Русские Вопросы 1997-2005 (Программа радио Свобода) - Борис Парамонов

В общем в России произошел несомненный сдвиг в сфере коллективного бессознательного. По сравнению с этим - вполне уже ощущаемым - фактом, что могут значить выборы, даже президентские! Президентом тот и будет, кто это бессознательное угадает. А тут и угадывать нечего, Достоевский с Блоком тут не нужны, коли с такой работой справляется даже кинорежиссер Огородников.

Я и сам, простой человек, достаточно давно испытал соответствующие озарения; и не озарения даже, а инстинктивным чутьем обнаружил, куда дело пойдет. Понял по собственному поведению. Десять лет, или около того, я проповедовал необходимость покончить с русской литературой как формой существования, убеждая слушателей - да многих, говорят, и убедив,- что русская литература есть (была) главная причина русских бед. И вот аккурат в августе 98 года неведомая сила заставила меня снять с полки Айхенвальда - "Силуэты русских писателей". А книга эта толстая, надолго хватит... Я тогда же и рассказал об этом в одной из радиопередач, в очередной раз продемонстрировав то ли хитрую, то ли нехитрую механику русских, так сказать, взлетов и падений: коли на литературу потянуло, значит, - застой. Делать нечего - начинай читать.

Интересно это сравнить с ситуацией, описанной в одной с детства мной любимой книге (потому, должно быть, и полюбил, что детское чтение) - "Хулио Хуренито" Эренбурга. Рассказчик, он же автор описывает, как встретил знаменательное событие русской истории - октябрьский переворот в Москве.

Как известно, бой длился неделю. Я сидел в темной каморке и проклинал свое бездарное устройство. Одно из двух: или надо было посадить мне другие глаза, или убрать ненужные руки. Сейчас под окнами делают - не мозгами, не вымыслом, не стишками, - нет, руками делают историю. "Счастлив, кто посетил сей мир в его минуты роковые..." Кажется, чего лучше - беги через ступеньки вниз и делай, делай ее, скорей, пока под пальцами глина, а не гранит, пока ее можно писать пулями, а не читать в шести томах ученого немца! Но я сижу в каморке, жую холодную котлету и цитирую Тютчева (...) Запомните, господа из так называемого "потомства", чем занимался в эти единственные дни русский поэт Илья Эренбург!

В этот раз боя не было (по крайней мере, в Москве), но каморка и холодные котлеты нашлись: лежа на диване, я читал новые номера журнала "Звезда", присланные из Питера. Тут важен не сам журнал, а что опять же читать потянуло. Номера свежие, но особенно нового ничего не было, - чего, собственно, и хотелось: не нового - привычного. И этого оказалось сколько угодно. Все та же русская квасоварня, как говорится в одном старом русском же романе. Полная перекличка, если и не идейная, то по крайней мере тематическая. Нашел даже в двенадцатом номере за прошлый год статью о Ларисе Рейснер, о которой и сам писал примерно в то же время. Автор, Григорий Кружков, прямо-таки влюблен в свою героиню, почему и говорит о ней глупости: сравнивает с девушкой-народоволкой из притчи Тургенева "Порог" (с буквой "г" на конце). Пишет:

Для меня образ Ларисы Рейснер принадлежит к галерее тех легендарных женщин начала века, к которым относится и ирландка Мод Гони, муза Уильяма Йетса, и другая воспетая им революционерка, графиня Констанция Маркович, приговоренная к смерти после подавления Дублинского восстания (приговор был впоследствии заменен на тюремное заключение).

Это все равно что сравнить с Пеле футболиста, забившего гол в собственные ворота. Взявшего собственный гол, как сказал бы Набоков по-англичански. Вот так Лариса Рейснер взяла, говорят, Петропавловскую крепость. Что ей там грозило? Что ее революционные матросы изнасилуют? Но литературные способности, не спорю, были. Этого добра в России хватает. Надолго еще хватит.

Интересно, как Григорий Кружков аргументирует мысль о чуждости Рейснер большевикам: мол, не умри она раньше, ее бы в тридцать седьмом наверняка замели. А Ягоду не замели?

Разговор незаметно перешел к теме о славных органах ЧК - ОГПУ - КГБ, то есть вернулся, в некотором роде, к Путину: от этого, так сказать, рока и впрямь не уйти.

Путин Путиным, и я к нему еще вернусь, но хочется сказать еще несколько слов о том, что я увидел в журнале "Звезда". Мое реакционное пожелание вернуться вспять, ко временам безответственного почитывания, все же не совсем исполнилось. Еще раз вспомнился Хулио Хуренито, говоривший ученикам в немецком лагере для военнопленных, услышав о русской революции: те же картофельные очистки, которые мы тут едим, там, в России, сервируют куда интереснее. В втором номере "Звезды" за этот год напечатано интервью Надежды Григорьевой - автора недавно опубликованного заковыристого текста под названием, кажется, "Лупа", с Михаилом Бергом. Тема все та же - о литературе, но идет под странным титлом "Труд и референт". Это что такое?

Выяснить точку зрения компетентного исследователя на проблему девальвации писательского труда, - так означает тему беседы Надежда Григорьева. - Социальные отношения - вот что интересовало Берга. Это нормально. "Текстом" уже не интересуется никто.

А вот что говорит сам Берг:

Для меня литература, как и любое творчество, - это создание некоей модели игры, которая предлагается читателю как способ выиграть. Каким образом эта модель создается - значения не имеет. Сколько инвестиций труда вложено в ее создание - также неважно. Кстати, дороже всего стоит имя, в которое труд инвестировался, может быть, 20-30 лет назад. Важно другое: в состоянии ли эта модель увлечь достаточное число читателей из достаточно важных для социального пространства референтных групп, чтобы мысль о выигрыше и желание выигрыша сопровождали и подталкивали их на игру. Имеет смысл учитывать инвестиции читательского внимания. Сегодня об иных способах легитимизации, иначе как рыночных, следует забыть.

Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Я-то, простак, думал отвлечься от тяжелых мыслей о России, прибегнув к привычному литературному дурману, но современность не отпускает - и тут нагнала со своими разговорами и терминами. Опять эти инвестиции, будь они неладны.

Надежда Григорьева тоже не лыком шита. Берг ее отнюдь не шокировал, она непринужденно подхватывает разговор:

Когда мы говорим о социальном пространстве, когда мы говорим о ценности, мы уже используем псевдомарксистский дискурс, вошедший в моду со времен революции 68-го года, и не можем избежать понятия труда. Парадокс русской культурологии в том, что она игнорирует понятия труда и производства, говоря о ценности. Между тем любая западная современная статья, посвященная социологии и экономике культуры, пестрит понятиями labor и production. Видимо, сказывается идеология советской эпохи, до сих пор мешающая совку абстрагироваться от "истмата". Труд в русском менталитете фигурирует либо в значении дискредитированного лозунга ушедшей эпохи, либо в узком значении "затраты труда" и "трудовые навыки", сиречь "приемы".

"Приемы", взятые в кавычки, - это презрительный плевок в сторону Шкловского. Нынешние в гробу видели такой эстетизм. Берг согласен:

Оценивать, позиционировать - могут только определенные институции. Не об эстетических же пристрастиях нам говорить, при условии, что эстетика почти всегда есть производная от социального интереса.

В конце беседы Надежда Григорьева задает сакраментальный вопрос: Что же делать России? Берг в ответ:

Понять, что культура - это, прежде всего не эстетика, а социально ориентированные практики, результат социальной конкуренции, полезной для общества. Мне кажется, такие социологи, как Рональд Инглегарт, Гидденс, Драккер и, прежде всего Пьер Бурдье, могли бы оказать положительное влияние на русскую культуру, избавив ее от комплексов неполноценности и превосходства, показав, что любое явление имеет социальное измерение, в том числе и физическое тело.

Как говорил один популярный киногенерал: ну, блин, вы и даете! Особенно умиляет разговор о псевдомарксистском дискурсе, который нужно усвоить в России после 68-го года (имеется в виду не Прага, а парижский студенческий бунт). Вопрос возникает: а 17-й год для России не важнее 68-го? тот "дискурс", который был в России до 68-го, равно как и после, - он марксистский или псевдо? И как насчет моды на него? Понятно, что истматчик Чесноков и диаматчик Спиркин - это не Маркс и Энгельс, и даже не Драккер с Бурдье; но как бы и ни лучше последних, в общем-то, повторяющих, только на новомодной академической "фене", зады вульгарного социологизма: все-таки в СССР с определенного времени не писали, что Гоголь - представитель психоидеологии мелкопоместного дворянства, а Пушкин - крупного, но разорившегося. А Берг - не Михаил, но собирательный, то есть русский интеллигент, о котором "Вехи" еще писали, - опять наживку проглотил: ни Конт, ни Кант, ни Маркс с Энгельсом Россию не спасли, так Рональд Инглегарт спасет!

И не эстетика, получается, существует, не искусство, а стратегии и практики, определяемые, виноват, позиционируемые референтными группами. Как известно, одна из самых важных - владельцы художественных галерей, решающие, что из нынешнего дерьма гениально, а что просто дерьмо. Это называется валоризация. Проблема настоящая в том, что выбора сейчас вообще нет, искусства нет. Ибо искусство, стоящее того названия, может существовать только в рамках высокого культурного мифа. Культуру большого стиля создает всегда и только миф. Мифов сейчас нет у передового человечества. С одной стороны, это как бы и хорошо, способствует всяческому реализму, здравому смыслу и экономическому процветанию. Но, с другой стороны, в такой культурной ситуации и не ждите ничего, кроме Голливуда, и хавайте его. Пипл хавает, как сказал какой-то телевизионный самозванец. Но Григорьева и Берг, люди культурные, хавают Бурдье за истину. Это верно, что России полезно выучиться социальной конкуренции и прочим штукам, но не новая псевдоэстетика этому выучит. Все-таки искусство отдельно, а экономика - отдельно. А Берг предлагает публике очередную ромовую бабу.