Рассказы - Вячеслав Морочко

В палате горел ночник. Пока привыкали глаза, Конин стоял у двери. Ему показалось сначала, что в комнате никого нет. Он даже вздохнул с облегчением… и вдруг увидел Ее… Она лежала на реанимационном ложе, закрытая простынею до подбородка. Светлая, коротко стриженная головка ее была повернута на бок. Лицо обострилось. Веки — опущены. На бледных чуть приоткрытых губах — удивление.

Конин двигался, точно плыл, оглушенный гулом в висках, затем опустился на край ее ложа, протянул огромную руку к полу сжатому кулачку, голубевшему на простыне… и содрогнулся от прикосновения, как от удара током. Словно какая-то дверца внутри его застонала, вибрируя, и захлопнулась на защелку. Он чувствовал, что срывается в пропасть. Тело быстро деревенело. В горле беззвучным криком заклокотал ужас падения. От кошмара освобождаются резким движением. Но это — во сне. Конин не сознавал, что творится. Он съежился, сблизил сразу отяжелевшие плечи и, неожиданно распрямив их сильным рывком, сделал отчаянный вздох, от которого ухнуло что-то в груди. И падение прекратилось. Но все еще трудно было дышать. Маша застонала и повернула головку. Конин открыл глаза. Он снова мог видеть и слышать Кто-то со стороны холла трогал ручку двери.

Он осторожно убрал ладонь, поднялся и направился к выходу, но перед дверью в аптеку замешкался, оглянулся… и рассмеялся тихонько, приметив на столике под ночником пузатенького болванчика из обожженной глины. «Да это же вылитый я!» В ту же секунду со стороны холла вошла фрау Винерт. При виде Конина, от неожиданности, она припала к стене. Улыбаясь чему-то, он вышел в аптеку, а Маша вдруг повернула головку и застонала. Винерт прикусила губу, чтобы не вскрикнуть, замерла, прислушиваясь к дыханию Ветровой, к шорохам, доносившимся из аптеки, где Иван возился с халатом, вздыхал и шаркал подошвами.

Курумба полулежал на кушетке, вытянув длинные ноги. Эдуард, сидя рядом, глядел в одну точку. Строгов, молча, мерил шагами холл.

Дверь в палату медленно отворилась. Вошла фрау Винерт с окаменевшим лицом, сделав шаг, пошатнулась, привалилась к стене. Обходя ноги Курумбы, Сергей Анатольевич поспешил к ней на помощь.

— Вам плохо?

— Тише, Сережа, — ответила шепотом Винерт. — Со мной все в порядке… Дай только перевести дух!

— Что случилось?!

— Не надо шуметь. Зайдем-ка в палату.

— Не могу уже больше! — сказал Жемайтис, когда они вышли. На него было страшно смотреть. — Леопольд, я все время слышу ее голосок… Она кого-то зовет!

Математик вцепился Эдуарду в плечо. бородка Курумбы вдруг затряслась. На черной щеке блеснула жемчужина.

Дверь отворилась. Филолог вошел, растирая виски. Жемайтис не повернул головы: этот шепот, эти хождения туда и обратно казались бессмысленной суетой. + — Они тоже измучены, — думал Жемайтис. — Но для чего теперь продолжать хлопотать? Бортовой реаниматор зафиксировал смерть! Все — конец!

— Эдуард, возьми себя в руки! — приказал начальник.

— Не надо шуметь, Сергей Анатольевич. Я ведь все понимаю, — мужественно отозвался Жемайтис.

— Ничего ты не понимаешь!

— Эдик прав, — лицо Норы Винерт как-то странно светилось. — Не надо шуметь: мы ведь можем ее разбудить! Дело в том, что реаниматор ошибся! Девочка просто заснула. Как хорошо она спит! — фрау Винерт вдруг замолчала и посмотрела на дверь в коридор. Все глядели в сторону входа, где в полумраке будто вздохнула стена… со смешным рыжим чубчиком.

4

Услышав в динамике мелодичный звон, кун взглянул на Ивана. Вызывал Жемайтис: «Простите, я вас разбудил?»

— Что теперь сделаешь? — успокоил Иван.

— Маша зовет вас.

— Вы не ошиблись?

— Твердит ваше имя!

— Прежнего координатора звали, как и меня.

— Но вчера вы к ней заходили!

— Заходил. Но она спала.

— Спала?

— Что вас удивляет?

— Послушайте! — рассердился Жемайтис, Она вас действительно ждет!

— Хорошо. Сейчас буду.

В холле Конин остановился перевести дух. В груди словно кто-то трогал соломинкой обнаженное сердце. Звон стекла, доносившийся из лазарета, свидетельствовал, что «хозяйка» не настроена церемониться. Послышался разговор.

— Я рад, что Маша опять улыбается, — сказал математик. — Время надежный целитель!

— Леопольд, ради бога, не трогай Время! — ворчала Нора. — Ты ничего в нем не смыслишь!

— Извини, я забыл: у тебя особые отношения с вечностью…

— Моя вечность, закончилась где-то годам к десяти. Разве в детстве тебе самому не казалось, что ты жил всегда?

— Это так, — согласился Курумба, — но потом мои годы сжимались и становились короче по мере того, как мелела река впечатлений. Я всегда говорил, что за тридцать лет можно столько всякого пережить, испытать и познать, что другому на десять жизней хватило бы. А можно проспать триста лет и, проснувшись, себя ощущать сосунком.

— Ты прав, Леопольд. Только Время здесь не при чем: и старение звезд, и кольца на срезах деревьев, и морщины на лицах — это все не от Времени… а от перипетий, через которые проходит объект, чем плотнее поток событий, тем больше так называемых временных изменений.

— Боже мой, Нора! — рассмеялся Курумба. — Я чуть не забыл, что беседую с автором «Вариатора событий» — некоего гепотического инструмента, который с ног на голову ставит все, что касается Времени! Какой был шум! Репортеры просто сходили с ума. Я помню заголовки статей: «Время и Миф!», «Прощай Время!», «Последние деньки Хроноса!».

— Тебе нравится вспоминать, как выставляли меня на посмешище?

— Это неправда! Ты достаточно сделала для науки, чтобы не бояться насмешек. «Вариатор событий» — просто шутка корифея.

— А если я не шутила?

— Что ж, я бы не удивился, узнав, что ты всерьез занялась своим «Вариатором».

— Ну до этого еще не дошло.

— И слава Богу!

— Пока не дошло, — уточнила она. — «Вариатор» — из тех задачек, к которым не знаешь, с какой стороны подступиться.

Маша уже ощутила присутствие Конина и потянулась к нему, приподнявшись на ложе. Глаза ее говорили: «Входи же, входи! А то старички разболтались — их не остановишь!». Толкая перед собою столик, Винерт «уплывала» в аптеку. Леопольд передал Ивану халат и, ослепив улыбкой, махнул от порога рукой. Жемайтис сутулился в кресле, уставившись в точку.

Маша сказала: «Ну сядь, сядь сюда и дай руку, — Конин сел на край ложа у изголовья. Она приняла его руку. Его вновь обожгло. Уже не так сильно, но явственно. Щеки ее розовели. Голос окреп: — Мне морочили голову, будто ты не нашелся… — он промолчал. — Я сама виновата. — продолжала она. — Бывает один человек притаится в другом… А вырвать одного из другого — то же, что жало у пчелки… Пчела — это я. Пожужжу, покричу, забьюсь в пыльный угол… и нет меня больше. Забудет ветер, как я играла, буравила и щекотала его… А останется только боль, причиненная жалом… Я тебя понимаю: Как жить, если каждый твой шаг — это гибель какой-нибудь пчелки… Похоже на бред? Я боюсь, что тебе со мной скучно. Боюсь, ты уйдешь… В эту руку готова вцепиться зубами. Пожалуйста, не оставляй меня, Ваня! — Она повернулась к Жемайтису: — Что же я с тобой делаю, Эдик!? Но разве я виновата, что счастлива? Ты же видишь, какая рука у него! Я свернусь в ней калачиком! Мальчик мой, не хотела тебе делать больно. Но он всегда был со мной… А ты прилетел и прижался пушистым зверьком. И пока мы с тобой были вместе, ты сам стал немного похож на него… Но мысли о нем, одна только мысль, все меняет: он — чудо! Возможно, излишне сентиментальное чудо… Иначе, как же ему пришло в голову снова оставить меня? Эдик, прости: без него мне не жить. Вот такая беда… А теперь хочу спать… Боже, как же я с вами устала» — Маша прикрыла глаза.