Элементарная социология. Введение в историю дисциплины - Александр Фридрихович Филиппов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
К русской культуре Вебер относился с интересом и даже сочувственным интересом, у него были знакомые русские ученые и студенты в Гейдельберге. А вот к самодержавию он относился плохо, вообще к России как великой державе он относился плохо, и по его суждениям во время Первой мировой войны это видно. Было много планов: издать Владимира Соловьева на немецком, способствовать изданию Сергея Булгакова (тогда еще не богослова, а философа-экономиста), написать статью для немецко-русского журнала «Логос» об этике Толстого (статья была объявлена, но не появилась). Ничего из этого не вышло. Среди корреспондентов и добрых знакомых Вебера был Богдан Кистяковский, его полемика с Вебером представляет большой интерес до сих пор, а лучший ее анализ дал Ю. Н. Давыдов. К его статье я вас еще отошлю. Поздний Вебер вообще плохо понятен без Толстого. Но, повторяю, политически Вебер был на стороне слабых русских либералов, к царизму, к царской бюрократии, к роли двора и великих князей относился плохо. Любимое слово у него в названиях статей про Россию – «schein», мнимый. Мнимая демократия, мнимый конституционализм… Споров про то, насколько адекватен его анализ тогдашней ситуации и насколько он сохраняет свое значение сейчас, идет довольно много.
Биобиблиографически я бы все-таки хотел выделить другую линию. У Вебера нас интересуют работы по «методологии», по общей социологии, по социологии религии. Но само слово «социология», мы помним, он не хотел использовать, профессура была по «национальной экономии», а журнал, который он издавал, по «социальной науке и социальной политике». В «Протестантской этике» изначально нет «социологии». В работах, которые включены в «Наукоучение», до 1913 года нет социологии: ни в самой большой, в трех частях, статье о Рошере и Книсе, ни в «Критических исследованиях в области наук о культуре». «Социология», именно «понимающая социология» – это сравнительно поздний выбор. Это время участия Вебера вместе с Зиммелем и Тённисом в организации Немецкого социологического общества, это время, когда он начинает работать над «Grundriβ», сочиняет первую важнейшую статью про социологические понятия, которая выходит в немецком «Логосе» в 1913 году, – «О некоторых категориях понимающей социологии». Первая, вторая главы «Хозяйства и общества» («Основные социологические понятия» и «Основные социологические категории хозяйствования») – это именно то, что Вебер успел сделать набело, заново начав свой проект. Таким образом, мы можем, уже опираясь не только на его «последнюю волю», но и на некоторую непрерывность позиции, называть те или иные штудии социологическими, независимо от того, есть в них это слово или еще нет. Кроме того, «Собрание сочинений по социологии религии» – это тоже название, которое придумал Вебер, то есть и статьи по протестантской этике, и статьи по «хозяйственной этике мировых религий» он задним числом отнес к социологии. И как раз поэтому, невзирая на то, как характеризовались самим автором эти работы при их первом появлении, оказывается вроде бы, что Вебер – в первую очередь – это социолог. Эта точка зрения мне кажется не то чтобы спорной, но слишком уж решительной, до известной степени игнорирующей не только идейную эволюцию самого Вебера, но и специфику некоторых его занятий. Есть сильные работы, написанные уже в новейшее время, в которых творчество Вебера анализируется с точки зрения тех проблем, которые ему – как ученому – создавали обе родные для него дисциплины: экономика и юриспруденция. В наши дни первое еще может вызывать интерес, в особенности, у представителей экономической социологии, но вот что касается второго… Даже те, кто занимается социологией права, часто очень далеки от тех проблем и задач, которые были центральными для Вебера. Не случайно в попытках определить специфику его подхода один из тончайших знатоков истории социологии Фридрих Тенбрук попытался привлечь внимание к «Социологии религии» как основному социологическому проекту Вебера, сердцевине его социологии. Но, как показали последующие дискуссии, отказываться от представления о большой, универсальной социологии Вебера, скорее всего, большинство его поклонников не станет.
Война очень сильно поменяла и планы, и всю его жизнь. Вебер, конечно, был и националист, и милитарист. Но, судя по всему, некоторые из его друзей во время войны совершенно, извините за вульгаризм, съехали на почве шовинизма, он прекратил с ними отношения, и после войны эти отношения уже толком не восстановились. Подобно многим в то время, Вебер вообще видел в войне не только сражение за жизненные интересы, но и битву за культуру, в которой Германия стоит на передовых рубежах. В одной из поздних статей военного времени он вообще рассуждает в том смысле, что в будущей Европе культурную самобытность малым народам, не принадлежащим к числу великих держав, удастся сохранить лишь при поддержке Германии. При этом он был крайне низкого мнения о кайзере и вообще о высших политиках Германии. Вебер считал, что Бисмарк, сам будучи личностью выдающейся, оставил после себя в политической жизни Германии выжженную пустыню, не позволив вырасти сильным политикам, не оставив наследников, соразмерных задачам страны. Вебер был сторонник политики большого стиля, яркого жеста, чести, самоотдачи великому делу. Так он писал, так старался и сам действовать.
На фронт Вебер не попал, не очень ясно, насколько он в его возрасте и с его болезнями мог к этому стремиться, но его младший брат Карл, тоже профессор, архитектор, и тоже не очень здоровый, на фронте, куда он очень рвался, погиб, как и его друг, философ-неокантианец, как иногда говорят, более всего повлиявший на Вебера, Эмиль Ласк. Вебера же как офицера запаса определили инспектировать лазареты, это ему было не по нутру, не по темпераменту, а его дар публициста и амбиции аналитика долго не находили себе применения. Самая радикальная, я бы сказал, неприязненная по отношению к Веберу современная точка зрения сводится к тому, что он и
