Умеющая слушать - Туве Марика Янссон

– Возьми сигарету и сядь, – сказала Анна. – Не стой с таким вот лицом. Пепельница найдется. Ты имеешь в виду, к примеру, лавочника и Лильеберга?

– Да.

– А может, и нашу несравненную фру Сундблом? – фыркнула Анна.

– Анна, дело серьезное. И очень важное.

Но Анну вдруг обуяла какая-то злая веселость.

– Важное? Что ты разумеешь под «важным»? Может, «значительное»? Может, имеешь в виду пластмассовые фирмы? Стало быть, они меня не обманывали? Милейшие люди – и они, и мои издатели? Безгрешные, в точности как эти от роду испорченные дети, которым бы только хапать, хапать, хапать… О чем ты толкуешь? Об этом, да?

– Анна, прошу тебя.

– Они меня не обманывали? Ни один из них не обманывал?

– Ни один.

– Очень ты странная, – сказала Анна. – Считаешь, доказываешь. Возводишь напраслину на всех и каждого, заставляешь в это поверить, а потом являешься и говоришь… смеешь явиться ко мне и говорить, что все это неправда?! Зачем ты так делаешь?

Они сидели друг против друга за столиком у стены. Анна пристально смотрела на Катри и вдруг подумала, что никогда не видела такого невеселого человека, как Катри Клинг.

– Стараешься быть доброй ко мне? – спросила она.

– Теперь ты подозрительна, – сказала Катри. – Одному можешь верить: я никогда не стараюсь быть доброй. Ладно, буду повторять все, что сказала, пока ты не поверишь.

– Но ведь тогда больше нельзя верить тебе?

– Да, нельзя.

Анна наклонилась к ней через стол.

– Катри, есть в тебе что-то… – Она поискала слово и, найдя его, продолжила: – Что-то слишком уж категоричное. И это заводит в тупик. Не отдохнуть ли тебе немного? – Она накрыла ладонью руку Катри. – Часок-другой. Может, тогда мы лучше поймем друг друга.

– Слишком категоричное? – переспросила Катри. – И заводит в тупик? – Она затушила сигарету. – Если уж кто категоричен, так это ты. И заведет твоя категоричность прямиком туда, куда ты хочешь. Я знаю. Я напишу тебе письмо.

– Не надо больше писем…

– Только одно. И его не понадобится прятать в шкаф. Я докажу тебе, что я виновата. Ты же сама говорила: я умею считать и умею доказывать. Вот и получишь подробнейшие доказательства моей вины.

– Катри, – сказала Анна, – может, все-таки отдохнешь немного, а? День-то был длинный.

– Да, – кивнула Катри, – длинный. Ладно, пойду я.

Вернувшись к себе, Катри вытащила из-под кровати чемодан. Открыла его и долго сидела на краю постели, прислушивалась. Вечер был тихий-тихий. Но безмолвный покой не давал ей совета, не говорил, что надо делать. Слова и образы, невысказанные либо опрометчивые слова и невиданные либо сверхотчетливые образы, промчались у Катри в мозгу, и единственное, что в итоге осталось, был пес – пес, неутомимо бегущий все дальше, под грозным знаком волчьей шкуры.

И вот настало то важное, тщательно выбранное утро: Анна вышла работать ни свет ни заря. Накануне она присмотрела местечко и отнесла туда скамеечку, низенькую, в самый раз, чтоб, сидя на ней, легко дотянуться до красок и банки с водой. Анна не пользовалась этюдником, этюдники казались ей слишком вещественными, слишком явными. Она хотела работать как можно неприметнее, пришпилив бумагу к дощечке на коленях, прямо под рукой. Освещение лучше всего бывает ранним утром, ну и вечером тоже, краски тогда набирают глубину, надо ловить мгновение, пока тени не поблекли и не стушевались.

Анна сидела, дожидаясь, когда в лесу растает утренняя дымка, полнейшая тишина царила кругом – все как полагается. Но вот наконец тени и туманы ушли прочь – и выступила земля, влажная, темная, готовая брызнуть ростками, что ждут еще своего часа. Немыслимо – портить эту землю цветастыми кроликами.

Каменное поле

(повесть)

Посвящается Оке

На Эспланаде распустилась первая зелень запоздалой весны. После дождя блестели, отливая чернотой, стволы деревьев, свежая листва подсвечивалась фонарями, и вообще Хельсинки был сейчас необычайно красив. В ресторане «Эспланадкапеллет» составляли на ночь стулья, и лишь кое-где по углам сидели еще последние гости. В честь ухода Юнаса на пенсию руководство газеты устроило банкет, сняв по такому случаю весь западный отсек ресторана с видом на парк. Застолье началось в семь часов.

– Ты что-то молчалив, – сказал Экка, заботам которого поручили героя дня. – Пошли потихоньку домой?

Ресторан был уже погружен во мрак, все было готово к закрытию, и лишь над их столом горел свет.

– Да, молчалив, – сказал Юнас. – И знаешь почему? Потому что на этой работе я испортил слишком много слов, все мои слова износились, переутомились, они устали, если ты понимаешь, что я имею в виду, ими нельзя больше пользоваться. Их бы надо постирать и начать сначала. Выпьем еще по одной?

– Хватит, пожалуй, – сказал Экка.

– Слова… – продолжал Юнас, – я написал для твоей газеты миллионы слов, понимаешь, что это значит, – написать миллионы слов и никогда не быть уверенным в том, что ты выбрал нужные, вот человек и замолкает, становится все более