Мандарины - Симона Бовуар

— Если не можешь выносить правду, не вынуждай меня говорить ее, — сказал Анри, с силой отталкивая стул.

Поднявшись по лестнице, он сел за свой стол. Поль вполне заслужила, чтобы он показал ей эту рукопись, тогда бы он избавился от нее. Разумеется, в момент публикации ему придется исправить эти страницы, если только она не умрет тем временем; а пока, перечитывая их, Анри чувствовал себя отмщенным! «В каком-то смысле литература более истинна, чем сама жизнь, — подумал он. — Дюбрей наплевал на меня, Луи — подлец, Поль отравляет мое существование, а я улыбаюсь им. На бумаге же идешь до конца, пишешь то, что чувствуешь». Он еще раз пробежал глазами сцену разрыва: как легко расстаются на бумаге! Ненавидят, кричат, убивают себя или другого, словом, идут до конца: вот почему это неправда. «Пусть так, — сказал он себе, — но это чертовски утешает. В жизни постоянно отрекаешься от себя, и другие люди тебе противоречат. Поль приводит меня в отчаяние, между тем я очень скоро ее пожалею, а она думает, что в глубине души я люблю ее. Зато на бумаге я останавливаю время и навязываю всему миру свои убеждения: они становятся единственной реальностью». Анри отвинтил колпачок авторучки. Поль никогда не прочтет этих страниц; а между тем он торжествовал, как если бы заставил ее узнать себя в том портрете, который списал с нее: притворно влюбленная женщина, которая любит лишь свои комедии и свои мечты; женщина, которая изображает величие, благородство, самоотверженность, в то время как на деле лишена гордости и мужества, погрязла в эгоизме своих мнимых страстей. Такой он ее видел, и на бумаге она полностью совпадала с этим видением.

В последующие дни Анри сделал все возможное, чтобы избежать новых столкновений. Поль нашла еще один повод для возмущения: лекцию, которую он согласился прочитать у Клоди. Сначала он попробовал оправдаться: даже Дюбрей выступал у Клоди, речь шла о том, чтобы собрать деньги для детского приюта, отказаться было нельзя. Но так как она не успокоилась, он решил не отвечать. Подобная тактика явно выводила Поль из себя; она тоже молчала, но, судя по всему, обдумывала важные решения. В день, когда должна была состояться лекция, она так сурово смотрела на него, пока он завязывал галстук перед зеркалом в их спальне, что Анри с надеждой подумал: «Она сама предложит мне расстаться». И любезным тоном спросил:

— Ты решительно не хочешь пойти со мной?

Она так неожиданно рассмеялась, что если бы он не знал ее, то подумал бы, что она сошла с ума.

— Ну и шутка! Идти с тобой на этот карнавал!

— Как хочешь.

— У меня есть дела поважнее, — произнесла она тоном, напрашивающимся на вопрос; он покорно спросил:

— Что ты собираешься делать?

— Это моя забота! — высокомерно ответила она.

Анри не стал настаивать, но, когда он причесывался перед самым уходом, она с вызовом сказала:

— Хочу зайти в «Вижиланс», встретиться с Дюбреем.

Поль произвела должный эффект, он с живостью обернулся:

— Зачем ты хочешь встретиться с Дюбреем?

— Я предупреждала тебя, что в ближайшие дни собираюсь объясниться с ним.

— По поводу чего?

— Мне многое надо ему сказать от меня лично и от тебя.

— Прошу тебя не вмешиваться в мои отношения с Дюбреем, — потребовал Анри. — Тебе не о чем говорить с ним, и ты никуда не пойдешь.

— Прошу прощения, — ответила она, — но я и так слишком долго медлила. Этот человек — твой злой гений, и только я могу освободить тебя от него.

Анри почувствовал, как лицо его вспыхнуло; что она собирается сказать Дюбрею? В минуты гнева и тревоги Анри не стеснялся в выражениях в присутствии Поль: невозможно смириться с тем, что некоторые из его слов будут переданы Дюбрею; но как разубедить ее? Его ждали у Клоди, за пять минут ему не найти способа отговорить ее, оставалось привязать ее или запереть.

— Ты бредишь, — пробормотал он.

— Видишь ли, когда живешь очень одиноко, вроде меня, появляется много времени для раздумий, — сказала Поль. — Я размышляю о тебе и обо всем, что тебя касается, и порой меня посещает прозрение. Несколько дней назад я с поразительной ясностью представила себе Дюбрея и поняла: он сделает все, чтобы окончательно погубить тебя.

— А! Теперь у тебя появились прозрения! — сказал Анри. Он искал способ запугать Поль и нашел только один: пригрозить ей разрывом.

— Я полагаюсь не только на свои прозрения, — заявила Поль нарочито таинственным голосом.

— А на что же еще?

— Я навела справки, — призналась она, остановив на Анри игривый взгляд.

Он растерянно смотрел на нее.

— Ведь не Анна же сказала тебе, что Дюбрей хочет меня погубить.

— Кто говорит об Анне? — удивилась Поль. — Анна! Она еще более слепа, чем ты.

— Кто же тот ясновидящий, с которым ты консультировалась? — спросил он, ощущая легкое беспокойство.

Взгляд Поль стал серьезным.

— Я говорила с Ламбером.

— С Ламбером? Где ты с ним встречалась? — спросил Анри. От гнева у него пересохло в горле.

— Здесь. Это преступление? — спокойно произнесла Поль. — Я позвонила ему и попросила прийти.

— Когда?

— Вчера. Он тоже не любит Дюбрея, — с удовлетворением отметила она.

— Это злоупотребление доверием! — возмутился Анри.

От одной мысли, что она говорила с Ламбером своим смешным языком да еще со смехотворной горячностью, хотелось отхлестать ее по щекам.

— Ты все время твердишь о чистоте, об элегантности, — продолжал он в ярости, — но женщина, которая делит жизнь с мужчиной, знает его мысли, его секреты и, не предупредив, располагает ими у него за спиной, такая женщина поступает гнусно, слышишь, — сказал он, схватив ее за руку, — гнусно.

Она покачала головой.

— Твоя жизнь — это моя жизнь, ибо я посвятила ей свою; я имею на нее права.

— Я никогда не просил тебя ни о какой жертве, — сказал он. — В прошлом году я пытался помочь тебе устроить твою собственную жизнь, ты не захотела; это твое дело, но у тебя нет никаких прав на меня.

— Я не захотела из-за тебя, — возразила она, — потому что я нужна тебе.

— Ты думаешь, мне нужны эти бесконечные сцены? Ты сильно ошибаешься! Бывают минуты, когда из-за тебя у меня появляется желание навсегда уйти отсюда. И хочу сказать тебе одну вещь: если ты пойдешь к Дюбрею, я тебе этого не прощу. Ты меня больше не увидишь.

— Но я хочу спасти тебя! — с жаром сказала она. — Ты не понимаешь, что губишь себя! Ты идешь на все компромиссы, соглашаешься выступать в гостиных... И я знаю, почему ты не осмеливаешься больше показывать мне то, что пишешь: твой крах отражается на твоей работе, и ты это чувствуешь. Тебе стыдно. До того стыдно, что ты запираешь свою рукопись на ключ: должно быть, это что-то очень мерзкое.

Анри с ненавистью посмотрел на нее.

— Если я покажу тебе рукопись, ты дашь мне слово, что не пойдешь к Дюбрею?

Внезапно выражение ее лица смягчилось:

— Ты покажешь мне рукопись?

— А ты дашь мне слово? Она задумалась.

— Я дам тебе слово, что не пойду к нему сегодня.

— Этого довольно, — сказал Анри. Он открыл ящик, достал оттуда толстую серо-зеленую тетрадь и бросил ее на кровать.

— Я могу прочитать ее? Это правда? — в замешательстве спросила Поль; трагедийная самоуверенность оставила ее, и вид у нее вдруг стал скорее жалким.

— Можешь.

— О! Я так рада, — сказала она и робко улыбнулась: — Сегодня вечером мы это обсудим, как раньше.

Он не ответил. Только смотрел на тетрадь, которую Поль поглаживала ладонью. Всего лишь бумага, чернила, на вид столь же безобидные, как порошки, запиравшиеся на ключ в аптеке отца; но по сути он был подлее любого отравителя.

— До свидания, — крикнула она через перила, пока он убегал из квартиры.

— До свидания.

Он и на лестнице продолжал бежать, напрасно пытаясь гнать от себя все мысли. Этим вечером, когда он снова встретится с Поль, она уже прочтет. Прочтет каждую фразу, перечтет каждое слово: это было убийство. Анри остановился. Взявшись рукой за перила, он медленно поднялся вверх на несколько ступенек, и огромный черный пес с лаем бросился на него. Он ненавидел этого пса, эту лестницу, фанатичную любовь Поль, ее умолчания, ее взрывы, ее несчастья. Он снова бросился вниз по лестнице и стремительно выбежал на улицу.

Это был один из тех прекрасных зимних дней, немного туманных, когда в глубине воздух кажется розовым; сквозь широкое окно Анри видел кусок шелковистого неба; он перевел взгляд на своих слушателей, но, глядя на них, говорить было труднее. Маленькие шляпки, драгоценности, меха: в основном собрались женщины, из тех, у кого сохранились остатки былой красоты и кто полагал, что умеет подать их должным образом. Какой интерес представляла для них история французской журналистики? Было слишком жарко, пахло духами; взгляд Анри наткнулся на сдержанную улыбку Мари-Анж, а Венсан состроил смешную гримасу; где-то между аргентинской миллиардершей и горбатым меценатом сидел Ламбер, Анри опасался встретиться с ним лицом к лицу: ему было стыдно; он снова опустил глаза, предоставив словам литься из его уст.