Вдали от обезумевшей толпы - Томас Гарди

— Здорово! — загремел он, и его крик разнесся по всей ярмарке, заглушив блеяние овец, а Пурграс осклабился, наслаждаясь драматическим эффектом контраста: герой только что лихо перемахнул на скаку через ворота, а его враги, представители хромоногого, медлительного правосудия, вынуждены были остановиться и ждать, пока их пропустят. Когда умирал Том Кинг, Джозеф судорожно схватил за руку Коггена и пробормотал со слезами на глазах:

— Ведь он не по-настоящему убит, Джан, — это только так!

А когда была разыграна последняя печальная сцена и труп ретивой верной Бесс должны были унести на деревянном щите двенадцать добровольцев из числа зрителей, Пурграс в неудержимом порыве ринулся вперед и предложил свои услуги.

— Будет о чем порассказать у Уоррена, Джан, услышат и наши детишки! — воскликнул он, приглашая товарища последовать его примеру.

И действительно, Джозеф с тех пор много лет рассказывал в Уэзербери тоном человека, немало перевидавшего на своем веку, как он собственной рукой касался копыта Бесс, подпирая плечом щит, на котором она лежала. Если, как утверждают некоторые мыслители, бессмертен тот, чей образ навеки запечатлен в памяти людей, то Черная Бесс обрела в этот день бессмертие (если только раньше им не обладала).

Между тем Трой, пораздумав, загримировался так, что стал совсем неузнаваемым, и хотя у него посасывало под ложечкой при выходе на сцену, вскоре ему стало ясно, что искусной разрисовкой лица он добился полной метаморфозы и даже Батшебе его не узнать. Все же он вздохнул с облегчением, когда пьеса окончилась.

Вечером состоялось второе представление, и балаган осветили. На сей раз Трой спокойно исполнял свою роль и даже отважился произнести несколько реплик. Но когда он заканчивал последнюю, стоя на самом краю арены, чуть не вплотную к первому ряду зрителей, то заметил на расстоянии какого-нибудь ярда мужчину, впившегося глазами в его профиль. Трой быстро отошел подальше от любопытного, узнав проворовавшегося управителя Пенниуэйса, заклятого врага своей жены, который все еще околачивался в окрестностях Уэзербери.

Сперва Трой решил не обращать внимания и действовать, как подскажет необходимость. По всей вероятности, этот человек его узнал, но, может быть, и нет. Трой не без оснований опасался, что весть о его возвращении опередит его в Уэзербери и он окончательно упадет в глазах жены, если та узнает о его теперешней профессии. К тому же, если он решит совсем не возвращаться, ему могут повредить толки о том, что он жив и обретается по соседству. Во всяком случае, необходимо узнать, как обстоят денежные дела жены, прежде чем принимать окончательное решение.

Мучаясь неизвестностью, Трой отправился на разведку. Ему пришло в голову, что было бы весьма благоразумно разыскать Пенниуэйса и попытаться завести с ним дружбу. Он подвязал густую бороду, взятую из реквизита цирка, и в таком виде отправился бродить по ярмарке. Уже стемнело, и почтенные люди закладывали свои повозки и двуколки, собираясь ехать домой.

Самый большой из балаганов с закусками был оборудован на ярмарке владельцем гостиницы из соседнего городка. Считалось, что в этом заведении можно неплохо подкрепиться и передохнуть. Хозяин Тренчер (как его фамильярно величали в местной газетке) был человек солидный и славился по всей округе своей изысканной кухней. В его палатке имелось два отделения, первого и второго класса, а в глубине первого находилось еще помещение для самой изысканной публики; оно было отгорожено стойкой с закусками, за которой суетился сам хозяин в белоснежном фартуке и нарукавниках. Он обслуживал посетителей с таким видом, будто всю жизнь провел в этой палатке. В обители для избранных стояло несколько стульев и стол, а на нем спиртовой чайник и кофейники накладного серебра, фарфоровые чашечки и блюда с пудингами; в канделябрах горели свечи, и создавалось впечатление уюта и роскоши.

Трой стоял у входа в балаган, возле которого цыганка пекла оладьи над костром, разведенным из щепок, и продавала их по пенни за штуку. Заглядывая в палатку, он всматривался в лица посетителей, Пенниуэйса там не оказалось, но вскоре сквозь щель в занавеси он заметил Батшебу, сидевшую в отделении для привилегированной публики. Трой отошел от входа, нырнул в темноту и, обогнув палатку, остановился и начал прислушиваться. Он различал голос Батшебы, сидевшей у самой стенки, она разговаривала с каким-то мужчиной. Кровь бросилась ему в лицо: неужели она так легкомысленна, что позволяет себе флиртовать на ярмарке? Не значит ли это, что она считает его смерть совершившимся фактом? Чтобы удостовериться своими глазами, он вынул из кармана перочинный ножик и осторожно сделал в парусине два маленьких надреза крест-накрест, отогнул краешки, и получилась дырочка величиной с облатку. Он припал глазом к отверстию и тотчас же в изумлении отпрянул: голова Батшебы находилась на расстоянии каких-нибудь двенадцати дюймов от него. Так близко было неудобно смотреть. Поэтому он проделал другую дырочку несколько пониже, в стороне, в затемненном месте позади ее стула, откуда можно было в полной безопасности за ней наблюдать.

Теперь Трой мог разглядеть все происходившее внутри. Батшеба сидела, откинувшись назад, в руке у нее была чашка, и она пила из нее маленькими глотками, а мужской голос оказался голосом Болдвуда, который, как видно, только что принес ей чай. Батшеба держала себя непринужденно и небрежно прислонилась к стенке, причем ее плечо вдавилось в парусину, и она очутилась чуть ли не в объятиях Троя — ему пришлось даже отодвинуться, чтобы она не ощутила сквозь ткань тепло его тела.

Трой вдруг почувствовал, что в его душе проснулись чувства, которые он испытал днем во время представления. Батшеба была по-прежнему прелестна, и она принадлежала ему. Прошло несколько минут, пока он поборол овладевшее им желание ворваться в палатку и предъявить на нее права. Потом он подумал о том, что эта гордая женщина, которая смотрела на него сверху вниз, даже когда любила, возненавидит его, узнав, что он стал странствующим актером. Если он заявит о своем существовании, ему надо во что бы то ни стало скрыть эту страницу своей жизни от обитателей Уэзербери, иначе он сделается посмешищем всего прихода. Его прозовут Турпином, и эта кличка останется за ним на всю жизнь. Безусловно, эти последние месяцы необходимо начисто вычеркнуть из жизни и лишь тогда появиться в качестве ее мужа.

— Не угодно ли вам перед отъездом выпить еще чашечку, мэм? — спросил фермер Болдвуд.

— Благодарю вас, — отвечала Батшеба. — Мне надо сейчас же отправляться. Как невежливо со стороны этого человека — он заставил себя ждать до такого позднего времени! Если бы не он, я уехала бы уже два часа назад. Мне и в голову бы не пришло сюда зайти. Ничто так не освежает, как чашка чая, но я бы не выпила, если бы вы не предложили мне.

Трой остро вглядывался в ее профиль, освещенный свечами, наблюдал игру теней на ее щеке, рассматривал извилины маленького бело-розового ушка. Она вынула кошелек и, возражая Болдвуду, непременно хотела сама уплатить за свой чай, когда в палатку вошел Пенниуэйс. Трой вздрогнул. Черт возьми! Теперь ему вряд ли спасти свою репутацию! Он только что хотел отойти от дыры, в которую подглядывал, разыскать Пенниуэйса и выяснить, узнал ли его бывший управитель, когда тот появился перед ним, и из слов этого проходимца Трою стало ясно, что он опоздал.

— Прошу прощения, мэм, — начал Пенниуэйс. — Мне надобно сообщить вам кое-что, касающееся лично вас.

— Сейчас я не могу вас выслушать, — холодно возразила она.

Чувствовалось, что этот человек ей невыносим, — и действительно, он постоянно приходил к Батшебе с какой-нибудь сплетней, надеясь вкрасться к ней в доверие, опорочив других.

— Сейчас я вам напишу, — доверительно сказал Пенниуэйс. Он наклонился над столом, вырвал листок из потрепанной записной книжки и написал закругленными буквами:

«Ваш муж здесь. Я видел его. Кто же теперь в дураках?»

Сложив записку, он протянул ее Батшебе. Но она не захотела ее читать, даже не подняла руки, чтобы взять бумажку. Тогда Пенниуэйс с наглым смешком бросил записку ей на колени и, круто повернувшись, вышел из палатки.

Хотя Трой и не мог прочесть, что написал бывший управитель, он сразу же догадался по его словам и поступку, что в записке речь шла о нем. Но ему не удавалось ничего придумать, чтобы предотвратить развязку.

— Проклятье! — прошептал он, и в темноту из его уст хлынула отборная брань, подобно отравленному потоку.

Между тем Болдвуд подхватил записку с колен Батшебы.

— Угодно ли вам ее прочесть, миссис Трой? — спросил он. — Если нет, я ее уничтожу.

— Знаете ли, — беззаботно сказала Батшеба, — пожалуй, будет нехорошо, если я ее не прочту. Но я догадываюсь, о чем он пишет. Он просит у меня рекомендации или сообщает очередную сплетню о ком-нибудь из моих работников. Он постоянно этим занимается.