Повседневная жизнь Москвы на рубеже XIX—XX веков - Георгий Андреевский

Студенты в своей массе пополняли ряды русской интеллигенции. Некоторые молодые люди, втянувшись в студенческую жизнь и философию интеллигентности, не желали расставаться со студенческой скамьёй.

Времена менялись, но традиции продолжали жить. Продолжали оставаться студентами и люди, чтившие эти традиции. При отсутствии распределения по окончании учёбы, при свободном посещении лекций и наличии хоть каких-то средств некоторые готовы были учиться хоть всю жизнь. Так появился в России новый тип и литературный персонаж — «вечный студент». Вспомните Петю Трофимова из чеховского «Вишнёвого сада».

Количество лет, затраченных на образование, не всегда, увы, было пропорционально количеству усвоенных студентом полезных званий. Методы обучения и учебные программы высших учебных заведений тех лет были в значительной степени оторваны от жизни. Недостаток практических занятий на естественных факультетах и стремление профессоров вложить в головы студентов всё, что известно им самим по данному предмету, независимо от того, пригодятся эти знания в практической деятельности или нет, составляли особенность российской высшей школы.

Правительство это волновало меньше всего. Главное, к чему оно стремилось, было подавление свободомыслия в студенческой среде. В 1855 году в университетах ввели военное обучение и студентов заставляли маршировать на университетском дворе. В 1878 году охотнорядцы били студентов, провожавших в ссылку своих товарищей — студентов Киевского университета, участников студенческих демонстраций, а газета «Московские ведомости» предлагала «топить умников». В 1899 году были введены «временные правила», по которым студенты, участвовавшие в забастовках и демонстрациях, подлежали исключению из университета и отдавались в солдаты. В 1901 году было запрещено жительство в столицах и столичных губерниях лицам, принимавшим участие в демонстрациях, а также тем, кто ввозил из-за границы революционную литературу с целью её распространения.

Ничто, однако, не помогало. Да и с министрами народного просвещения не везло. «Гасителя народного просвещения», как его называли, Д. А. Толстого вместе с М. Н. Катковым многие ненавидели за введение «мёртвых языков» в гимназиях. А в конце жизни бывший министр вообще сошёл с ума. Как писала в своих воспоминаниях Е. А. Андреева-Бальмонт, первая жена поэта Константина Бальмонта, в гостинице «Дрезден» на Тверской, в доме, принадлежавшем её родителям, часто останавливались министры, приезжавшие из Петербурга. Здесь, в трёхкомнатном люксе, Д. А Толстой и рехнулся, вообразив себя лошадью. Из-за уважения к чину ему в его комнатах устроили хлев: натаскали сено, поставили кормушку, из которой он стоя ел. Нередко можно было услышать, как он в своей конюшне стучал копытом и довольно резво ржал. Спал он, не раздеваясь, на соломе.

Другой министр, Н. П. Боголепов, в 1900 году приказал отдать 183 студента университета в солдаты за участие в беспорядках. 14 февраля следующего, 1901 года бывший студент медицинского факультета П. В. Карпович на приёме в здании министерства выстрелил в Боголепова из револьвера, ранив его в шею. 2 марта Боголепов от полученной раны скончался.

Студенты для правительства и вообще для всего благонамеренного общества постоянно создавали какие-то проблемы. Они требовали то разрешения на устройство кассы взаимопомощи, то права сходок, невмешательства полиции в университетские дела и пр. Поведение их тоже оставляло желать много лучшего. Студенты то носили при себе портреты Чернышевского и Пугачёва, то распространяли антиправительственные прокламации, то затевали публичное чествование Н. К Михайловского, а то вообще били городовых.

Только что мы упоминали студента Карповича, стрелявшего в Боголепова. Не прошло и месяца со дня смерти министра, как новое покушение, теперь на обер-полицмейстера Д. Ф. Трепова, сына петербургского градоначальника Ф. Ф. Трепова, того самого, в которого в 1878 году стреляла Вера Засулич, совершила двадцатидвухлетняя домашняя учительница Евгения Алларт, девушка из вполне приличной семьи. Следует заметить, что звание домашней учительницы получали гимназистки, закончившие восьмой, педагогический, класс. В отличие от учениц других классов они носили не коричневые, а синие платья. Так вот эта девушка, вооружившись пистолетом, пришла под видом просительницы в канцелярию обер-полицмейстера и, когда тот вышел для приёма прошений в зал, направила на него револьвер и спустила курок. Выстрела не произошло по техническим причинам. Покушавшуюся арестовали. На допросе она заявила, что намеревалась убить Трепова за принятые им суровые меры в отношении студентов, задержанных 9 февраля на сходке. Кончилось дело тем, что врачи признали Евгению Алларт невменяемой, и она спустя некоторое время оказалась дома. Сходки же, об одной из которых шла речь на допросе, были в те годы очень распространены. На каждой из них, как правило, присутствовали агенты полиции, которые об увиденном и услышанном составляли рапорты.

Вот что писал, например, в одном из своих рапортов в 1886 году агент полиции, побывавший на сходке, происходившей в квартире некоего Муравьёва: «… Вход в квартиру Муравьёва допускался с оплатой 50 копеек, по его визитным карточкам… Вечеринка привлекла 80 человек студентов и курсисток Усольцев говорил о значении чувства в общественном деятеле, как двигателе прогресса, военный врач Резвов жаловался на притеснения полиции, запретившей ему устраивать вечеринки… Половина сбора с вечеринки, около 80 рублей, поступила в фонд соединённых „землячеств“, а другая половина — в пользу политических ссыльных сибиряков». На другой день, 7 января 1886 года, сходка происходила в Мясницкой части, в меблированных комнатах, в доме Терлецкого. 10 января — в доме Гурьева, 35 по Патриаршему проезду у отставного лекаря Миткевича. На ней, согласно рапорту агента, присутствовало 80 человек При этом была устроена подписка для выражения сочувствия закрывающимся в Санкт-Петербурге Высшим женским курсам. 12 января в том же доме на вечеринку собралось 150 человек а устроил её студент четвёртого курса юрфака Моисей Полонский. Билеты на эту вечеринку приобретались за 75 копеек. В программу её входили танцы, пение, буфет, сбор средств в пользу ссыльных. Вносили на это дело собравшиеся по рублю и более. Вскоре канцелярия генерал-губернатора запросила полицию о том, почему не были приняты меры к предупреждению сборища 12 января, о котором было известно. На что последовал ответ, что ввиду агентурных действий являлось необходимым «установить посетителей вечеринок дабы получить более точные сведения о знакомствах лиц, бывших на вечеринках».

Не трудно себе представить, какая большая работа предстояла полиции, ведь посетителей вечеринок и сходок было так много! А чего только они не говорили, каких только планов не строили, каких только мероприятий не затевали! Помимо всего, они читали стихи Плещеева, Никитина, Некрасова и других любимых поэтов и пели песни. Люди с обострённым чувством вины перед народом, эти поэты вложили в уста молодёжи слова, способные довести их до баррикад, Сибири и эшафота. Не могли же молодые люди спокойно отнестись к таким строкам поэта Ивана Савича Никитина:

Мы рабство с молоком всосали,Сроднились с болью наших ран.Нет! В нас отцы не воспитали,Не подготовили граждан.

Не мстить нас матери училиЗа цепи сильным палачам —Увы! бессмысленно водилиЗа палачей молиться в храм!

или:

Нет в тебе добра и мира,Царство скорби и цепей,Царство взяток и мундира,Царство палок и плетей.

Критика власти, общественных взглядов — вот что составляло предмет их интересов. В 1889 году, например, один студент писал другому: «Необходимо, чтобы государство урегулировало аграрные отношения, выкупив земли у помещиков, и передало оные крестьянам, а частные лица не в состоянии помочь этому общественному горю. Общество наше, за исключением тонкого слоя интеллигенции, не что иное, как флюгер: куда подует правительственный ветер, туда оно и поворачивается». У интеллигентов того времени были свои особенности. От остального общества их отличало не только положительное отношение к творчеству французской писательницы Жорж Санд (некоторые считали, что те, кому нравятся её произведения, и есть интеллигенты). Интеллигентам, как и студентам, совершенно несвойственны были верноподданнические чувства. Уважающие себя люди не водили дружбы с полицейскими и жандармами.

Те же, кого существующие порядки устраивали и кто опасался резких перемен, считали студентов пустозвонами и крамольниками. Газета «Московские ведомости» в одной из статей 1891 года довольно лихо «проехалась» по учащейся молодёжи и вообще по «интеллигентному» мнению в обществе. Она писала о том, что мнение этого общества складывается из мнений адвокатов, литераторов, чиновников, студентов, курсисток, медичек, бестужевок[48] и вообще «лучших представителей нашей учащейся молодёжи». Газета видела во всех этих «представителях» дамочек «неудовлетворённых стремлений» да гоголевских Фемистоклюсов и Алкидов, которым Чичиков обещал подарить барабан и саблю, но так и не подарил.