Николай Байбаков. Последний сталинский нарком - Валерий Викторович Выжутович
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Байбаков не ладил с Федоренко. Считал, что его институт противостоит Госплану. Суть этого противостояния выразил в одном из поздних интервью бывший сотрудник ЦЭМИ, а с середины шестидесятых уже специалист Госплана Владимир Коссов: «Причина-то была простая, я об этом Николаю Прокофьевичу Федоренко, директору института, говорил: “Мы с вами, Николай Прокофьевич, оба интернационалисты, оба поем "Интернационал", только делаем ударения на разных частях партийного гимна. Вас интересует "до основания", а меня "а затем"”.
Федоренко активно продвигал автоматизированную систему плановых расчетов, что вызывало сопротивление Госплана СССР. В свою очередь, ЦЭМИ раз за разом нападал на Госплан. Федоренко твердил, что они всё неправильно делают. Утверждал себя таким образом. Они — неправильно, а мы — правильно. В 1973 году был окрик из “Правды” — статья о том, что обижают экономистов из ЦЭМИ. После этого в журнале “Плановое хозяйство” была большая дискуссия на редколлегии, правильно мы их критикуем или неправильно».
Федоренко находился под крылом секретаря ЦК Петра Демичева, своего студенческого друга, с которым, они, по словам самого Федоренко, «вместе к девкам в общежитие лазили». Но, несмотря на высокое покровительство, рекомендации ЦЭМИ, адресованные властям, оседали в архивах или блокировались еще на дальних подступах к ЦК и Совмину. Такой блокировке подвергся в Госплане и прогноз развития народного хозяйства СССР на 1970—1980-е годы.
Дело было так. В 1967 году ЦЭМИ делал расчеты на девятую и десятую пятилетки. Работа велась под руководством талантливого молодого ученого Бориса Михалевского. В ней доказывалась бесперспективность развития некоторых отраслей, предсказывались общий спад промышленного производства, снижение эффективности капитальных вложений, нарастание международной изоляции СССР… Словом, рисовалась реальная картина действительности. И впервые применительно к советской экономике прозвучал термин «инфляция». Было показано, как повышаются цены без их видимого изменения. Это делалось, например, за счет снижения веса стандартных банок сгущенки с 310 до 300 граммов. Или путем добавления в колбасу воды, крахмала и костей. Или сокращением циклов созревания сыра, пива, вина.
Авторы работы предлагали в девятой и десятой пятилетках снизить темпы прироста промышленного производства и одновременно резко увеличить выпуск потребительских товаров. Такой маневр, по их мнению, помог бы за 5-10 лет совершить перевод промышленности на современные технологии и тем обеспечить ее будущее развитие.
«Я знал наперед, — вспоминал Николай Федоренко, — что такого рода предложения не могут не вызвать резкой отрицательной реакции со стороны “идеологов”, аргументацию которых легко было предсказать: “Разворачивается историческое соревнование социализма с загнивающим капитализмом, как же можно в это время рекомендовать снизить темпы роста промышленного производства? Да вы, наверное, с ума сошли, если предлагаете такое перед лицом мировой буржуазии! Да вы знаете, что с вами надо за это сделать?!”»
Экономисты ЦЭМИ были готовы к такому отпору. Напечатали прогноз всего в трех экземплярах и поставили гриф «совершенно секретно». Михалевский категорически отказался от предложения заменить «из тактических соображений» некоторые резкие формулировки, смягчить острую критическую тональность изложения.
«О широкой рассылке речи быть не могло, поэтому я отправил один экземпляр председателю Госплана СССР Николаю Байбакову, — рассказывал Федоренко. — Президента Академии наук Мстислава Келдыша не стал беспокоить, резонно посчитав, что у него просто не будет времени прочесть два толстых тома. Но прошло две недели, и как-то вечером звонит мне Келдыш и спрашивает, что за материал “через его голову” я послал Байбакову, который просит нас обоих сейчас же, не медля, приехать к нему. По дороге в Госплан я в общих чертах рассказал президенту о содержании и выводах прогноза, предвидя неприятный разговор, кое-как пытался оправдаться в том, что заранее не поставил его в известность».
Федоренко и Келдыш оказались у Байбакова около десяти часов вечера. Беседа затянулась далеко за полночь.
— Вот два документа, — говорил Байбаков. — Один — третья Программа КПСС, которая принята XXII съездом и которую никто не отменял. Там сказано, что наше народное хозяйство развивается устойчивыми темпами, что к 1980 году в стране будет построена материально-техническая база коммунизма, наступит благоденствие, и по основным показателям развития экономики мы обгоним развитые капиталистические страны. И второй — прогноз ЦЭМИ, где говорится о том, что темпы промышленного и в целом экономического роста в СССР падают и что, если не принять серьезных мер, к восьмидесятым годам страна окажется лицом к лицу с угрозой серьезнейшего экономического кризиса. Допустим, мы поверим Федоренко. Но поставленная партией задача — превзойти в производстве продукции на душу населения наиболее развитые капиталистические страны — не снята с повестки дня. Поэтому и выходит, что документик ваш антипартийный и антисоветский!
Оба посетителя сидели обескураженные и не знали, что на это возразить.
— Что же делать с этим прогнозом? — продолжал председатель Госплана и рисовал вероятный ход событий. — Если вы оставляете его у меня, я должен буду передать его в вышестоящие инстанции, он попадет, скажем, в ЦК, и исход я могу предсказать однозначно: Федоренко попросят с должности, а заодно и уберут из академии.
Федоренко пытался отстаивать позицию ЦЭМИ, но Байбаков прервал его, сказал, что представленный документ возвращает обратно, и попросил расписаться в получении. А Келдышу он посоветовал по возвращении в академию принять решение «с учетом возможных последствий».
«Была глубокая ночь, когда мы с Келдышем вернулись в академию, — завершает Федоренко свой рассказ. — Мстислав Всеволодович достал из шкафа коньяк, его референтна, терпеливо дожидавшаяся нашего возвращения, сварила нам кофе. В общем, “веселье” закончилось на рассвете в Нескучном саду у костра, который мы развели с моим шофером Хрусталевым. Там и спалили все три экземпляра нашего прогноза: тот, что вернул мне Байбаков, и еще два, которые я достал из своего сейфа».
Спустя годы Федоренко скажет, что, уничтожив в огне ту работу, поступил как Кутузов — «сдал Москву, но сохранил армию»: «Прояви я упрямство, не только меня ждали бы неприятности, идеологическому погрому подверглись бы и ЦЭМИ, и целое научное направление. Отступив “на калужскую дорогу”, мне удалось сохранить боеспособные научные силы, которые впоследствии взяли немало высот, хотя от атак идеологических карателей отбиваться приходилось еще не раз. <…> Наш прогноз был “первым звоночком”, предупреждавшим о возможном крахе».
Понимал ли Байбаков, О ЧЕМ этот «первый звоночек»? Несомненно, понимал. Но довести его тревожное звучание до слуха высшего руководства председатель Госплана побоялся. Сдал «Москву», но сохранил себя.
