Мой брат играет на кларнете (сборник рассказов) - Анатолий Алексин

– Она ужасно волнуется, – сказала Лера. – Отец не может понять, в чем дело. Если это получится…

– Получится! Я не сомневаюсь, – сказала Зина.

– Я всегда мечтала, что мама вернется на сцену. Я ведь жутко тщеславная! Вот, думала, тогда я приглашу в зал всю нашу школу. Устрою общественный просмотр! А потом мама придет к нам в школьный зал, чтобы рассказать о своих творческих замыслах. А уйдем мы с ней вместе у всех на глазах. И у Мишки Баранова…

– Кто это? – спросил Андрей.

– Я его уже разлюбила. Он остался на второй год в седьмом классе.

– А на спектакли, которые ставил Николай Николаевич, ты никого не приводила? – спросила Зина. – Он вообще ставил спектакли? Я давно хотела тебя спросить.

– Вообще ставил. Для взрослых, конечно. Но больше как бы… руководил театром. Преподавал в училище. В школу я его приводила. Он нравился старшеклассницам… Они даже не слышали, что именно он говорил: смотрели! И я этим очень гордилась. Но все же актриса совсем другое… Я жутко тщеславная. Это стыдно?

– Да нет… – с добродушной улыбкой заверил ее Андрей. – Может быть, вы сумеете привести на спектакль, в котором будет играть Ксения Павловна, весь медицинский институт.

– Я вас тогда расцелую! Но не раньше, – сказала Зина.

Андрей смущенно стал объяснять:

– Мы с Ксенией Павловной объединили две сцены: первый разговор Кручининой с Незнамовым и последний, когда она узнает, что он ее сын. Я думаю, нас простят…

– Простят. Я не сомневаюсь! – сказала Зина.

Лера открыла отцу дверь. Но Николай Николаевич стремительными шагами прошел мимо нее. Заглянул в комнаты, на кухню и наконец спросил:

– А где мама?

– У Зины…

– Ну, разумеется! Утешения ищут у самых близких людей. А от чужих… от мужа, например, все держат в строжайшей тайне. Может быть, и наш Немирович-Данченко тоже там? – Николай Николаевич сделал многозначительную паузу, словно перед сюрпризом, который он собирался преподнести дочери. – Тебе известно, что его первая премьера сегодня уже провалилась?

– Это неправда, – сказала Лера. – Мама сама прервала их выступление… И ушла…

– А знаешь, что сказал по секрету своим приближенным директор драмтеатра?

– Откуда это тебе известно?

– Секреты доходят быстрее всего. А тут уж особенно поторопились мне доложить! Когда Кручинина с Незнамовым удалились, директор сказал: «Его-то мы взяли бы!»

– Не за мамин же счет Андрей хорошо играл?

– Терпеть не могу людей со множеством дарований. Это значит, что нет ни одного настоящего!

Лера задумалась. Опустила голову. И спросила:

– Не появляются ли у тебя, папа, кое-какие черты Сальери?

– Я вижу, что балабановщина успешно проникла и в нашу семью! Я терплю твои дерзости только потому, что терпеть – это удел отцов… Не забывай только, что я приехал в этот город из-за тебя!

– Это, наверно, было ошибкой.

Николай Николаевич вынул платок, стал медленно разворачивать его. Вытер лоб и глаза. Потом медленно свернул и опустил обратно в карман.

– А чтобы превратиться в Сальери, – так же медленно произнес он, – необходим рядом Моцарт, которого я пока что не вижу.

– Но боишься увидеть.

– Я боюсь за судьбу вверенного мне коллектива, который я постепенно стал превращать из ТЮЗа в театр!

– Этот город славился…

– Металлургическим заводом, курортом и ТЮЗом! Это строчка из туристского справочника, а не из театральной энциклопедии.

– Я слышала, как Иван Максимович сказал: «Мы – страна ТЮЗов». Мне понравились эти слова.

– Ты уже цитируешь Ивана Максимовича?

– Он добрый человек.

– «Добрый человек», «замечательный парень»… Этими словами притупили мою профессиональную бдительность. И я допустил самодеятельные репетиции в присутствии всей труппы. И знаменитые балабановские «реставрации»… Сегодняшний провал послужил для меня сигналом! Отныне с дилетантством будет покончено. Я – главный режиссер театра. И «замечательному парню» придется с этим считаться. Как бы Зина Балабанова ни выдвигала его в Моцарты! Кстати, у него с ней роман?

– У него с ней романа не может быть.

– Откуда ты знаешь?

– Потому что роман у него со мной.

Николай Николаевич испытующим взглядом проверил, не шутка ли это. Когда дочь изменяла своей полушутливой манере, он настораживался. Сейчас она была абсолютно серьезна.

Николай Николаевич поправил манжеты, которые были в полном порядке.

– Так вот почему ты присутствуешь на всех репетициях?

– На которых ты не был ни разу…

– Я уже подозревал, что ты собираешься участвовать в этом спектакле.

– Все мы участвуем в этом спектакле, – задумчиво и печально произнесла Лера. – И я, и мама, и ты… Только наше участие спектаклю не нужно. Мы напрасно сюда приехали.

– Почему же напрасно? Ты отыскала здесь своего Ромео! А ты знаешь, как нас с ним называют в театре?

– Монтекки и Капулетти… Но это, по-моему, поверхностное сравнение. Конфликт Монтекки и Капулетти был беспричинным!

– А здесь причина во мне! Ты это хочешь сказать? И даже мамин провал ты не ставишь ему в вину.

Лере показалось, что отец говорит об этом «провале» не с горечью, а с внутренним ликованием. И она резко ответила:

– Не он виноват в том, что мама перестала быть актрисой. Не он!..

В квартире напротив Зина и Ксения Павловна, как всегда, пили чай. Вернее сказать, чай был налит в их стаканы, но давно уже остыл…

– Зачем же вы это сделали?! – в который раз вопрошала Зина.

«Не знаю», – отвечала ей раньше Ксения Павловна. А тут она, все продумав, поняв и собравшись с силами, сказала:

– Я стала изображать там… просто себя.

– И прекрасно!

– Но нужно, как говорил наш профессор в ГИТИСе, еще «плюс что-то». Иначе актрисой может быть всякая женщина, у которой есть сердце. Должно быть «плюс что-то»! А этого плюса не было… Я чувствовала и на репетициях. Андрей тоже давал мне понять… Он же говорил: «Вы, Ксения Павловна Патова, не можете переживать все точно так же, как Елена Ивановна Кручинина. Вы должны заставить себя стать ею…» А я заставить себя не смогла. Для этого мало одного только желания… Но сегодняшний просмотр не был напрасным!

– Что вы хотите сказать?

– Нужно когда-то проститься с мечтой, которая нереальна… Иначе она может замучить.

– Что вы?! – Зина заметалась по комнате. – Мы не будем сдаваться!

– Иногда сдаться необходимо. Бессмысленные атаки ведут только к бессмысленным жертвам.

Зина никогда не видела Ксению Павловну такой: наверно, это был один из самых важных дней в ее жизни. Заметив, что Зина ее не узнает, Ксения Павловна спохватилась:

– Николай будет очень расстроен. Поверьте, он не хотел, чтобы я расставалась с театром. Но он не мог переступить через правила…

– По-моему, есть правила поведения, а есть правила жизни. Это не одно и то же. (Ксения Павловна взглянула на нее устало и вопросительно.) Если главный режиссер не разрешает жене исполнять главные роли в своем театре только потому, что она жена, он верен правилам поведения. А если он при этом лишает ее мечты и призвания, то нарушает правила жизни. Которые, на мой взгляд, гораздо важнее.

«Надо было бы сегодня ее пожалеть, – подумала Зина. – Но в другой день я этого так четко не выскажу, а она не воспримет».

– Знаете, какое правило жизни я считаю сейчас самым главным?

– Какое?

– Человек должен быть на своем месте! Если это правило нарушается, приходит несчастье. И еще… Человек, который не на своем месте, всегда старается казаться не таким, каков он есть на самом деле! Он играет чужую роль…

Ксения Павловна не поняла или сделала вид, что не поняла Зину.

– Николай будет очень расстроен, – повторила она.

А Зине почему-то казалось, что Патов будет ликовать, узнав об их неудаче.

– Вы не верите, что он расстроится? – спросила Ксения Павловна.

– Давайте я налью горячего чая, – сказала Зина. И про себя подумала: «А я научилась умалчивать. Взрослею! Взрослею!..»

Зина и Лера спешили на репетицию.

– Он сказал маме… еще там, в драмтеатре: «Простите, пожалуйста, что так получилось!» А он-то при чем? Это ему надо сказать: «Простите, пожалуйста…» И бок у него разболелся.

– Я вчера вечером спустилась в общежитие, – сказала Зина. – Но Андрей уже спал. По крайней мере, у него в комнате не было света.

– Что же ты?… Надо было постучаться… Разбудить его! Сказать, чтобы не волновался. Что он ни в чем не виноват. Абсолютно ни в чем! – Лера взглянула на часы. – Уже половина одиннадцатого! Неужели ему до сих пор никто этого не сказал?

– Сейчас скажем, – успокоила ее Зина. – Через пять минут!

– А я-то хороша! – продолжала Лера. – Не решилась зайти в общежитие, в его комнату… Потому что это, как говорит папа, «не положено». Разве не все равно, что подумала бы по этому поводу Галя Бойкова? Весь вечер принимала участие в выяснении семейных историй, которые и так совершенно ясны.