Злые игры. Книга 2 - Пенни Винченци

Но Том Филлипс и «Боскомб» так и не появились, так и не стали клиентами «Прэгерса», и она сама видела, как был расстроен Малыш, когда сообщал ей об этом.

Вместо «Прэгерса» они обратились к «Рутледжу»; само по себе это ничего особенного и не значило, может быть, даже вообще ничего не значило; но Шарлотте внезапно послышался еще один голос, голос Сары, которая совсем недавно говорила ей: «Гэс Бут работает у вас. Джемима — урожденная Рутледж».

Поначалу Шарлотта чувствовала себя слишком несчастной, слишком сильно тосковала по Нью-Йорку, по Гейбу, по своей тамошней жизни, чтобы принимать близко к сердцу дела лондонского отделения «Прэгерса», но после того, как прошло несколько недель, после того, как она узнала о болезни Малыша и вынуждена была осмыслить для себя все возможные последствия этого, она стала интересоваться делами отделения, болеть за них, преисполнилась решимости сделать все от нее зависящее, чтобы доказать Фреду: они здесь способны добиться успеха. И потом, все это было для нее еще и своеобразным лекарством.

Она и сама не могла решить, что именно сильнее всего заставляло ее чувствовать себя несчастной: сам факт ее изгнания из Нью-Йорка, унижение, которое она претерпела по вине Джереми, или же то, что в ее жизни теперь не было Гейба. Каждой из этих причин и по отдельности было достаточно для того, чтобы сделать ее несчастной; вместе же, наложившись друг на друга и составив тем самым некое единое целое, они стали для Шарлотты источником сильнейшей душевной боли. Джереми постоянно звонил и писал ей; она отказывалась с ним разговаривать, не отвечала на его звонки, рвала его письма, не читая.

Дни без Гейба казались ей ужасными, мрачными, пустыми — и не только потому, что ей не хватало его самого и того постоянного внутреннего беспокойства и смятения, которое он в ней вызывал; нет, ей не хватало еще и прежней напряженной работы, которая заряжала ее энергией и непрерывным возбуждением; и это тоскливое чувство было неотделимо от ощущения горькой утраты: ведь она потеряла работу, которую так любила, где постепенно добивалась какого-то — и в общем заметного — прогресса, где последовательно и неуклонно, пусть медленно, но верно продвигалась к достижению своей самой главной, высшей цели. Оказавшись теперь выкинутой в тихую и сонную заводь лондонского отделения, очутившись в положении, когда ее собственное будущее было совершенно неопределенным, она как-то растерялась, почувствовала себя сбитой с толку и как будто мгновенно лишилась всех стимулов предпринимать что-либо. Ее непосредственный начальник, Питер Дональдсон, был приятным человеком; конечно, он не принадлежал к числу тех, кто способен потрясать основы и в одиночку двигать дело вперед, но его отличали высокая компетентность и добросовестность, а кроме того, он был очень добр, внимателен и тактичен. Главной трудностью для Шарлотты был темп здешней жизни: он казался ей даже не замедленным, а просто топтанием на месте: как будто она прямо с экспресса пересела на улитку.

Казалось бы, «Прэгерсу» по самому его имени и положению на роду был написан успех: они были по-своему аристократическим банком, и что из того, что они оказались — как это тогда назвал их Гэс Бут? — новичками в этом городе? В Лондоне действовали десятки других банков, которые тоже были тут новичками, и ничего, у всех дела шли вполне успешно. Почему же тогда у «Прэгерса» ничего не получалось?

На следующий день ей предстоял обед с Чарльзом Сейнт-Маллином, и она решила поговорить с ним обо всем, что происходило в ее жизни: Чарльз стал ее самым лучшим другом. Поначалу, когда Шарлотта чувствовала себя особенно несчастной, она всерьез подумывала о том, чтобы уйти из «Прэгерса» и начать готовиться к поступлению в адвокатуру, пойти по стопам самого Чарльза. Она поговорила с ним, и он посоветовал ей не делать этого. Сказал, что, по его убеждению, банковское дело у Шарлотты в крови и что он чувствует: в конце концов она добьется в этой сфере успеха. Отчасти потому, что она и сама понимала — Чарльз прав; отчасти потому, что до сих пор не могла забыть выражения чрезвычайного удовольствия на лице Фредди, когда ему удалось организовать ее ниспровержение в Нью-Йорке, но Шарлотта преодолела искушение уйти из банка. Нет, она останется в «Прэгерсе», она добьется тут победы, в один прекрасный день она сумеет перехитрить Фредди, и тогда как минимум половина «Прэгерса» станет ее собственностью.

Пока же Чарльз был необыкновенно рад тому, что она снова оказалась в Лондоне; он даже говорил ей, что хотел бы написать Джереми Фостеру и Фредди Прэгеру и лично поблагодарить их за то, что они вернули ему Шарлотту.

Они виделись каждую неделю, подолгу вместе обедали, вспоминая прошлое, обсуждая свои текущие дела, рассуждая о будущем, а иногда просто сплетничали.

— Так вот, наверное, это просто глупость с моей стороны, — проговорила Шарлотта, завершая свой рассказ о делах «Рутледжа» и «Прэгерса», — но мне все это внушает какие-то подозрения. А тебе?

— Я слишком плохо знаю ваш мир, чтобы что-то утверждать, — ответил Чарльз. — По-моему, тебе бы стоило собрать побольше информации обо всех, кто имеет к этому какое-нибудь отношение.

Собрать побольше информации оказалось гораздо легче, чем она думала.

У Шарлотты было к Джемме неоднозначное отношение. Джемма казалась ей миленькой, но несколько смешной; к тому же она явно потеряла из-за Макса голову, вешалась на него и воспринимала каждое его слово как откровение.

— Она именно то, что Максу противопоказано, — сердито сказала как-то Шарлотта Георгине, когда та приехала к ней в Лондон на уик-энд, — из-за нее у Макса растет самомнение и он начинает считать себя самим Господом Богом. А уж его-то самомнение и так не нуждается ни в каком раздувании.

— Не такой уж он плохой, — заступилась Георгина, — может быть, ему как раз и не хватает любви к хорошей женщине.

Шарлотта вздохнула. Георгина всегда отличалась склонностью закрывать глаза на недостатки Макса.

— У него и так есть все; единственное, что ему нужно, так это держаться подальше от этого ужасного Томми, — заметила она.

— Ну, не знаю, — ответила Георгина. — Он тут приезжал в Хартест в прошлые выходные, я имею в виду Макса, вместе с Джеммой, и вел себя с папой просто прекрасно. Ты же знаешь, как папе хотелось бы, чтобы Макс был настоящим, преданным сыном. Мне показалось, что в тот раз он действительно старался им быть.

— Просто ему что-то было нужно, — отрезала Шарлотта. — А как Кендрик?

Бледное лицо Георгины покраснело, глаза у нее сразу заблестели и стали еще нежнее и больше, чем обычно.