Подвиг живет вечно (сборник) - Иван Василевич

В специальном корпусе особого режима надзиратели недосчитались одного заключенного. Расплескивая субботнюю дрему лондонских улиц, в разные концы понеслись на машинах полицейские. В государственных и частных сыскных агентствах беспрерывно звонили телефонные аппараты. На ноги были поставлены все специальные службы, которые имели отношение к розыску. Были перекрыты аэродромы, вокзалы и порты. Казалось совершенно невероятным, что узнику удалось усыпить бдительность надзирателей, охраны, преодолеть множество препон и, покинув пределы тюрьмы, раствориться в восьмимиллионной английской столице. Даже много повидавшие газетные репортеры из отделов полицейской хроники поначалу усомнились в том, что произошло. «Небывалый побег!», «Немыслимо!» — восклицали они. А тут еще этот трогательный букетик розовых хризантем, который обнаружили возле тюремной стены — в том самом месте, где со стены сиротливо свисал край веревочной лестницы.

«Красивый побег!» — не скрывая восхищения, продолжали развивать тему репортеры. Тюремное начальство имело на сей счет свое мнение, ожидая от властей после расследования обстоятельств побега «больших перемен и перемещений по службе», причем, естественно, в одном направлении — вниз. А сам беглец? Раскроем секрет. Он в это время сидел у традиционного лондонского камина перед телевизором и спокойно наблюдал за голубым экраном, на который полиция уже успела выплеснуть первые подробности его исчезновения из «Вормвуд скрабз». В тот вечер он не отказался и от рюмки доброго коньяка. Тем более что чувствовал себя достаточно усталым после всех перипетий этого дня.

Теперь, когда герой нашего повествования давно на свободе, когда ему уже ничто не угрожает, представим его читателю: Джордж Блейк — советский разведчик.

Он сидит перед нами — худощавый, подтянутый. Темно-серый костюм ладно облегает его спортивную фигуру. Выглядит он удивительно моложаво. Гладко зачесанные назад темные волосы слегка отсвечивают рыжиной, оттеняя здоровый цвет лица. Прищур умных глаз. Когда он улыбается, от них к вискам разбегаются мелкие лучики. Очень точная, выверенная речь. Говорит по-русски почти без грамматических и лексических ошибок.

Блейк родился в Голландии. Его мать — голландка, отец — гражданин Великобритании. Джордж унаследовал от отца любовь к меткому, острому слову. Отвечая на наш вопрос, к скольким годам тюрьмы он был приговорен, Блейк с улыбкой замечает:

— К сорока двум. Но с первой минуты я знал, что этот срок нереальный. Они явно перестарались. Я не мог себе позволить потратить без всякой пользы так много лет в камере. Жизнь человека и так коротка…

— Откуда же возникла столь значительная сумма лет приговора?

— О, не удивляйтесь! Английская фемида умудрилась насчитать мне поначалу даже больше. И только после всякого рода калькуляций на юридической кухне она остановилась на сорока двух. Кстати, это, если не ошибаюсь, самый высокий срок наказания, когда-либо выносившийся в Англии…

— Но ведь для такого приговора необходимы столь же веские основания?!

Джордж смеется:

— На этот вопрос я отвечу словами главного судьи Англии лорда Паркера: «Блейк практически свел на нет большинство усилий английского правительства за последнее время».

Какие такие «усилия» имел в виду главный судья? О чем он не отважился сказать яснее, не решился назвать вещи своими именами? Полагаем, что дальнейшая беседа с Блейком поможет читателю уяснить существо этих «усилий английского правительства», а пока попросим советского разведчика рассказать о ранних годах своей жизни.

— Моя юность, — вспоминает Блейк, — связана со второй мировой войной, с ужасами немецкой оккупации. Мы жили тогда на старинной улочке со смешным названием Ботерслоот (Масляная канава) в Роттердаме. У меня не было каких-то особых наклонностей, я ничем не отличался от своих сверстников, разве что выглядел слишком уж юным. Несмотря на свои семнадцать, я казался мальчиком. Это обстоятельство поначалу ранило мое самолюбие, а потом неоднократно выручало меня…

Джорджу Блейку исполнилось семнадцать, когда в Голландию вторглись немецко-фашистские войска. Это произошло 10 мая 1940 года. Малочисленная, плохо вооруженная голландская армия быстро откатывалась от границ под напором превосходящих сил гитлеровцев. Немецкая авиация подвергла варварской бомбардировке Роттердам.

— Картина была жуткая, — говорит Джордж. — Город продолжал гореть и дымиться еще несколько дней. Над Роттердамом не умолкал детский плач, матери и старики ползали на коленях по развалинам, пытаясь отыскать под обломками домов — а их было разрушено более тридцати тысяч — хоть что-то из одежды, домашней утвари. Старинная улочка Ботерслоот больше не существовала…

Зверская расправа над ни в чем не повинным населением Роттердама оставила глубокий след в душе юноши.

— Подавляющее большинство населения Голландии, — продолжает Блейк, — очень враждебно относилось к захватчикам. Это и явилось основой для формирования движения Сопротивления. Его участники срывали преступные планы оккупантов, пытавшихся угонять рабочих на военные заводы в фатерлянд. Я восхищался отчаянными схватками мужественных людей с бандами голландских прихвостней гитлеровцев. Это были настоящие герои! И без колебаний решил присоединиться к движению Сопротивления.

Блейк умолкает, делает жест рукой и, прищурив глаза, говорит:

— Помните, я в начале пашей беседы подчеркнул, что был щуплым пареньком. Немцы считали меня школьником. Мне удавалось без помех проникать в такие районы, где у любого взрослого человека требовали документы. Для роли связного я подходил как нельзя лучше. Скажу больше: мне поручали доставлять из города в город антифашистские листовки, брошюры… Помню, однажды я получил задание отвезти в соседний городок очередную партию подпольной литературы. Набил до отказа школьный ранец брошюрами, оставшуюся часть сунул под свитер и стремглав бросился на остановку трамвая: надо было успеть на поезд. И вдруг на бегу из-под свитера посыпались брошюры. Я стал лихорадочно их подбирать. Стоявший на остановке немец в офицерской форме спросил: «Спешишь в школу?» Я промямлил что-то неопределенное, похолодев от мысли, что попался. А немец то ли захотел показать перед публикой свою «галантность», то ли еще по каким причинам взялся помогать запыхавшемуся «школьнику» собрать книги…

Шли дни, месяцы. Война продолжалась. Гитлеровцы свирепствовали на оккупированных землях. А где-то там, за водной преградой Ла-Манша, лежал Лондон с зеленым Грин-парком, зданием Королевской академии художеств, сложенном из портландского камня, помрачневший, без вечерних огней Пикадилли и аскетически строгим Биг-Беном. Но, пожалуй, не эти далекие маячки островной столицы, да и не сыновняя привязанность тянула меня в Лондон. Молодые люди моего возраста искали способы применить свои силы в борьбе с немецкими фашистами. Лично я полагал, что это лучше всего можно сделать в Англии, вступив в. ее вооруженные силы. Мы часто слушали радио, внимательно следили за борьбой союзников, и я мечтал: став в Англии военным, в один прекрасный день смогу вернуться в Голландию в качестве освободителя.

Люди, встречаясь, полушепотом говорили о наступлении Красной Армии, смелых акциях Сопротивления, об английском генерале Бернарде Лоу Монтгомери, кому больше других сопутствовала удача. Личность бравого генерала очень заинтересовала меня.

Шел август 1942 года. Обстановка в Северной Африке складывалась для Англии прямо-таки катастрофически — немцы теснили английские войска. Своими танками генерал Роммель предпринимал молниеносные и неожиданные удары в пустыне. Нужно было срочно найти опытного генерала для 8-й армии, который сумел бы противостоять фашистским войскам, действовавшим совместно с итальянцами.

Раздраженный и обеспокоенный неудачами, Черчилль прибывает в Каир, с тем чтобы на месте принять срочные меры. На пост командующего 8-й армией он назначает 55-летнего Монтгомери.

Сухопарый, белобрысый, небольшого роста, с жесткой щетиной усов и светло-голубыми глазами, генерал Монтгомери выслушал Черчилля молча. Затем сухо ответил, что примет решение, только ознакомившись с положением дел. На этом они холодно расстались… В конце концов согласие свое Монтгомери дал. Вскоре доведенные до отчаяния, разуверившиеся в возможности победы солдаты поняли, что этот маленький человек знает свое дело. Он воодушевляет их, обещает верную победу, одерживает первый успех уже тем, что в течение двух месяцев избегает боев, проводит реорганизацию, подвергает хлесткой критике бездарных офицеров, налаживает связь — словом, очень основательно готовится перейти в контрнаступление. Так спустя 46 лет напишет о былых событиях миланский ежемесячник «Сториа иллюстрата».