Лазарит - Симона Вилар

Амори действительно помнил. Сибилле тогда было всего двадцать, как и Гвидо, но к тому времени она уже не первый год вдовела, и знать Иерусалимского королевства требовала от нее как можно скорее избрать супруга. Ее брат-король, пораженный страшным недугом, уже почти ослеп и едва мог ходить, а сын Сибиллы, рожденный от Вильгельма Монферрата, был слишком мал. Следовательно, тот, кто станет мужем старшей сестры Бодуэна Прокаженного, рано или поздно взойдет на иерусалимский трон. Но каких только принцев и владетельных сеньоров ей не сватали — Сибилла выбрала Гвидо.

Амори словно воочию видел эту сцену: бедная девочка, пытавшаяся править истерзанным нескончаемыми войнами государством, внезапно узрела среди суровых рыцарей златокудрого ангела. Ибо Гвидо и в самом деле выглядел как ангел-воитель, стоя в цветном луче солнца, падавшем из витражного окна, — рослый, с горделивой статью и сильным торсом, с золотистыми, как мед, глазами, не отрывавшимися от женщины на ступенях трона.

— Кто это, мессир Амори? — спросила Сибилла, указывая на Гвидо.

И коннетабль ответил:

— Ваше высочество, имею честь представить вам моего младшего брата Гвидо де Лузиньяна!

В христианском Леванте ходила поговорка: «Самый сладкий плод этой земли — ее принцессы. Вкусивший его, возвысится безмерно».

И это случалось снова и снова. Констанция Антиохийская сделала князем бродягу Рено де Шатильона, Мелисанда Иерусалимская дала власть и могущество Фульку Анжуйскому, Стефанья де Милли, леди Трансиордании,[86] осчастливила троих мужей титулами графов Трансиорданских. Амори и сам начал восхождение к вершинам власти с того, что женился на дочери одного из богатейших родов Иерусалимского королевства — Ибелинов. Но никто не возвысился так, как Гвидо, преодолевший одним шагом расстояние от безвестного нищего рыцаря до короны. Ибо упрямая сестра прокаженного короля не желала слышать ни о ком другом.

— Все они считались со мной, пока была жива Сибилла… — хрипло произнес Гвидо, все еще касаясь изумрудного креста почившей супруги.

Его голос сорвался. Амори заметил, что по щекам брата текут слезы.

— Мужайтесь, ваше величество, — он шагнул вперед и сжал плечо короля. — Вы совершили вполне достаточно для того, чтобы вас почитали повсюду. Осада Акры — это ваша осада. Христианский мир не знавал ничего подобного, и никому еще не доводилось сражаться в кольце вражеских сил — и побеждать! Я уверен, что не сегодня завтра Акра падет!

— Ты уже много раз повторял это, Амори. Сколько битв мы выиграли! И сколько поражений изведали! Но если я и достиг чего-то на ратном поприще, то лишь благодаря тебе!

Амори не пытался возразить: Гвидо был никуда не годным стратегом, все беды Иерусалимского королевства — на его совести.

— Я знаю, что ты не воин, Гвидо, но ты всегда был хорошим правителем. Никогда еще эта земля так не благоденствовала, как под твоей рукой. Что касается твоих дарований полководца… Они проявились со временем: после того, как Сибилла выкупила тебя у Саладина.

— Да, это ее заслуга… Она подарила мне жизнь и свободу, отдав неверным Аскалон. Кто только не проклинал ее за это, и меня вместе с Сибиллой! Отдать такую крепость неверным… Твое бегство из плена, Амори, принесло тебе куда больше славы, чем этот позорный торг с сарацинами.

— Зато тебе удалось обмануть хитрого Юсуфа ибн Айюба, — попытался ободрить брата Амори. — Султан взял с тебя клятву, что ты не возьмешься за меч, пока не переплывешь море, рассчитывая на то, что ты, поджав хвост, удалишься в Лузиньян. Ты же взошел на корабль, пересек пролив, отделяющий Тартус от острова Арвад,[87] причем меч твой висел на луке седла, пока ты не ступил на землю. Ты не касался его, как и обещал султану. И только переплыв море, ты снова начал войну!

Казалось, Гвидо не слышит его. Неудивительно — на душе у него тяжесть. Но Амори хорошо знал своего брата: после поражений он рано или поздно восстает. Что ж, Акра долго не продержится, на помощь к ним спешит крестоносное воинство из-за моря, и с Божьей помощью вскоре к Гвидо вернется былое могущество.

— Ты знаешь, как я предан тебе, мой король, — тихо молвил Амори. Сейчас ему хотелось обнять брата, растрепать его золотые кудри, как тогда, когда оба они были мальчишками. Но он не смел этого сделать. Его задача — вернуть Гвидо былую уверенность в себе. — Помнишь ли ты, что когда впервые явился под стены Акры, с тобой было всего двести рыцарей? Никто не верил, что ты сможешь собрать войско. В особенности после того, как…

Амори запнулся, и вместо него закончил сам Гвидо:

— После того, как мы с Сибиллой приехали в Тир, а Конрад, чье восхваляемое и сулившее надежду имя звучало в наших ушах на протяжении всего пути, отказался открыть нам ворота города.

— Чего еще следовало ожидать от того, кто ел с руки у ромеев? Конрад Монферратский так же подл, как и прочие схизматики, покорные Константинополю! Недаром он ответил отказом, когда Саладин предложил ему купить жизнь его собственного отца, сдав неверным Тир!

— Не соглашусь с тобой, брат. В этом Конрад поступил как истинный государь. Тир и его христиане важнее жизни какого-то старика. Монферрат погиб, но сотни и сотни христиан в Тире были спасены и славили мудрость Конрада.

Амори негодующе повел плечом.

— Конрад всегда держал нос по ветру. И тогда, когда отказал тебе и Сибилле в защите, и позже, когда ты начал одерживать победы под Акрой и к тебе начали прибывать паладины из Европы. Тут-то он и появился под стенами Акры… Ты поступил верно, Гвидо, решив начать свою войну с неверными именно отсюда — с крепости Сен-Жан-д'Акр, как называют ее все, кто не расстается с мечтой в один прекрасный день преклонить колени в соборе Святого Иоанна, находящемся внутри этих стен. Кому могло прийти в голову, что король Иерусалимский начнет освобождение своей земли с города, который прежде почти ничего не значил для него?

Гвидо вздохнул, но в этом вздохе уже слышалось удовлетворение.

Все верно: от Акры для Иерусалимского престола толку было немного: эта крепость — твердыня тамплиеров и госпитальеров, которые освобождены папской буллой от налогов в пользу казны. Все их средства шли на содержание членов орденов и снаряжение воинства, которое успешно отражало натиск неверных и считалось в Леванте самой значительной силой. Однако после захвата Акры неверными орденские братья рассеялись, лишь небольшие отряды вели борьбу с Саладином, укрываясь в крепостях, разбросанных по всему королевству, которые султан захватывал одну за другой.

Когда же разнеслась весть о том, что король Гвидо, несмотря на прежние поражения, готовится отвоевать Сен-Жан-д'Акр, к нему начали стекаться воины орденов, и войско короля Иерусалимского стало расти как на дрожжах: его пополняли тамплиеры, госпитальеры, прибывшие из Испании рыцари ордена Калатравы и Сантьяго;[88] за ними последовали пизанцы, генуэзцы, венецианцы — коммуны этих итальянских городов имели свои торговые подворья в Акре и готовы были сражаться, дабы вернуть утерянное. Под знамена Гвидо стекались воины со всей Европы — прибыли отряды из Англии во главе с епископом Кентерберийским, к ним присоединились остатки армии Фридриха Барбароссы, которыми руководил его сын Фридрих Швабский, а также датчане и австрийцы, армяне и французы.