Бой на вылет - Алексей Евтушенко

— Ноль, — киваю. — Круглый и полный.

— Хорошо, — криво усмехается он. — А если я сумею доставить вас туда, к этому дому у дороги, что тогда?

Признаюсь, этим вопросом он меня несколько огорошивает. Я не большой специалист по общению с алкоголиками (не так уж часто они попадались мне в жизни), но уже начинаю догадываться, что потакать им нельзя. Соблазн, однако, велик и я останавливаюсь.

— Вот к тому самому дому, о котором вы только что рассказывали? — уточняю. — И мы попадем туда прямо отсюда?

— Отсюда не получится, — говорит он. — А вот оттуда, из котлована, где Яйцо лежит, получится обязательно. Я в этом уверен.

— Ну, и во сколько бутылок виски вы оцените эту услугу? — слетает у меня с языка.

И тут я вижу, как Петрович меняется прямо на глазах.

Только что перед нами сидел опустившийся безвольный человек, готовый за глоток спиртного чуть ли не заложить душу, и вот уже спина его выпрямилась, и во взгляде, невесть откуда, блеснул стальной отсвет.

— Да подавитесь вы своим виски, — презрительно цедит он сквозь зубы и ногой в пыльном, давным-давно не знавшем щетки ботинке, отшвыривает от себя недопитую бутылку.

«Джон Уокер» летит в кусты, и я невольно провожаю глазами его кувыркающийся полет.

— Я думал, вам, действительно, интересно, и вы можете хоть как-то помочь, — говорит он голосом, в котором появилось сожаление и твердость. — Но, раз так, придется рассчитывать только на себя. Что ж, значит, это Божье испытание, которое мне необходимо пройти. И, клянусь остатками совести, я его пройду. А вы можете идти своей дорогой вместе со своей второй бутылкой и своей гребаной иронией.

Некоторое время я смотрю ему прямо в глаза, но затем, все же, отвожу взгляд и сажусь обратно на бревно. Ирина насмешливо косится на меня и молча устраивается рядом.

— Ладно, — сдаюсь я. — Извините, если что не так. Но вы и сами должны понимать, что особого доверия ваш вид, образ жизни и слова вызывать не могут. Так о какой помощи вы говорите? И каким образом вы собираетесь доставить нас к этому странному дому у дороги, который неизвестно где находится?

— Ясно, о какой помощи, — он словно пропускает мимо ушей мои извинения. — Детей-то вернуть как-то надо или нет? До Земли далеко, а местные — не помощники, как вы понимаете, если они вообще не помнят, что у них были дети.

— А кстати, — перебиваю я, — мне только что в голову пришло. Откуда мы так уверены, что детей нет? То, что на улицах и в парках не видно мамаш с колясками и малолетней ребятни, еще не доказательство. Вернее, не стопроцентное доказательство. Может, мы, действительно, зря беспокоимся? Я запаниковал, и вы туда же.

— Детей нет на самом деле, — мрачно заявляет мне на это Петрович. — Во всяком случае, здесь, в Первограде, — точно. Я проверял. А насчет того, каким образом… Вот, смотрите.

Он лезет в нагрудный карман своей неопределенного цвета и возраста рубашки, достает оттуда, сложенный вчетверо стандартный лист бумаги, и протягивает его мне.

Я беру и разворачиваю. Это записка. Причем, написанная от руки, что встречается не часто.

— Если захотите вернуться, — читаю вслух, — приложите ладони. Я открою проход. Маша.

— Ладони, думаю, к Яйцу надо приложить, — поясняет Петрович.

— Это понятно, — киваю. — К чему же еще…

— Какая гостеприимная Маша, — замечает мой стажер. — Надо же, вернуться предлагает. С чего бы это?

— Так ведь не договорили мы с ней, — роняет Петрович. — Хоть и по моей вине, а все-таки.

— Ничего не понимаю, — признается Ирина. — Я, конечно, всего лишь стажер, но, по-моему, здесь специалисты разбираться должны. Кто мы такие?

— Мы представители Курьерской Службы Земли, — отвечаю. — Для самоуважения этого вполне достаточно. А большего нам и не надо. Ты представляешь, сколько пройдет времени, прежде чем Земля начнет в данной ситуации разбираться? Путь до Гондваны неблизкий, как ты в этом и сама уже могла убедиться. Плюс бюрократия. Недели пройдут. В лучшем случае. И все это время дети будут находиться неизвестно где. И неизвестно что с ними будет происходить. А может, и уже происходит. Но ты права — всем ходить нельзя. Значит, пойдем мы с Петровичем, а ты останешься. И, если что, вернешься на Землю и расскажешь, как все было. А я для пущей убедительности надиктую для начальства сообщение.

— Еще чего! — фыркает Ирина. — Я тебя одного не оставлю.

— Извини, — возражаю, — но в данном вопросе тебе придется подчиниться приказу старшего. Ты остаешься.

— А если я не подчинюсь? — прищуривается она.

— Завалишь практику, — отвечаю как можно равнодушнее. — С учетом того, что она у тебя не первая, следующего шанса стать курьером, скорее всего, не представится. Пойми, — добавляю уже мягче. — Ситуация такова, что кто-то обязательно должен остаться здесь. Вспомни инструкцию по высадке на незнакомую планету — корабль без людей не оставляют ни при каких обстоятельствах.

— Мы на очень даже знакомой планете, — надувает губы Ирина.

— Верно, но дела, как видишь, здесь творятся совершенно незнакомые и очень странные. И где именно находится это место, о котором рассказывает Петрович, — неизвестно. Вроде бы получается, что Яйцо способно каким-то образом мгновенно переносить или перемещать человека. Но — куда? В другую галактику? В иное измерение? В другое время? Вообще куда-нибудь туда, о чем мы и помыслить не можем? Любая гипотеза, на выбор. Но мне, честно говоря, это не так уж интересно и мало заботит. Я даже готов согласиться с тем, что никогда не узнаю, что собой представляет это Яйцо, и откуда оно взялось. Единственное, что меня по-настоящему заботит, это судьба тысяч и тысяч детей. Вот это, действительно, серьезно. А к серьезному делу и подход нужен серьезный настолько, насколько это возможно. Так что будь добра — перестань лезть в бутылку и помоги нам, ладно?

— Он прав, — говорит Петрович, кашлянув. — Чует мое сердце, что не все там просто и красиво. Может и опасно быть. Недаром я напился — страх заглушал. Теперь, конечно, трезвый пойду. Ну, почти.

И кто, спрашивается, его за язык тянул насчет опасности…

Тем не менее деваться моему стажеру некуда, и она соглашается. После чего мы с Петровичем расстаемся, договорившись встретиться здесь же, у входа в лесопарк, в одиннадцать часов вечера, чтобы вместе отправиться к Черному Яйцу.

Мои сомнения в том, что Петрович выполнит обещание и придет вовремя и относительно трезвый, рассеиваются, когда ровно в 23.00 я миную вход в лесопарк и вижу на лавочке под фонарем уже знакомую фигуру в шляпе.

Флаер ждет неподалеку, и мы направляемся к нему, по дороге обсуждая детали предстоящей операции.

— К Яйцу-то мы проникнем, — размышляет вслух Петрович. — Там есть охрана, но только для вида, со стороны города. А сзади в заборе дыра имеется, и внутри уже котлован не охраняется никак. Да и зачем? Это первую неделю народ толпился, а теперь попривык. Да и то, нет там ничего интересного. Лежит себе здоровенная черная дура в виде яйца в большой яме — и пусть себе лежит. Никто ж не знает, что не просто так она там лежит…

Петрович не соврал, и к котловану мы пробираемся без всяких проблем.

Яйцо угадывается внизу, как черная плотная масса, не дающая ни малейшего отсвета. Впрочем, отсвечивать нечему. Ночь безлунная, облачная, и фонарь я пока не включаю. Спускаемся в темноте по лестнице на дно котлована тоже удачно — никто не оступается и не гремит с шумом и воплями вниз по ступеням. Я волнуюсь за Петровича с его нарушенным чувством равновесия, но он справляется. Так. Теперь можно и фонарик зажечь. Узкий, не толще карандаша, луч, отрегулированный на малую яркость, упирается в непроницаемо-черный бок Яйца, который круто вздымается перед нами на расстоянии четырех шагов. Да, внушительное образование, прямо скажем. Или это все-таки предмет? Космос велик, и встречал я в нем природные образования, которые выглядели, как предметы и, наоборот, предметы, один в один напоминающие природные образования. В конце концов, все улики, которые у нас имеются против Яйца, так или иначе прямыми не назовешь. Ладно, сейчас и проверим.

— Ну что, Петрович, — спрашиваю, — готов?

— Готов, — тихо отвечает Петрович.

Нескольких часов ему хватило, чтобы помыться, побриться и даже переодеться и почистить ботинки, что меня несказанно радует, поскольку стоит Петрович вплотную ко мне. Правда, шляпа на нем та же, но это даже хорошо — человек должен быть узнаваем.

— Давай, — командую.

— Подождите, — раздается сзади. — Я с вами!

Ирина. Вот, черт, теперь я понимаю, отчего она никак не может пройти стажерскую практику.

— Что будем делать? — шепотом осведомляется Петрович.

— Пока ничего, — вздыхаю в ответ и жду, когда мой стажер приблизится на достаточное расстояние, чтобы я мог, не повышая голоса, высказать ему все, что я думаю.