изводило Виолу другое. Ее мучила обманщица-память, ведь прошлое становилось не тем, каким так долго представлялось.

Виола Крубстерс вышла на улицу, закрыла дверь на мечтательный замок. Теперь никто не сможет проникнуть внутрь, даже промечтав домодробительный бульдозер. Она спустилась по ступеням, стараясь откинуть прочь снедающие ее воспоминания. «Забвение» испарялось… Очевидно Карл держал его в узде, пока был жив. Брегантина все еще пребывала в счастливом неведении. Ей можно позавидовать, совершенно точно позавидовать! Зависть — недоброе чувство, но с ним жить легче, чем с осознанием ужаса, который ты натворила. Сложно сказать, что предпочтительней: знать, что ты убийца? или творить благие дела, не подозревая о страшных последствиях своей давней ошибки? Кто ты, если забрала себе не только чужие жизни, но присвоила и великие заслуги, к которым не имеешь отношения? Тяжелые предчувствия и попытка унять их, как покорного пса, уже не помогали. Тревога пожирала разум: тревога о будущем, о грядущих переменах, об уже начавшемся хаосе. Так отчаиваться и не верить в чудесный исход она не позволяла себе сотни лет, но после смерти Карла все изменилось: Воллдрим, она сама и даже Изнанка…

Серый мир трансформировался. Сотни лет стабильности заканчивались. Краски перекраивали этот пузырь, находящийся в параллели с Землей. Радуга ползала по городу, то накрывая большую его часть, то на часы пропадала. Эта радуга была живой, она создавала ветер и запахи, она говорила, и Виола поняла — это не часть ее безумия, но реальность. Порой с ней говорил сам Карл. Теперь она подозревала, что его смерть в руках немров не случайность, но его выбор. Временами она чувствовала потребность пойти по его стопам и сгинуть в чреве пожирателей мечтаний…

— Карл, все держалось на тебе. Не я — ты был важным для нас, для Воллдрима, для всего мира! Должно быть ты понял… Ты что-то вспомнил? Почему не раскрыл глаза мне? Почему ты, своей смертью переложил всю ответственность на меня? На мои старые, усталые плечи… — нашептывала себе Виола, когда шагала по лиственной перине к широкому проспекту.

Больше ста лет минуло, с тех пор как боль утраты чуть не разрушила ее жизнь. Она видела сны, ее посещали обрывки чувств, картины прошлого… которые стали возвращаться, и поначалу верить в них казалось нелепостью. Однако недавно все изменилось. Ночные кошмары когда-то случились на самом деле. Самообман не может продолжается вечно.

Рэмон рассказал, что Лилианна Беккет вернула свое прошлое, свой родной мир. Общая мечта Рэмона и Виолы сломалась, и всему виной чувства, которые остаются несмотря на исчезновение привязок этих самых чувств к конкретным событиям.

— Я больше не могу заботиться обо всех. Я не могу позаботиться о себе. Я мечтаю умереть… Я умру! Наконец-то я умру… — она грустно улыбнулась, провела рукой по скользкой ткани своей новенькой блузы, сшитой из рубашки Карла. — Родной мой, что же ты наделал?..

Она вышла на проспект. Здесь разновеликие деревья, растущие на разделительной линии дорожного полотна, жили и крепли, хоть и в сером ритме, но казались мощными. Она оглянулась. Впервые на ее памяти около ее дома случился листопад. Редкая зеленая листва в море серых собратьев плотным слоем укрывала землю вокруг ее изнаночного домика, который был копией дома в Тубио. С той лишь разницей, что не обладал разноцветием, его не окружал непроглядный забор, да и сад… Можно сказать, что сада здесь не было. Лужайка перед парадным входом и ведущая к нему тропа, нынче заваленная опавшей листвой; два массивных ствола дерева драконьей крови по обеим сторонам от крыльца. Их ветви давно перемешались, вросли друг в друга; а сами деревья, походившие на вековые дубы со сплющенной кроной, в пору лиственности совсем не пропускали солнечный свет, и дом всегда был в их тени. Сейчас двухэтажное строение испещряли бесчисленные ломанные линии — эхо солнечного света, запутавшегося в ветвях древних деревьев. Справа под драконьим древом стояло кресло-качалка, а рядом с ним — круглый бревенчатый стол, с отшлифованной столешницей под лиловым лаком. Впрочем, и стол, и кресло покрывала листва.

Мало построек соотносилось с версиями Воллдрима. Часть школы, несколько домов, и один из них — этот самый. Некогда семейный кров четы Крубстерс…

Деревья за спиной Виолы закачались, а по дороге заскользили листья, запахло… курятником?!

Вонь резала горло, и Виола задержала дыхание. В голове вспыхнул образ Карла. Он что-то шептал, но она не смогла разобрать.

— Карл, Карл!

— Пэнтооооооо… Пэээээээнтоооооо… — пропел ветер.

— Я помню тебя, Карл, я помню, — ответила Виола.

— Врунья! — резко прокричал кто-то.

В лицо ударил ветер, и она зажмурилась. Открыв глаза, Виола поняла, что лежит на дороге. В метре слева облезлый забор в голубой краске, старой и давно пришедшей в негодность. Солнце било в глаза, и она отвернулась. Стрелки сухой травы на обочине и невозможно приятный запах дома, который то и дело оттесняла наслаивающаяся вонь куриного помета, приносимого воздушным потоком.

Кудахтали куры, и рубил топор, под чьими-то туфлями шелестел песок. Мечтательница тотчас поняла — Изнанка выкинула ее в город. Она оказалась около воллдримского своего обиталища!

— Врунья! — совсем рядом презренно повторяли одно и то же: — Врунья! Врунья!..

Виола приподнялась. На нее смотрела смуглокожая девочка лет шести-семи с густыми черными кудрями, падающими на лоб. Она лукаво щурилась.

— Я? Ты это про меня?.. — выдавила сквозь зубы Виола.

— Врунья! Все не так было! Ты врунья, Гульнара. Врунья! Я маме расскажу, как все было.

Кричала не девочка, Виола не сразу разобрала — орал мальчишка. Он стоял чуть поодаль, за спиной девочки, и махал кулаком.

Старушка тяжело вздохнула и присела, упершись рукой о землю. Она быстро отряхнула свою клетчатую юбку и с сожалением обнаружила, что новая блуза испачкалась. Малышка Гульнара расплылась в улыбке и прошептала:

— А мама все равно поверит мне, а не ему!

Виола не пыталась встать, ее мутило. Она непонимающе взглянула на девочку, потом на хмуро взирающего на нее мальчонку, который был немногим старше Гульнары. В последний раз бросив сестре: «Врунья!» — он бросился бежать. Подбрасывая песок подошвой ботинок, он свернул в калитку и вскоре скрылся в доме. Незамедлительно из дома послышался женский голос, раздраженный и немного встревоженный. Вышли трое. Мальчишка и такие же, как и дети, смуглокожие мужчина и женщина. Похоже это были их родители. Они подошли. На женщине был домашний халат с выцветшими розами, а на мужчине старые штаны и рубаха, поверх которых он одел слесарский фартук.

— Джам, Гуля?.. Что тут у вас?.. — женщина участливо посмотрела на Виолу: — Гуля, иди ко мне, — позвала она, а потом обратилась к Виоле: — Вам плохо? — с недоверием спросила она, прижав дочь к себе. — Сын сказал вы появились… из воздуха? Вы чародейка?