Мириад островов - Татьяна Мудрая

— Там внутри — зыбучие пески. Не такие, как на море, — много хуже. Летом их пытаются укрепить колючкой, но звери съедают большую часть — они плодятся и оттого прожорливы. А холод схватывает каждую отдельную песчинку льдом и заставляет скользить друг по другу. И мой Ворон, и другие мулагры чувствуют, что внутри малых холмов, но Аль-Кхураб — лучше всех.

И двинул своего скакуна по очень странной кривой. Почти Г-образной.

Ход конём.

За ним, вытянувшись в осторожную цепочку, тронулись остальные — шагом или неторопливой иноходью, Оррри и Гали в центре — оберегаемые мозг и душа отряда. За ними тонкая позёмка переметала цепочку следов, иногда пыхала снежной мукой в морды и лица. Под копытом иногда колыхалось, словно батут, проводник кричал, чтобы передние не останавливались, а те, кто позади, не спешили перебегать вперёд. Каким-то образом мулагры угадывали нужный момент лучше своего верхового.

Через три-четыре часа такой тягомотины, как прикинула Галина, передовые вышли из зыбей на твёрдое и ровное — убитую тропы шириной в два корпуса, по обочинам усеянную бурыми костями.

— Бездна отдаёт своих мёртвых, — сказал Рауди. — Показывает дно курганов. Пока ветер не переменится, можно и поторопить наших четвероногов. Хотя непонятно, какие радости скопятся впереди. Горы любят играть в прятки, жмурки и замануху.

Первое слово было известно Галине, третье понятно, но вот второе… Она вспомнила лекцию по русскому народному фольклору, где доказывалось родство слова «жмурки» со «жмур», «жмурик» — мертвец.

От усталости, которая то приливала, то соизволяла отхлынуть, у людей пропадал аппетит, у скотов обоего пола, что казались отлитыми из крепкого сплава, — желание играть. Работа у мулагров стояла впереди полового наслаждения — этим они, похоже, отличались от жеребцов с кобылами, подумала вскользь Галина. С тех, кого она знала по Рутену, сталось бы и бой по прихоти сорвать.

Шли и в сумерках — снега фосфорически светились, что позволяло урвать немного времени для пути. Остановились уже почти в полной темноте, разожгли костры, чтобы хоть как-то согреть пищу, вынули из тюков и растянули на кольях и канатах четыре больших шатра. Чтобы беда, если она случится, не накрыла всех зараз, объяснили ей. То, что происходит, слышно и через суровое шерстяное полотно. «А вот сбиваться в кучу, как земляне и испуганные детишки, эти нипочём не станут, — чётко решила Галина. — Ни из каких соображений за или против».

Внутри их шатра были выгорожены как бы гнёзда или глубокие карманы, прилегающие к стенке, — рутенское туристическое новшество или снова мудрость веков? По крайней мере, они с Орихалхо получили возможность кое-как уединиться от людей и чужих мулагров. И принять удар холода или неведомой опасности на себя.

От таких размышлений сон пришелицы был слишком чутким. Прерывистой вереницей двигались образы, непонятно как связанные: менестрелей и монахинь, властных жриц в покрывалах и масках, кади, Икрама, отца — нежного, покуда не перечишь, и властного, любимого и ненавидимого сразу. «Как это тебя здесь укатали — что согласился умереть со смирением, — говорила ему Галина — или думала, что говорила. — Ты ведь и на дуэль вышел, и бился насмерть, и всем этим повод для суда им дал, ибо непокорен по своей сути». Отец только усмехался в отросшие за время инобытия усы и окладистую бороду…

А утром, едва замерцало в вышине, случилось сражение.

Люди рядом с Галиной и Орри вскакивали, выбегали наружу с мулаграми в поводу или даже верхом — полы шатров легко расстёгивались и отворачивались наружу. Строились без команды, случайно или с умыслом не выпуская их с Орри наружу.

— Мороки, — пробормотал один. — Призраки.

— Из плоти и крови, не сомневайся, — возразили ему. — Хоть и прямые ледышки.

Холмы перед ними росли, поднимались, морщились, как скверно накрахмаленная скатерть, делались в рост человека, обретали форму.

Кость облекалась телом, мечта — явью.

— Оружие, — проговорил Рауди. — Оружие наголо.

«Как он может… а мы… Мы что, не решаем?»

Весёлая злость родилась там, где во время предыдущей стычки была лишь ледышка. Галина вскочила на своего самца, рванулась, плечами расталкивая товарищей. Уже в первых рядах вытянула клинок обратным хватом, острием вниз и к мизинцу, опомнилась, что так неудобно, перевернула уже на выпаде самурайским манером, острие вверху кулака, направляющий палец поверх стали, — фильмы вспомнились, табу и заточка, смешно-то как. И послала мулагра в намёт, нисколько не думая о том, следуют ли за ней остальные.

…Шеренга великанских лиц на длинных туловах и коротких глиняных ногах. Големы — все как на подбор с лицом Алекса, его друзей, «коллег по бизнесу», свояков и кумовьёв — чужие и чуждые слова, кривляющиеся хари.

Сабля ударила в плечо, прошла наискосок, нимало не задержавшись. Кисть без устали поворачивалась в запястье, перехватывала, жонглировала клинком в чужой рыхлой плоти, голубой жар тёк, плавя мороки, от плеча до кисти, сначала по одной, потом по другой руке — Галина казалась себе «обоерукой», мечта фехтовальщика со времен Атоса и куда более ранних. За спиной азартно трудились остальные, вздымая бразды… откуда это? Все смешалось в доме с поехавшей крышей…

А потом она, кажется, споткнулась на бегу. Вместе с коньком. Упала, не роняя меча, и мягкие, зябко тёплые хлопья в изобилии посыпались на пребывающего в сладком забытьи кентавра.

Странные вещи происходили в темноте, сначала как бы рваной и полупрозрачной, потом, ближе к вечеру, — мрачно-удушливой. «Орихалхо, ведь ты ни разу не сказала мне, что любишь», — жаловался кому-то её голос, слышный со стороны.

«Ты глупая. Такое воин никогда не скажет — лишь даст обиняками понять. Ты недогадливая: кто ещё, помимо Красноволка, родился от семени Моргэйна? И кого его мать…»

А потом слежавшаяся, смёрзшаяся за полдня ледяная корка вихрем поднялся вверх, крепкая страусиная лапа царапнула одежду, и огромные чёрные очи с неправдоподобно длинным ресницами глянули в полуоткрытые глаза Галины, развеивая бред вместе со снегом.

— Аль-Кхураб?

— Нет, это твой собственный, — произнёс над ухом Рауди. — Выкопал тебя, едва сам освободился. Обучен, как и все прочие боевые скакуны. Кречет его имя — а ты не знала? Ат-Тамр.

— Знала… вроде. Для команд этого нужно не было. Рыжий, ты отчего не говорил, что родной брат королю?

— Зачем воздух тратить — и так ведь очевидно. И нечем тут хвалиться, верно ведь?

— Да уж. Рауд, а как все прочие? Живы?

— Сама смотри, — он поднял её за руки, утвердил на земле, дал оглядеться. Везде из сугробов поднимались фигуры, опираясь на холку четвероногих спасителей, но кое-где снежная пыль над двойным холмиком оставалась нетронутой.