Самая долгая ночь - Грег Кайзер

— А почему загорелся красный свет? — спросил Маус, посмотрев на машиниста.

Голландец промолчал.

— Отвечай! — потребовал Маус, однако не стал для острастки пускать в ход «вельрод».

— Этот участок путей сейчас занят нашим составом, — неохотно ответил машинист.

— И кому еще это известно? — спросил Каген и отошел в сторону. Альдер, наоборот, вышел вперед, чтобы подбросить в топку еще угля. — Йооп говорил, что стрелки переключаются с центрального пульта. Наверняка есть какой-то способ, который позволяет следить за поездами и переключать нужную стрелку.

Машинист не спешил с ответом, однако в конце концов кивнул.

— Да, но их также можно переключать и вручную.

— Там известно, что мы сейчас здесь?

Машинист посмотрел на Кагена, затем на Мауса.

— То, что на путях находится поезд, да. Когда мы переключаем стрелку, они понимают, что движется состав. Но какой именно — неважно. В том числе и этот.

С этими словами машинист высунулся из локомотива, чтобы посмотреть вперед, и что-то крикнул по-голландски.

Маус высунулся снова, и увидел, что Схаап, помахав им рукой, бросился к следующей стрелке и, как и предыдущую, толкнул ее вправо. Локомотив покатил дальше, направо.

— Еще одна стрелка, и мы выедем на прямой путь, — сказал машинист и вновь что-то крикнул Схаапу. Тот, добежав до третьей стрелки, толкнул рычаг в сторону. Белый круг сдвинулся вправо, перекладина на шесте поехала вниз, а на семафоре загорелся красный свет. Машинист нажал на регулятор.

Но Схаап не вернулся в поезд. Вместо этого он продолжал бежать вдоль путей.

— Скажите ему, чтобы он возвращался, — приказал машинисту Маус, ощущая, как по спине пробежали мурашки. Впереди была видна длинная платформа. На дальнем ее конце он уже мог различить стоящие под дождем фигуры.

Машинист высунулся из кабины и что-то крикнул по-голландски. Схаап обернулся, споткнулся и упал, однако сумел-таки подняться. Он почти поравнялся с фигурами на платформе. Состав тем временем катил дальше.

Каген подошел и встал рядом с Маусом.

— Орпо, — произнес он. — Что они здесь забыли?

— Посмотрите-ка вон туда, — подал голос машинист и указал на группу людей, стоявших кучкой позади охранников — человек двадцать-двадцать пять. У каждого в руках была лопата или лом. Все как один мокрые до нитки.

— Иностранные рабочие. Поляки или русские. Ремонтируют пути.

Локомотив уже почти подкатил к платформе. Один из охранников помахал рукой и что-то крикнул — что именно, Маус не расслышал. Немец продолжал махать рукой и улыбался от уха до уха, и поскольку теперь они были совсем близко, на этот раз Маус четко расслышал, что он кричал.

— Wiedersehen, Juden![29] — крикнул немец и расхохотался.

— Он имеет в виду тех, кто в вагонах, — пояснил машинист. Маус бросил взгляд на поезд и увидел, что позади тендера в щелях между досками вагона торчат пальцы. И он поспешил снова перевести взгляд вперед.

Схаап уже миновал платформу и по-прежнему бежал впереди локомотива. Однако он услышал слова немцев, повернулся и шагнул назад. И именно в этот момент Каген, который только что, держась за край кабины, наполовину высунулся наружу и махал немецкому полицаю — нарочно, поскольку сам был облачен точно в такую же форму, вскинул свой «стэн» и дал очередь. Кабина содрогнулась, и на глазах у Мауса один, а затем и второй полицай осели на платформу, а поляки или русские, или кто они там были на самом деле, побросали свои инструменты и бросились врассыпную.

Краем глаза Маус заметил какое-то движение и резко обернулся. Схаап стоял на путях прямо перед локомотивом. В тот момент, когда Каген открыл огонь из своего «стэна», брат Рашели вытащил из кармана промокшего пальто «смит-и-вессон».

Треск очереди перекрыл крик Мауса. Схаап поскользнулся на мокром рельсе, локомотив же неуклонно двигался прямо на него. Маус крикнул машинисту, чтобы тот тормозил, но, увы, тормозной путь был слишком коротким. Кристиан рухнул на рельсы и вскоре скрылся под брюхом локомотива.

Маус услышал, как Каген велел машинисту прибавить скорость. Он даже не заметил, когда «стэн» успел умолкнуть.

Каген повернулся к нему и сказал:

— Девятнадцать.

Маус выбил у него из рук пистолет и с размаха врезал кулаком по физиономии. Сначала в нос, а затем в скрытый повязкой глаз. Каген упал на тендер, прямо в угольную кучу и растерянно посмотрел вверх, словно не мог сообразить, где он.

Маус вытащил «вельрод» и, пригнувшись, прижал дуло к виску Кагена. В глазах немца он увидел страх, однако нажимать на спусковой крючок не стал. Потому что если он его сейчас прикончит, то они останутся с Рекой одни.

Маус поднял с пола «стэн» Схаапа и, по-прежнему держа Кагена на мушке, шагнул к другой стороне локомотива. Он пытался не слушать стук колес, а они все стучали и стучали на стыках рельс.

Дождь лил широкими лентами, которые возникали из темноты и вновь исчезали в ней, пронзенные единственным глазом локомотива. Если верить стрелкам часов, то было еще шесть вечера, однако из-за туч и дождя казалось, что уже сгустились сумерки.

Альдер вскарабкался назад в кабину. Ему пришлось выпрыгнуть, чтобы в очередной раз перевести стрелку, а затем машинист протащил состав еще несколько сот ярдов, пока Маус не велел ему остановиться. Локомотив застыл на месте, пыхтя паром, вагоны один за другим гулко стукались друг о друга, и стоило стихнуть гулу одного удара, как за ним следовал новый.

— Где мы? — спросил Маус.

— Гроот Ветсинге, — ответил машинист, указывая в темноте куда-то влево. — Небольшая деревушка. Дальше по путям, в трех километрах отсюда, другая, Винсум, размером побольше. Затем Варффум, до него еще восемь километров.

— А до Эйтхейзена? — поинтересовался Маус.

— Отсюда двадцать километров или еще полчаса, может, дольше. Пути здесь старые, по ним быстро не проехать.

И тут в кабину вскарабкалась невысокая фигура и, сняв шляпу, выкрутила из длинных волос воду. Река.

— Почему мы остановились? — спросила она, глядя на Мауса. Тусклого света единственного в кабине фонаря было достаточно, чтобы рассмотреть ее лицо.

— Нам нужно перевести еще одну стрелку, — ответил он.

Река еще не заметила отсутствие Схаапа.

— Нам нельзя стоять на месте. Уже ведь шесть часов, — сказала она. — Бурсма будет ждать нас в половине одиннадцатого, когда прилив позволит лодкам подойти к берегу. Нам нужно поторопиться.

Впереди у них еще три часа, но выгрузить из поезда людей и посадить их на лодки — все это потребует больше времени.

— А где Кристиан? — спросила наконец Река и обвела взглядом лица тех, кто был в кабине — Мауса, Кагена, мокрого Альдера, старого машиниста. Ответом ей стало молчание, если не считать свист рвущегося наружу пара.

— Леонард, я спрашиваю, где Кристиан? — повторила она свой вопрос и буквально впилась в него взглядом.

— Он переключал стрелку и потом…

Он хотел сказать ей, что во всем виноват Каген. Но Река на секунду закрыла глаза, а когда открыла, то твердо встретила его взгляд.

— Он не мучился? — спросила она.

Глава 21

Вторник, 27 апреля 1943 года, 6.00 вечера.

Колеса локомотива сделали пару оборотов вхолостую на мокрых рельсах, затем состав дернулся и словно нехотя пополз вперед — метр, другой, третий, все ближе и ближе к Ваддензее.

Река ощущала в душе пустоту. Давид отказался покинуть Вестерборк, Рашель осталась в лагере, и вот теперь нет и Кристиана. Боже, как их мало. Сумеют ли они добиться своего?

Теперь у нее есть только Леонард. Они стояли в кабине локомотива, втянув головы в плечи, потому что даже крыша не спасала от холодных струй дождя, и она сжимала его руку в своей. Лишь прикосновение его пальцев удерживало ее от того, чтобы не расплакаться.

У Кагена под повязкой красовался синяк, через распухший нос протянулся лиловый кровоподтек. Кто-то ударил его по лицу. Леонард. Река поняла это по тому, как он посмотрел на немца, когда несколько минут назад протянул ему «стэн».

Она посмотрела на Леонарда. Его взгляд был устремлен вперед, на едва различимые в темноте рельсы. Как и она несколько секунд назад, он видел далеко впереди лишь тусклый зеленый свет. Угольной пыли на нем больше не было, ее смыло дождем, который залетал под крышу кабины локомотива. А вот щеки потемнели — но не от пыли, просто на них проступила щетина.

Он опасный человек. Ей вновь вспомнилась та ночь на польдере, однако вместо того, чтобы предаваться воспоминаниям о ней, она предпочла воспоминания об их поцелуе, воспоминания о том, как его рука легла ей на грудь и как приятно ей было это прикосновение. Она не знала, любит ли она его или нет, но точно знала, что ночь темна, а темнота всегда таит в себе неизведанное. А еще она знала, что не хотела бы умереть, так и не изведав, что такое любовь.