Искатели - Даниил Гранин

Такой ли она тебе представлялась?

И в довершение всего макет не работает. Говорят, что не было еще макета, который бы сразу заработал. У него слишком много для этого возможностей, и он жадно использует каждую. Кажется, устранены все причины, но он бездействует. Постепенно ты приходишь к мысли, что так и надо, что вообще все неверно и ничего не выйдет, и зря ты морочил людям голову, тебе надо все бросить и пойти служить дежурным монтером. Ты завидуешь спокойствию окружающих. Тебя возмущает, что они могут смеяться, что у них есть аппетит, что они не собираются отказываться от нелепых предрассудков: спать хотя бы семь часов в сутки, изредка ходить в кино, думать о своих семейных долах…

И это в то время, когда макет не работает! Для тебя это дико. Характер у тебя становится несносным. Общаться с тобой, утверждает Кривицкий, такое же удовольствие, как прикасаться к проводу с напряжением и тысячу вольт.

Впрочем, все понимают — ведь это твой первый прибор. Когда-то и Кривицкий и Рейнгольд, все они пережили подобное. Пройдет несколько лет, и ты тоже будешь относиться к таким вещам спокойнее и проще. А пока что Саша Заславский безропотно принимает на себя любую вину и даже Новиков прикусит губу, чтобы удержаться от резкого ответа.

Наконец, когда перепробованы все сложные теоретические догадки, обнаруживается виновник — это всего-навсего волосная проволочка. В укромном местечке она незаметно касалась корпуса, а ты в это время рылся в физических справочниках!

Волосок убран — и макет заработал. Он действует только для тех, кто с ним возится. Остальные опасливо косятся на него, как будто это автомобиль с надписью «учебная езда». Поминутно раздаются трески, проскакивают голубые искры, завывает трансформатор, пахнет гарью. Количество пережженных предохранителей перекрывает в эти дни годовую потребность всей лаборатории.

Дело кончается тем, что на последнюю пробку наворачивается моток толстенной проволоки, и пожарник, извлекая это вещественное доказательство, с уважением пишет в акте не «жучок», а «жук».

Но никакие мелкие неприятности не могут испортить твою радость. Ты тащишь всех сотрудников, своих и чужих, полюбоваться твоим детищем. Куда смотреть? Что тут надо увидеть? Никто не знает. Наиболее деликатные выжимают из себя пару вежливых фраз и поспешно отходят. К этому времени макет выглядит действительно страшно. Следы всех переживаний, заблуждений, скороспелых догадок запечатлены в каких-то чудом держащихся надстройках.

Никто, кроме тебя, никогда не разберется в этом немыслимом клубке проводов, отпаек, реостатов, блоков… И все же эта взъерошенная, страшная постороннему взгляду груда работает! Макет живет! Он дышит живым теплом, светятся лампы, тихонько гудят дросселя, движутся стрелки, на экране переливаются зеленые импульсы. Какая-то таинственная, самостоятельная жизнь теплится в глубине связанных мыслью деталей.

Гордый, сияющий, ты приглашаешь начальство. Существует непонятная, роковая, но совершенно железная закономерность — с приходом начальства макет немедленно перестает работать. Он ведет себя так, как будто он вообще никогда не работал. Это явление имеет даже специальное название — «визит-эффект». Начальству это хорошо известно, вас утешают: «Там, где кончается неудачный опыт, часто начинается открытие».

Нет, к черту, с тебя довольно открытий, ты согласен, чтобы неудачи кончились без всяких открытий, лишь бы они скорее кончились. Когда ты остаешься один, тебя охватывает страстное желание растоптать всю эту мертвую кучу мусора.

Новиков трясет прибор, дует на него, щелкает по лампам. Ничего не помогает. Проходит час, другой, последние попытки кончились, все сидят, понурив голову, пришибленные, не в силах уже ничего понять. Саша вспоминает, что, когда макет работал, было пасмурно, а сегодня солнечный, жаркий день. Это нелепо, бессмысленно, но все, стыдясь друг друга, все-таки завешивают окно.

Ты тупо смотришь, как Саша приносит ту же табуретку, на которой он сидел вчера, включая прибор, хотя ни табуретка, ни солнце не могут играть тут никакой роли и все это смахивает на какое-то шаманство, мистику и никакого отношения к науке не имеет. Ты молчишь, потому что предложить тебе нечего, и невольно смотришь на стрелку, не произойдет ли чуда. Стрелка холодно поблескивает вороненой синевой, никакие заклинания не могут сдвинуть ее с места.

Через два дня выясняется причина — редчайшая, уникальная, как хором заявляют все специалисты, — провисла нить в лампе. Эта нить нигде и никогда не провисала, кроме как в твоей лампе. Это даже очень интересно узнать, почему она провисла, рассуждают специалисты. Но тебе наплевать и на нить и на ихние интересы. Макет работает. Ты включаешь его десять, сто, тысячу раз — и он безотказно действует. На экране мерцает зеленый всплеск… После стольких неудач нужен, обязательно нужен успех, хотя бы кратковременный, крохотный, нужен не только для тебя, но и для твоих соратников. Усталость, раздражение разом пропадают. С той минуты, как на экране заструилась зеленая волна, голоса начинают звучать по-другому, и каждый жест кажется особенным.

Изменяется все вокруг, вся лаборатория, все люди словно возносятся на гребне этой изумрудной волны, преображенные ее мерцающим счастливым светом. Ты оглядываешься кругом — оказывается, уже глубокая осень, по ночам подмораживает. Днем небо ярко-синее, холодное, и лишь к полудню солнце чуть пригревает. От этого прощального тепла, от горького запаха палых листьев грустно и тревожно. Забытые чувства и заботы медленно возвращаются к тебе.

Задумчивая печаль ранних вечеров, когда час зажженных фонарей наступает все раньше, сердитая бодрость пронзительного, упрямого ветра. Вздутые осенние реки, закрытые сады. По улицам тянутся вереницы грузовиков с картошкой, пожелтелыми кустами для осенних посадок. Хочется надеть русские сапоги, поехать с Мариной за город, шагать по гулким дорогам, провожать улетающие косяки журавлей. Надо готовиться к зиме — привезти дрова, купить отцу валенки. Ты обнаруживаешь, что давно открылись театры, Борисов справил себе новое пальто, а Новиков договаривается о свидании уже не с Олечкой, а Зоенькой.

Жизнь снова стала чудесной. Начинается наиболее увлекательная часть работы — воспитание прибора, формирование его характера. Он не должен бояться помех, он должен стать чутким и независимым, неприхотливым и надежным.

Сперва обнаруживается, что прибор слишком чувствителен. Чуть тронул ручку, и стрелка мчится в конец шкалы. Уменьшил чувствительность — пропала устойчивость, добился устойчивости — снизилась мощность, и так изо дня в день. К прибору относятся уже как к отроку, пряча свою нежность за суровой требовательностью. Похожий на докучливого дядьку, Усольцев обеспечивает прибор на всевозможные случаи жизни, добавляет туда всякие амортизаторы, предохранители, фильтры. Новикову нравится украшать прибор эффектными, только что выпущенными сопротивлениями в виде нарядных крохотных трубочек, он опробует на приборе замысловатые ультрановейшие детали, схемы. При этом он постоянно мурлычет какую-нибудь смешную песенку, составленную из первых пришедших на ум слов, обращенных к прибору:

Еще такой ты неуклюжий и косолапый,И каждый может Тебя обидеть.А вот катушечка,Ее сейчасМы здесь заменим,И сразу станешьТы покладистейИ не будешь хныкать,Что тебе слишком малоНапряжения.

На разных этапах власть переходила из рук в руки. Теперь же все объединились, стремясь выжать из макета все, что можно. Это момент величайшего напряжения «умственного глаза», как говорил когда-то Одинцов.

После завершающего испытания макета ты чувствуешь себя опустошенным и, кажется, неспособен на малейшее усилие мысли.

Приходит конструктор. Чувствуется, что ему наплевать на работу прибора, зато с нудным ожесточением он допытывается, почему этот контур помещен справа, а не слева. Ты и сам не знаешь. Тебе всегда это казалось абсолютно безразличным. Мало этого. Он покушается на размеры дросселя. Ему, видите ли, надо уменьшить высоту дросселя. Этому сухарю нет никакого дела до твоих формул, и вообще он считает, что никакой высшей математики не существует, а есть на свете лишь размеры, габариты.

— Это разве прибор, — высокомерно морщится он. — Колтун это, а не прибор. Да-а, и вот из этой протоплазмы я должен сделать нечто конструктивное.

Он убежден, что самое трудное выпало на его долю. Разгорается торговля за миллиметры и граммы. Все наши замыслы, волнения приносятся в жертву ради какого-то косячка или болта.

Но вот Усольцев приносит из КБ первые чертежи — и ты видишь, каким стройным, ладным стал твой прибор. Раздоры забыты, придирчивый конструктор принят в вашу семью. С ревнивым удовольствием вы замечаете, как растет в нем привязанность к прибору.