Хроника времен Гая Мария, или Беглянка из Рима - Александр Ахматов

— Ну, почему я не мужчина! — воскликнула Антония, разглядывая и ощупывая доспехи Скавра.

— Неужели и в тебя, милая Антония, вселился дух Марса? — смеясь, спросил Антипатр.

— О, если бы мне довелось сражаться в одном строю с мужчинами, я превзошла славой всех женщин Рима! — с искренним сожалением произнесла Антония. — Признаться, меня до крайности раздражают одни и те же надписи на памятниках римских матрон: «Целомудренна, пряла шерсть». Вот на какую жалкую участь обрекли нас мужчины! Почему нас, женщин, держат подальше от важных дел? А ведь со многими из них мы могли бы справляться лучше мужчин…

— Да, да, — нежным голоском поддержала подругу Эмилия. — Женщины более терпеливы, внимательны и сообразительны…

— Клянусь Юпитером, когда-нибудь мы заставим вас, надменные, считаться с нами как с равными, — обращаясь к молодым людям, заявила Антония шутливо-мстительным тоном.

— И что же вы предпримете? — улыбаясь, спросил Капитон, искоса поглядывая на милое личико скромно потупившейся Эмилии. — Может быть, соберетесь и уйдете на Священную гору[397], как когда-то поступали плебеи?

Антония бросила на юношу насмешливый и дерзкий взгляд.

— Нет, — ответила. — Мы просто сговоримся отказывать мужьям в супружеской близости.

— Как отец отнесся к моему решению? — спросил сестру Скавр. — Только прошу тебя, сестренка, говори всю правду, как она есть.

Эмилия коротко вздохнула.

— Ты не думай, милый брат, что отец не переживает за тебя, — сказала девушка и, помолчав, продолжила: — Как только он узнал о твоем решении отправиться в поход с Лукуллом, он выразился в том смысле, что это лучше, чем твое безумное намерение показывать свою отвагу на арене в качестве гладиатора.

— И это все? — спросил Скавр, пытливо глядя на нее.

— Ну, он еще сказал, — с неохотой отвечала Эмилия, — сказал, что весь этот поход не более чем увеселительная прогулка для наших легионеров, которым предстоит обычная охота за беглыми рабами…

— Это еще как сказать! — воскликнул Скавр, задетый за живое такой пренебрежительной оценкой кампанского мятежа и связанных с ним опасностей, хотя сам был такого же мнения. — Отец многого не знает! Он не знает, например, что Минуций, с которым я был хорошо знаком, весьма опытен в военном деле. Три года он воевал во Фракии…

— Как? — изумилась Антония, услышав слова жениха. Ты был в приятельских отношениях с этим чудовищем, позором Рима?

— Не забывай, дорогая Антония, что совсем недавно Минуций совершенно свободно разгуливал по Риму и ничем не отличался от других порядочных людей, к тому же выделялся приятной наружностью и был известен своим богатством. Да и познакомил меня с ним человек всеми уважаемый — патриций Корнелий Бальб…

— Но как он мог так обесчестить себя, свое имя, свое сословие, сделавшись предводителем шайки подлых рабов? — с негодованием произнесла Эмилия.

— Невероятно, но причиной его безумия стала любовь к одной красивой рабыне, которая принадлежала другому человеку, — начал рассказывать Скавр. — Однажды тот пригласил Минуция в свой дом и похвастался недавно купленной им девушкой, отличавшейся необыкновенной красотой. И что вы думаете? Минуций, этот погрязший в кутежах и разврате молодой человек, казалось бы, пресытившийся всеми земными удовольствиями, вдруг не на шутку воспылал к этой девушке непобедимой страстью. Он с трудом уговорил хозяина рабыни, чтобы тот продал ему ее за очень большие деньги, дав письменное обязательство в присутствии свидетелей уплатить их в назначенный срок, но так и не смог собрать необходимой суммы и, не желая расставаться с возлюбленной, увез ее с собой в Кампанию, выхлопотав у претора тридцать льготных дней, чтобы уплатить долг, а на деле использовал все это время для подготовки мятежа своих собственных рабов — закупал для них оружие в кредит и подбивал к восстанию рабов из соседних имений…

— Ну, если тут замешана женщина, то война действительно будет нешуточная, — насмешливо сказал Антипатр. — Вспомните о прекрасной Елене и о Троянской войне…

В это время толпы провожающих зашумели.

Все взоры обратились к воротам, из которых выходили ликторы, державшие на плечах фасции.

За ликторами шел претор Лукулл в красном палудаменте[398], наброшенном поверх его доспехов.

Выйдя из ворот, ликторы остановились и, сняв с плеч фасции, воткнули в них остро отточенные секиры. Связки розог с воткнутыми в них топорами означали, что отныне за пределами города Рима преторская власть становится неограниченной.

Между тем Лукулла окружили родственники и друзья.

Лутаций Катул, крепко пожимая ему руку, говорил:

— Я желаю тебе, Лукулл, поскорее управиться с этим делом. Возможно, ты еще застанешь меня в Риме.

— Я тоже желаю тебе успехов, дорогой Катул. Вчера я узнал, что Флавий Фимбрия назначил тебя своим легатом…

— Он собирается послать меня с поручением в Цизальпинскую Галлию. Думаю, я отправлюсь туда не позднее середины апреля…

— Прощай, Лукулл!.. Пусть боги тебя охраняют!.. Да поможет тебе Марс!.. Да защитит тебя Юпитер! — напутствовали претора остальные сенаторы.

Метелл шепнул зятю:

— Пора, Лукулл… Прощайся с женой и детьми!

Лукулл обнял и поцеловал Цецилию, затем обратился к сыновьям:

— Будьте послушны и не ссорьтесь между собой, дети мои!.. А ты, Марк, — сказал он младшему сыну, — ты, я надеюсь, за время моего отсутствия изменишь свое мнение о греческом языке и не будешь повторять слова человека, хотя и прославленного, но глубоко невежественного. К тому же ты не всегда последователен, когда ссылаешься на суждения обожаемого тобой Мария, — с усмешкой потрепал отец мальчика по голове, — если вспомнить, как страстно ты любишь театр, в котором арпинец был всего один раз, но покинул его после первого акта. Подумай об этом хорошенько, мой сынок!..

Метелл сделал знак слугам, державшим наготове преторского коня.

Слуги подвели коня Лукуллу, который вскочил на него с ловкостью, выдававшей в нем отличного наездника. Вслед за претором взобрались на своих лошадей его ликторы, телохранители и контуберналы.

Лукуллу еще предстояло обратиться с молитвой к Марсу в его храме, перед которым выстраивались готовые к походу манипулы.

— Ах, как они великолепно смотрятся верхом! — воскликнула Эмилия, провожая взглядом удалявшихся всадников, среди которых трое молодых контуберналов выделялись осанкой, дорогими доспехами и прекрасными лошадьми.

— Что за кони! — отозвалась Антония. — Этих красавцев проводили в триумфе над Югуртой. Отцы-сенаторы за бесценок скупили около сотни таких нумидийцев для себя и своих сыновей…

Девушки особенно не волновались за Скавра и его друзей. Во-первых, взбунтовавшиеся рабы, как им казалось, не представляли собой серьезного противника. Во-вторых, юноши находились в свите самого претора, а рядом с ним они подвергались куда меньшей опасности, чем рядовые участники похода.

Глава третья

МЯТЕЖ

Продолжение

Но что же происходило в Кампании?

Минуций, как уже говорилось выше, покинул Рим за четыре дня до февральских ид (10 февраля).

К исходу девятнадцатого дня до мартовских календ (14 февраля) его двуколка остановилась у Флувиальских ворот Капуи.

В пути с ним был лишь один из его рабов, двадцатилетний Стратон, которого Минуций любил и ценил за большую физическую силу и умение владеть мечом (Стратона и других своих рабов, что покрепче, он специально посылал упражняться в гладиаторские школы, чтобы они чувствовали себя увереннее, сопровождая его в путешествиях, при возможной встрече с разбойниками).

Стратон остался на конном дворе, чтобы позаботиться о лошадях, а Минуций проследовал в свой деверсорий, или гостиницу, находившуюся у юго-западных въездных ворот, именовавшимися Римскими. Эти ворота расположены были поблизости от Флувиальских, то есть Речных, обращенных к Казилину, соседнему с Капуей городу, стоявшему на реке Вултурн.

Капуя в описываемый период оставалась крупнейшим центром Кампании, хотя за сто лет до этого едва не подверглась полному разрушению в наказание за переход на сторону Ганнибала.

Римляне долго осаждали город и в конце концов принудили его к сдаче. Жители Капуи, как изменники, подверглись жестокой каре: большая часть знати была казнена, остальных либо продали в рабство, либо поселили в различных местах Италии.

В римском сенате многие склонны были до основания разрушить ненавистный и враждебный город, но, как писал впоследствии Тит Ливий, победила «забота о насущной выгоде: земля была наиболее плодородной в Италии, город сохранили как пристанище для земледельцев».

В качестве новых поселенцев сюда в первую очередь хлынули римские вольноотпущенники — ремесленники и мелкие торговцы. Они с особой охотой селились в столице Кампании, потому что в Риме они чувствовали себя гражданами второго или третьего сорта, а здесь становились равными среди равных, хотя по сути вовсе оказывались лишенными всяких гражданских прав, ибо, как писал Ливий, «город был городом только по имени. Не было в нем ни гражданства, ни сената, ни народного собрания, ни должностных лиц. Без общественного совета, без всякой власти население, ничем не связанное, не могло и объединиться; для судопроизводства сюда из Рима ежегодно присылали префекта».