Утопия на марше. История Коминтерна в лицах - Александр Юрьевич Ватлин

Эти новые нотки прозвучали в первом зиновьевском докладе после завершения Десятого съезда РКП(б), который одобрил переход к новой экономической политике, означавшей отступление большевиков от изначально провозглашенных целей. Выступая на беспартийной конференции рабочей молодежи Петрограда 23 апреля 1921 года, он сравнил новую Россию с набирающим силу подростком. Мы оказались на переломе двух эпох — только что случилось Кронштадтское восстание, прошла полоса забастовок на питерских предприятиях. «Советская Россия похожа на неокрепшего юношу. Если она надорвалась, если она нажила себе за это время множество болезней, то это нисколько не удивительно. И вот только сейчас эта полунадорванная Советская Россия может присесть на камень, может хоть немножко отдохнуть, перевести дыхание, оглядеться кругом и поставить перед собою по-настоящему вопрос о том, что было плохого и как по-новому начать делать нашу жизнь»[674].

Зиновьев продолжал поэтические аллегории: «Сейчас трудный переходный момент. Ломается голос у Советской власти. Когда была война, тогда о многом забывалось и все были терпеливы, в том числе и молодежь. А теперь каждый оглянулся на себя и всякий увидел, что сапоги запросили каши, всякий хочет, чтобы были лучшие школы, лучшее питание… Все говорят: дай. Все требуют немедленного улучшения, в том числе и вы. Я уверен, что этот дождь записок, которые сыплется сюда, на 99 % содержит те же самые слова: дай, дай»[675]. Приведенные цитаты показывают, что, даже оказавшись на большевистском Олимпе, Зиновьев, как и его соратники по Политбюро, отдавал себе отчет в том, что россиян волнуют не коммунистические дали, а новые сапоги, сытная еда и достойная зарплата…

3.6. Единый рабочий фронт и Первый пленум ИККИ

После Третьего конгресса главный конкурент Зиновьева в Коминтерне не только восстановил свои позиции, утраченные в 1920 году, но и стал в глазах членов Политбюро ключевым экспертом по Коминтерну в целом. После того, как рискованный шаг Радека и Леви — обращение ко всем рабочим партиям с Открытым письмом, предлагающим политическое сотрудничество в решении насущных проблем пролетариата, был одобрен Лениным, акции Зиновьева резко пошли вниз.

И на сей раз не решившись спорить с авторитетом вождя, Председатель Коминтерна попытался дать собственное толкование новому курсу на единый рабочий фронт. 4 декабря 1921 года на заседании ИККИ он увязал новую тактику с растущей радикализацией пролетариата («теперь начинается новая волна, когда в настроениях рабочего класса начинается поворот влево»), который еще в прошлом году доверял обещаниям социал-демократов, что удастся достигнуть желаемых результатов без революционных потрясений. Это было «бабье лето» социал-реформизма, поскольку «широкие слои рабочего класса, уже до известной степени утомленные долголетней борьбой, еще раз поверили, что удастся, пожалуй, мирным путем решить роковой вопрос и избегнуть тяжкой борьбы»[676].

Зиновьеву пришлось признать, что вопрос о едином фронте первыми поставили социалисты, попытавшись перехватить и использовать в своих целях настроение низовых организаций своих партий. Не скрывая сарказма и щедро добавляя в свой доклад привычной патетики, он сделал следующий вывод: «…если мы относимся к ним с недоверием, мы смеемся над этими заправилами, то мы совершенно правы. Но это только внешняя сторона дела. Суть дела серьезна: внутренний процесс развития рабочего класса состоит в глубоком и страстном стремлении к борьбе единым фронтом против предпринимателей; это стремление надо понять и использовать его в целях коммунизма»[677].

В данной фразе заключалась квинтэссенция зиновьевского понимания новой тактики — она была призвана не улучшить положение европейского рабочего класса, а дать Коминтерну возможность отобрать массовую базу у социал-демократических партий. В речи 4 декабря Зиновьев ставил ей четкие границы— единый рабочий фронт не может означать ни автоматической поддержки коммунистами правительственных коалиций с участием социал-демократии (даже для того, чтобы та поскорее разоблачилась), ни потери компартиями своей организационной самостоятельности. То же самое относилось и к Красному интернационалу профсоюзов (Профинтерну), созданному в 1920 году и значительно уступавшему по численности Амстердамскому интернационалу, находившемуся под влиянием реформистов: сторонникам профсоюзного единства «мы отвечаем, что Амстердам — организация буржуазно-демократическая, а мы — организация пролетарская. Мы хотим вести переговоры с этой силой, идти вместе с ней там, где это возможно. Но мы не можем отказываться от своих собственных организаций»[678].

В заключительном слове по итогам дискуссии 4 декабря Зиновьев признал, что сама жизнь покажет, имеет ли новая тактика шансы на успех. Его соратники и оппоненты еще не потеряли способности к самоиронии, прерывая предложенный Председателем ИККИ образ шутливыми репликами: «Для того чтобы научиться плавать, мы должны броситься в воду, а не заниматься отговорками, что вода слишком холодная (Радек: и сырая). Опасность плавания известна — можно утонуть (Бухарин: стратегическое плавание). Мы должны сделать все, чтобы этого не случилось…» Важное место в зиновьевской речи занимало успокоение левых оппонентов единого рабочего фронта: «Мы должны так направить нашу тактику, чтобы вода полилась на нашу мельницу. Речь идет об изоляции других [т. е. социал-демократов. — А. В.], а не о совместной борьбе с ними. У нас в России нам многократно удавалось отобрать у меньшевиков лучшие элементы рабочего класса, и они сейчас находятся в наших рядах»[679].

Такое понимание тактики единого фронта обесценивало ее новизну, позволяло политическим оппонентам говорить о хитром маневре коммунистов, придуманном ими «троянском коне» для проникновения в лагерь социал-демократии и т. д. Впрочем, хватало ее противников и в рядах зарубежных компартий, лидеры которых утверждали, что непродуманный поворот вправо приведет к неразберихе и хаосу, ибо для простых коммунистов он будет означать отказ от конечных целей движения. Следует отдать должное членам РКП(б) в ИККИ, несмотря на внутренние разногласия, они высказались за вторичное обсуждение вопроса после того, как иностранные представители ознакомятся с переводом проекта тезисов о едином фронте на немецкий язык.

Шансы влиятельных лидеров зарубежных компартий, таких как Серрати, Леви или Шмераль, на то, чтобы представить лидерам РКП(б) собственное видение новой тактики, соответствующее реальностям послевоенного мира, падали день ото дня. Для посвященных в дела Коминтерна не являлось большим секретом то обстоятельство, что тормозом для развертывания политической инициативы любой партии была ее идейная и финансовая зависимость от Москвы. Елена Стасова, прибывшая в Берлин по поручению Ленина для наведения порядка и налаживания подпольной работы КПГ, в своем первом отчете сообщала вождю, что «сейчас некоторое время извне не получалось денег и весь партийный аппарат готов остановиться… Некоторые товарищи прямо и открыто говорят, что как только у партии не