Сердце дикарки - Анастасия Дробина

– Ну?

– Прошу, сходи узнай, что там у нее случилось. Боюсь я, не выкинул бы Кузьма чего…

– Прямо сейчас и пойду, – кивнул Илья.

– Постой… – Какая-то мысль явно не давала Митро покоя. Помолчав, он сказал: – Я с тобой.

– Зачем?

– Мало ли.

Вдвоем он вышли на серую, не просохшую после дождя Живодерку. Было прохладно, клены роняли на тротуар капли воды, по жидкой грязи у заборов, брезгливо поджимая желтые лапы, бродили куры. Рыжий петух мадам Данаи сидел на калитке дома и, вытянув ощипанную шею, истерически кукарекал. Проголосив положенное, он мешком свалился с перекладины прямо под ноги Митро. Тот в сердцах выматерился, пнул петуха сапогом, и тот кубарем, теряя перья, полетел в шиповник.

Шагая рядом с Митро по Садовой, Илья прикидывал, стоит или не стоит рассказывать о своем визите к Данке месяц назад. Поразмыслив, он решил, что лучше не нужно. Кузьме это не поможет, а вот он, Илья, рискует всерьез поссориться с Митро. Вся Живодерка знала, что Арапо Данку терпеть не может и называет ее исключительно «шлюхой подколесной». Цыгане были полностью согласны с этим, и ни один из хора Якова Васильева не стал бы даже здороваться с Данкой на улице. Цыганки – те и вовсе переходили на другой тротуар. Дуры, конечно… но ругаться с Митро все равно ни к чему. И так он злой, как черт перед Пасхой.

Ворота Данкиного дома в Крестовоздвиженском переулке оказались запертыми, но Митро это не остановило. Подойдя вплотную, он забухал кулаком в калитку. Стучать пришлось долго, и когда запыхавшийся Митро уже повернулся к Илье со словами: «Постучи ты, что ли…», – калитка приоткрылась. В щели показался недоверчивый глаз; стариковский голос сипло спросил:

– Кто такие? Чего надоть?

– Цыгане мы, отец. – Митро потянул калитку на себя. – Отвори, потолковать нужно.

– Не об чем толковать, – заявил старик, силясь захлопнуть калитку, но Митро вставил в щель сапог.

– Да подожди ты, старый пень! Выйди!

– Обойдешьси. Барыня Дарья Степановна третьего дня съехали, дом продан, а боле ничего не ведаем.

– Почему съехала?

– Сами, поди, знаете.

– Знали бы – не пришли! – рассвирепел Митро. – Да отвори ты уже! В долгу не останусь, не бойся!

Но старик уже и сам понял, что отвязаться от цыган будет трудно, и, кряхтя, открыл калитку. Красноватые слезящиеся глаза из-под сивых бровей подозрительно осмотрели обоих.

– Нешто вправду ничего не слыхали? Эх-х, грехи наши тяжкие… И ктой-то брешет, что все цыгане промеж себя родня? Тож, как собаки, живут… Ты же, сатана немытая, – дед недовольно взглянул на Илью, – приходил к барыне, говорил с ими цельный час, барину расстройство личности соорудил – и ничего не знаешь?

Митро резко повернулся к Илье.

– Саво «расстройство личности»? Ту со, явдян адарик?[56]

Захваченному врасплох Илье оставалось только кивнуть.

– Сволочь! – с чувством сказал Митро и снова повернулся к старику. – Так что же, отец, куда барыня уехала?

– Так что в Санкт-Петербурх укатили. В большой печали уезжали и все плакали, как по мертвому. У меня, старого, и то сердце надрывалось, на них глядючи.

– Отец, – нерешительно вмешался Илья, – скажи, а где горничная, которая у Данки… у барыни в комнатах служила? Такая молоденькая, с косами. Машей звать. Здесь она или тоже…

– Здесь пока. Внучка это моя. – Старик насупил брови, заложил руки в обширные карманы фартука и еще раз с большим подозрением осмотрел цыган. Илья явно не внушал ему доверия, и, помедлив, дед повернулся к Митро. – Так и быть, кликну ее. Только говорить при мне будете. И недолго.

– Это уж как велишь.

Старик повернулся к дому, зычно закричал:

– Марья! Машка! Стрекоза! Подь сюда незамедлительно!

Вскоре из дома выбежала знакомая Илье горничная в сером платье. В руках у нее была тряпка: видимо, приводила в порядок мебель. Она удивленно посмотрела на цыган, узнала Илью:

– Ой, здравствуйте вам… Чего, дедушка, кричите? Вам вредно…

– Слушай, красавица, это ты при госпоже служила? – обратился к ней Митро. – Скажи, отчего она уехала?

Маша вопросительно взглянула на деда.

– Говори, что слыхала, – важно разрешил тот. – Это барынина родня, будь она неладна на четыре корки.

– А что я слыхала? – растерянно сказала горничная. – Тут без слыха все понятственно… Должно быть, потому съехали, что барин переметнувшись.

– Чего?

– Переметнувшись, говорю. Другую себе нашли Казимир Збигневич, с купеческой вдовой Заворотниковой закрутивши. Барыня долго не знали, а уж как узнали… Смерть, как они ругались!

– Ты слышала?

– Что я, весь переулок из окон повысовывался – уж очень Дарья Степановна голосили. Да бранились-то как! Я и словов таких ни от кого не слыхала. Уж как только она его не называла, чего только ему не желала! А потом еще не стерпела и ручку к нему приложила. Барин весь зеленый выскочили, приказали подавать, а из окна в него – и ваза летит, и статуй Амуров, и кружки, на Рождество даренные, и даже пуфик! И вот ведь досада какая, пуфиком-то барыня попала, мебель ценный – на части, а барину – ничего! Чугун, он чугун и есть…

Илья усмехнулся, несмотря на серьезность момента: представил, как Данка визжит по-таборному и мечет в окно все, что подвернулось под руку. Была цыганкой, цыганкой и осталась…

– Уж как потом барыня убивались, в сильнейшем расстройстве на полу ревели… Все говорили: «нищей, аспид, оставил» и «вся жисть пропала». И то сказать: дом заложен, денег нетути, долги выплатить нечем, и заколку изумрудную барин с собой прихватили… А третьего дня собрались Дарья Степановна и вместе с детками укатили. Мне перед отъездом два платья своих и брошку с глазурью подарили, наказали молиться за них…

Маша всхлипнула. Илья взглянул в ее круглое, курносое, непритворно опечаленное лицо и понял, что больше она ничего не знает. Митро полез в карман, вытащил рубль.

– Держи.

– Не надоть. – Маша отвела его руку, вздохнула. – Уж больно любила я барыню-то. Добрая были. Вот и платья мне подарили… Добрая, хоть и цыганка. Пошто ж вы-то ее бросили, нехристи?

Обратно возвращались под реденьким дождем, озабоченно поглядывали на темнеющее небо, ежились от ветра. Илья на ходу оправдывался:

– Ты пойми, я ведь не хотел так… Ну да, был у ней… Так ведь один раз только!

– Мне не мог сказать?

– Да вроде к слову не было… Столкнулись-то случайно, здесь, на Воздвиженке. Она меня прямо силком к себе потащила. Чего было не сходить, родня все-таки. Что будет-то теперь, Арапо, а?

– Не знаю. Не знаю! Поглядим. Эх, и как это я Кузьму-то одного выпустил! – с досадой вырвалось у Митро. – Ему ж теперь сам черт не брат, хорошо, если только напьется. Раньше-то он хоть ждал чего-то. Нечего было ждать, а он ждал. Видел я. А теперь что? Еще и Варьки нет! Где твоя сестрица шляется, скажи мне?