Ушедший в бездну - Елена Величка

— Идите сюда, ваша светлость, — прохрипел Дингер. Схватив Конрада под мышки, он вытащил его через окно на спину Султана. — Держитесь за меня и не смотрите в воду.

Отфыркиваясь и зло всхрапывая, могучий жеребец с трудом преодолевал силу течения. Грязная, мутная вода доходила ему до брюха, а в некоторых местах поднималась до холки. Конрад прикрывал лицо ладонью от клубящейся в воздухе пыли, похожей на густой чёрный туман. В удушливом мареве, превратившем рассвет в глубокую ночь, угадывались разбросанные по затопленной равнине силуэты всадников, отчаянно борющихся с потоком. К одному из них прилепился пассажир: над водой маячила голова. Человек не шёл и не плыл, а безвольно влачился за конём, держась за его хвост. Всадник, приникший к конской шее, орал и ругался, но не мог избавиться от обременительного спутника. Повозки с багажом нигде не было заметно.

Щурясь от пыли и брызг, Конрад вглядывался в темноту, туда, где находилась деревушка, но ничего не видел. В той стороне тьма была плотной и непроницаемой, как чёрная стена. За ней исчезали очертания гор, но именно оттуда, из самой её сердцевины, в долину рвался поток. Ноги Конрада онемели от холода и напряжения. Казалось, река разливается всё шире, а берег отступает и ускользает. Карета осталась позади, затопленная до окон. На её крыше сидел итальянский слуга Феррары, но самого ювелира не было видно.

Ещё несколько минут отчаянной схватки с потоком, и Султан вышел на сухое место, а следом за ним начала выбираться упряжка, понукаемая до смерти напуганным форейтором, бормочущим молитвы на двух языках. На подъёме тяжёлая карета едва не опрокинулась, и слуга Феррары кувырком скатился с её крыши в воду, подняв тучу брызг.

— Не любит Бог итальянцев, — констатировал Дингер и, развернув Султана, подъехал к карете. — Что, ваша милость, живы?

Изнутри на него глянули полные вселенской печали тёмные глаза. На месте Конрада сидел юноша-грек, держа на коленях шкатулку. Мокрый с ног до головы, он мелко дрожал. В карете хлюпала вода, её обтянутые бархатом подушки намокли, пол был завален ветками со слипшимися листьями, и как символ торжества человеческого духа над силами стихии, на сидении лежала открытая и почти не тронутая водой "История Богемии".

— Ну и дела! — сказал Дингер. — А где господин ювелир?

Юноша-грек понял вопрос и неопределённо махнул рукой туда, где из воды только что выбрался всадник на гнедой лошади. Это был не Феррара.

— Утонул он что ли? — озадаченно пробормотал Дингер. — Вот уж некстати!

Но Конрад уже увидел Феррару. Тот стоял на берегу, немного выше них, и, заложив руки за спину, наблюдал за своими людьми, спасающимися от наводнения.

— Обвал, — спокойно сообщил он, указав в сторону деревни. — Вовремя мы выехали, иначе покоились бы с миром в такой гробнице, какой не удостаиваются даже императоры.

Пыль осела, и теперь в свете утра стали видны следы ужасающей катастрофы. На месте деревни чернел курган, заваленный стволами повреждённых, вывороченных с корнем деревьев. Огибая его подножие, по долине с рёвом неслась вышедшая из берегов река.

— Не пойму, — сказал Дингер. — С чего бы такая беда? Дождя почти не было. Немного погромыхало вечером, на этом всё и закончилось.

— Сильный дождь прошёл в горах, — отозвался Феррара. — Он и сейчас там идёт. Тучи не рассеялись. Надо бы поспешить, пока не переменился ветер и не пригнал их сюда. Поедем налегке. Наши вещи унесло.

Повозка с багажом, оказавшаяся во время разлива реки в самом низком месте, была опрокинута водяным валом. Лошадь утонула, но возница и слуги спаслись благодаря наёмникам. Никто из людей не погиб.

До замка добирались значительно дольше, чем рассчитывал Феррара. Уже за полдень подъехали к воротам. Тёмная громада безмолвствовала. Наконец откуда-то сверху, с высокой зубчатой стены приезжих окликнули по-немецки. Феррара вышел из кареты и заговорил с часовыми, представив Конрада как единственного сына и наследника владельца Хелльштайна в Моравии. Затем назвал своё имя и объяснил причину, по которой был вынужден просить приюта. О наводнении здесь уже знали. Вскоре явился управляющий и, переговорив с Феррарой, приказал впустить путников.

В замке гостили около двух недель. Конрад и Феррара жили в разных комнатах и виделись редко. После пережитого потрясения Конрад нуждался в одиночестве. На его совести были две человеческие жизни (о гибели своей свиты он не знал), а он горевал об утонувшей лошади, словно о человеке. Она снилась ему. Он плакал навзрыд, представляя, как она отчаянно билась, прикованная к тяжёлой громоздкой повозке, увлекаемой потоком. О людях, погибших в деревне, он старался не думать. Его ужасало то, что он мог разделить их участь, если бы Феррара не послушался его и протянул бы с отъездом.

Кроме управляющего и его жены — милой и заботливой пожилой дамы, в замке жило несколько слуг, конюх и кухарка. Хозяин много лет не наведывался в имение. Замок ветшал. Пригодных для жилья помещений в нём оставалось мало. Основная часть здания давно пришла в запустение.

В комнате Конрада было сыро и пахло плесенью. По ночам его будил шорох и писк мышей. Зато из окна открывался прекрасный вид на снежные вершины Альп. Глядя на безмолвные горы, он разговаривал с матерью. Обстановка располагала к общению с потусторонним миром. В тишине умирающего замка голос матери был слышен почти как наяву. Она наклонялась к сыну. Он ощущал воздушное прикосновение её ладоней, тепло её пушистых волос, касающихся его щеки. Она утешала его. Стоит ли переживать из-за гибели животного, чья жизнь коротка и безрадостна?

— Нет ничего вечного, кроме Творца, — сказала мать во время одной из долгих бесед, которые они вели теперь ежедневно.

— Но ведь ты бессмертна, — возразил Конрад.

Она улыбнулась. В её глазах полыхнул синий огонь.

— Я не вечна, хотя моя жизнь неизмеримо дольше человеческой, — сказала она.

Не веря в то, что услышал, он переспросил.

— Я не вечна, — повторила мать, — так же как и ты. Но я бессмертна, потому что там, где я нахожусь, нет смерти, только изменение облика, преображение, не стирающее памяти. Мой образ меняется, но я остаюсь собой.

Конраду было трудно представить различие между вечным существованием и бессмертием. Смысл слов матери ускользал от него. Видя её яснее, чем прежде, и имея возможность общаться с ней в любое время днём и ночью, он начал осознавать, что сияние её волос и белизна одежды — свет, мерцающий ему из таких глубин, откуда нет возврата. Демон. Конрад впервые мысленно назвал её так и примирился со своей участью. Есть люди, изначально обречённые на ад. Он был одним из них. Так вышло помимо его воли, но он не согласился бы изменить назначенное ему, даже если бы мог. Он любил своего демона, как никогда не любил никого на земле.