Век Константина Великого - Якоб Буркхард

Насколько значим был в римском мире того времени титул, характеризовавший положение человека в обществе, мы понимаем, читая обычные почетные эпитеты illuster, spectabilis, honoratus, clarissimus, perfectissimus, egregius[38] и обращения вроде amplitudo, celsitudo, magnitudo, magnificentia, prudentia tua[39], которые часто также употреблялись лишь при обращении к лицу определенного звания. Значение этих нововведений мы вкратце разбирали, когда речь шла о Диоклетиане; здесь мы можем подытожить сказанное, добавив, что правители в данном случае не столько руководствовались собственным капризом, сколько утверждали и облекали в жесткую форму закона обычаи, рожденные духом эпохи. Константин вводил новшества вполне сознательно; как говорит Евсевий, «желая почтить большее число своих подданных, василевс придумал различные чины».

Постоянное умножение и расширение прав придворных неминуемо должно было привести к возникновению новой наследственной аристократии. Сановники не только становились вне жестокой системы налогообложения и ужасов муниципальных служб, как бы возносясь в высшие, прекраснейшие сферы, но также оказывались защищены от calumniarum[40], обычной судьбы обычных смертных. Привилегии эти даровались не только самим высокопоставленным лицам, но и их детям и внукам, и сохраняли силу, когда магистрат уходил в отставку. Уже и прежде существовала родовая знать, не подлежавшая обложению налогом, к которой относились семьи сенаторов, однако теперь все шло к созданию второй аристократии, куда входили придворные (palatini) и высшие должностные лица.

Но Константин умел сохранять определенное равновесие, по крайней мере там, где дело касалось его самого. Двор его был довольно-таки скользким, и, чтобы не упасть, приходилось прилагать усилия. В его непосредственном окружении имелось множество «друзей», «близких», «доверенных лиц», как бы они ни назывались; он не принадлежал к числу замкнутых, молчаливых тиранов. Помимо постоянных «чтения, письма и размышления», он испытывал и потребность в общении с внешним миром, и не мог избежать при этом непоследовательности и несправедливости. К его окружению принадлежали люди, которым были свойственны и преданность, и готовность к измене, и стадное чувство, и лукавое себялюбие; при авторитарном правителе вроде Константина последнее обычно облекалось в одежды «государственных соображений». И вот мы видим, как Константин сперва возвышает и обогащает своих друзей, даже позволяет им запускать руки в недра императорской сокровищницы, что исторгало глубокие вздохи даже у Евсевия и что Аммиан называл раковой болезнью империи. Но внезапно разражается катастрофа, сотрясающая нередко весь двор; «друзья» казнены, и, осмелимся мы предположить, имущество их конфисковано. Вероятно, императорские проповеди, о которых мы говорили выше, служили предварительным предупреждением, возможно, даже непосредственным провозвестием рока; осторожный сумеет принять меры. Даже в беседе Константин был скорей насмешлив, нежели любезен, irrisor potius quam blandus. Закон 325 г. звучал особенно жестоко: «Если кто-то, какое бы он ни занимал место, положение в обществе, каким бы ни был наделен званием, уверен, что истинно может доказать ошибку или несправедливость любого из моих судей, высших сановников, друзей или придворных, пусть без страха обратится ко мне; я прислушаюсь и рассмотрю это дело лично, и если оно окажется истинно, я сам возьму на себя возмездие... я сам отомщу человеку, который обманывал меня, лицемерно представляясь невинным. Того же, кто предоставил сведения и доказательства, я награжу почестями и имуществом. И пусть Всевышний Бог вечно будет милостив ко мне и сохранит меня во имя счастья и процветания государства». Последовал ли кто-нибудь этому безумному предложению, мы не знаем, ибо вся история собственно двора покрыта мраком. Во всяком случае, улучшения не последовало; даже в последние десять лет над Константином насмехались, из-за отчаянных сумасбродств называя его pupillus[41], подразумевая, что он нуждается в опеке. В целом ситуация довольно забавна. Перед нами – не знающий усталости деятельный самодержец, который совершенно не собирается позволять своим фаворитам открыто править, и тем не менее терпит это и даже содействует подобному положению вещей, лишь иногда кладя предел происходящему ужасными наказаниями – а затем то и дело меняет курс и воздвигает статуи казненным, как в случае с убитым Криспом. Его поведение – или расчетливый план, или проявление вспыльчивой и непостоянной натуры; мы слишком мало знаем о Константине, чтобы выбрать один, и потому предпочитаем оба эти мотива. Обладая известной долей практичности и известной долей воображения, из разрозненных сведений касательно Криспа, Елены, префекта Аблавия, узурпатора Калокера и наследника Далмация можно легко создать роман из жизни императорского двора; он был бы довольно-таки занимателен, но от начала до конца не имел бы никакого отношения к действительности. Так или иначе, существует убеждение, что в последние десять лет Константин, в сущности, не являлся уже настоящим правителем, каким был в годы своего расцвета. Аммиан предоставляет нам убедительные свидетельства полного разложения двора при его сыновьях.

О финансовом положении государства, очевидно связанном с прочими околоимператорскими делами, мы здесь говорить не будем, поскольку не располагаем необходимыми данными; мы не знаем, к примеру, были ли новые налоги, введенные Константином, в целом милостью или же бременем. Также и торговый баланс Римской империи остается загадкой. Как мы уже отмечали, в системе, унаследованной Диоклетианом, было много ошибочного; что касается мероприятий, осуществленных Константином или при его участии, то идея ввести в отдельных отраслях промышленности государственную монополию, в рамках которой трудились бы рабы, конечно, никуда не годилась; однако нельзя забывать, что современная экономическая теория совсем недавно отвергла принципы подобного же рода. Метод сбора налогов, в частности, то, что декурионы несли ответственность за полученные с округа деньги (см. гл. 3), привел даже, пожалуй, к худшим результатам, нежели сама жадность государства. Ряд законов, изданных Константином, показывает, к каким отчаянным средствам прибегали, чтобы избавиться от декурионата, – женились на рабынях, шли в армию, пробирались в число сенаторов, переезжали в менее контролируемые города, скрывались и жили инкогнито, позднее даже бежали к варварам. Какое-то время спастись можно было, перейдя в сословие клириков, но за этим внезапным всеобщим порывом последовал столь же внезапный запрет. Правительство всячески стремилось помешать уклонению от уплаты налогов. Нищета в провинциях еще усугубилась, когда местные христианские церкви получили в собственность земельные владения, как произошло по крайней мере в нескольких случаях.

О новом делении империи мы также позволим себе сказать лишь несколько слов. Двенадцать диоцезов и более ста провинций, возникшие при Диоклетиане, теперь были распределены по четырем префектурам. Не углубляясь особенно в этот вопрос, можно привести доводы и за и против такого деления. Другое дело, будут ли они в каждом конкретном случае отвечать мотивам Константина; разумеется, не одна жажда новизны заставила его решиться на столь значительные перемены. Скорее всего, следствием стало увеличение числа государственных служащих; однако трудно установить, насколько было бессмысленно и обременительно данное увеличение. Наши суждения по данному поводу остаются безосновательными, пока мы не знаем ничего или почти ничего об обязанностях, деятельности и оплате этих работников и пока мы не представляем соотношения их численности и населения в целом. Разумеется, в дни Константина среди важных чиновников было немало жестоких и продажных людей, равно как и во времена его предшественников и преемников.

Огромное значение имело также осуществленное при этом императоре разделение гражданской и военной власти – здесь все как раз более-менее понятно. Ранее существовавшие Praefecti Praetorio, прежде – первые министры, зачастую распоряжавшиеся верховным властителем, хотя и сохранили звание, но отныне являлись всего лишь главными должностными лицами четырех префектур: Востока, Иллирии, Италии, Галлии; содержание титула полностью изменилось. Делами военными занимались теперь два высших офицера – magister equitum и magister peditum. То, что их было двое и что их обязанности делились не по областям, а по родам войск – один заведовал кавалерией, другой пехотой, – выдает замысел Константина: узурпировать власть становилось таким образом сложно или даже невозможно вообще, поскольку один не мог ничего сделать без другого. Было последовательно проведено разделение гражданской и военной администрации; перестали беспокоить порфироносца представлявшие в прошлом немалую опасность главы провинциальных армий, которые, будучи проконсулами, пропреторами, ректорами и так далее, начальствовали у себя в регионе над всеми военными силами, сдерживаемые лишь подчиненными им легатами. Данное мероприятие имело бы еще лучшие результаты, когда бы мятежи армий не сменили жестокости императорской семьи.