Операция Снейп - vasalen

- Все сдали свои фанты? Ах нет! Мадам директор, прошу вас?

Какой у неё противный пронзительный не заглушаемый никаким насморком голос. Все, начали, она отвернулась к стене.

- Что делать этому фанту?

Это табакерка, кажется Синистры. Точно, пергамент летит к ней.

- Задание номер шестнадцать.

Ну и зачем этот драматический вой?

- Что делать этому фанту?

- Задание номер восемь.

А это Флитвик.

- Что делать этому фанту?

Черт! Это мое!

- Задание номер пять.

Ну, и что меня ждет? Как там говорили перед экзаменом по аппарации? Пятнадцать минут позора? «Вам надлежит прочесть эти стихи вслух, как если бы вы читали бесконечно любимой женщине». Вот это я попал. И язык-то совершенно незнакомый. Что-то восточно-европейское, судя по кириллическому шрифту.

- Минерва, вы переоценили мои способности. Я этого и прочесть-то не в состоянии.

- Отнюдь, Северус. Стоязыкое зелье на столике. Оно к твоим услугам.

- Все предусмотрели, да?

- Конечно.

Остается только зубом цыкнуть с досады. Придется все-таки делать из себя посмешище. Ну, если только они туда какое-нибудь шуточное безобразие запихали!..

- Акцио, зелье.

Выпить и закрыть глаза. Через десять минут можно будет призвать со стола том грамматики и словарь. Думаю, пролистать их будет достаточно.

…

Так, ну, и что тут у нас? Петрарка? Тогда почему не по-итальянски? Он что по-русски на их взгляд как-то особенно забавно звучит? Да нет. Ничего подобного. Один вопрос, как, черт бы их подрал, мне прочитать это с должной долей выразительности? Не получить назад эту сережку я не могу. Зачем она мне сдалась? Маленькое золотое колесико с цветочком. Золото не самой высокой пробы с примесью меди что ли? Его легко представить себе в маленьком ухе. Сережка кажется рыжеватой. Если отодвинуться от уха, то можно увидеть темно-рыжие волосы. Но это совсем не Лили. Круглое лицо, серые глаза. Волосы убраны наверх, но так, что взрослая прическа не контрастирует с юным лицом девушки, которая больше не девочка. Не школьница. Нет больше зеленых бантов над ушами. Правильно. Когда банты были, не было сережек. Я отчетливо помню её, сидящую на серой в яблоках лошади…в ушах не было сережек. Они появились как знак того, что девочка выросла. Нет детского клетчатого пальто и бежевых брючек. А есть жемчужного цвета шелковое платье. И туфли на высоком каблуке. Девочка выросла. Она уже совсем взрослая, ей семнадцать. Ей уже семнадцать, а мне всего двадцать шесть. И я мог бы встретить её светлой майской ночью на берегу реки. И мы бы спустились по гранитной лестнице к самой воде и смотрели на крепость с высоким тонким позолоченным шпилем собора в центре, я держал бы её за руку, и она не отстранилась бы, потому что мы предназначены друг другу. Вот как все это было бы, не сделай я той ошибки. А она красивая. И похожа на донну Франческу. Где же она теперь? Теперь ей тридцать и Бренда сказала, что она все еще меня ждет. А я не знаю даже как её зовут! Господи, как странно. Впрочем такого рода романтические фантазии как нельзя более вовремя.

- Уже заря румянила восток…- Слова слетают с языка сами, а перед глазами у меня юное круглое лицо. Только оно постепенно становится старше. Распускаются волосы и тяжелой волной падают на плечи. Появляется усталость в глазах. Она немного отдаляется. Рядом с ней возникают мужчины, но она только молча качает головой и отворачивается. Неужели ждет? Неужели знает, кого ждет? Неужели дождется?

- Вздыхаю, словно шелестит листвой…- Первая едва заметная морщинка на шее. Сердитый взгляд и попытка привлечь внимание другого, но он не внял её зову. Обида. Слезы в серых глазах. Это я, я опять виноват. Мне тридцать один. Лорд еще не восстал, и я тогда не верил, что восстанет. Я думал, все кончилось, и на годы заперся в хогвартских подземельях в компании реторт, колб и пробирок. И убедил себя, идиот, что это единственные дамы, согласные меня терпеть и чье общество мне самому небезразлично. А она становилась все старше. И плакала по вечерам из-за того, что никого не было рядом. Усталость в глазах. Усталость в душе. Когда мне было восемнадцать я ругал Пера Гюнта, обрекшего Сольвейг на пожизненное ожидание. А чем я лучше?

- Я поступал ему наперекор и все до неких пор сходило гладко…- Еще морщинка. И тяжелеющее тело, и грудь начинающая терять упругость. И виноват в этом я. Мне сорок. Ей тридцать один. И рядом никого нет. И она уже даже не сердится, только иногда плачет. И щурит глаза, потому что теперь она слегка близорука. Ищет. Ждет. Неужели меня? Я должен еще и ей. Но что я могу дать ей? Во что я превратился? Угрюмый стервозный старый холостяк. Когда судьба предназначала ей меня, я был лучше, ненамного, но по крайней мере без крови на руках и еще умеющий надеяться. А что сейчас? В моих силах разве что освободить её от себя. Найти её и показать, что от меня осталось. И нить порвется. Она будет свободна от меня. Да. Только так.

Что это? Аплодисменты? Я что уже все прочел? И когда только успел?

- Вы великолепно читаете стихи, Северус. Почему вы никогда не показывали своего таланта?

- Я даже не заметил, Минерва. Боюсь, я думал о другом, так что мне трудно согласиться с вашим мнением или опровергнуть его. Я никогда раньше, если мне не изменяет память, ничего не декламировал. Разве что в младшей школе.

- Поверьте на слово, Северус, это было божественно.

- Спасибо. Филиус.

Ну, что тут еще скажешь. А эта стрекозка полоумная чего на меня пялится? И вообще, они заслужили немного развлечения. Но этот сюрприз я оставлю на конец вечера. А пока можно развлекаться тем, что читают другие.

Минерва декламирует главу из бульварного детектива. В её задачу входит сделать так, чтоб всем показалось, что это новостной выпуск. Честно говоря, посредственно

Помоне я не завидую. Прочесть как дядюшка Пождер вешал картину и ни разу не улыбнуться. Даже я не могу удержаться от смеха, когда это читаю, что взять с нашей гербологини.

Поппи надо прочитать французское стихотворение. Она совершенно не знает правил чтения, а зелье по условиям задания применять нельзя. Она запинается и поминутно забывает, что в конце больштнства французских слов стоит е-немое. Не говоря о регулярных попытках сделать ударение на первом слоге.

Филиус должен прочесть кулинарный рецепт, превратив это в мистический триллер вроде этого современного, у магглов популярен…Стивена Кинга. Попалась мне одна книга в руки. Ничего интересного. Эта его мистика развеивается одним-двумя заклинаниями. По-настоящему жуткие вещи всегда намного грубее и обыденнее. Скучно все это. Ну, скорее уж. Я вам немного подпорчу настроение за подлянку, которую вы мне подстроили и пойду уже к себе. Не то, чтобы мне так уж паршиво было, я и не заметил, как справился, но слово данное себе самому надо держать. И я его сдержу. О, ну вот. Все фанты ушли с блюда. Пора.

- Сибилла, вам, наверное обидно, что все проявили себя, а вам там и не пришлось сказать ни слова. Я уверен, все меня поддержат в моей просьбе послушать что-нибудь занимательное в вашем исполнении.

О, какие у всех кислые лица. Не будете заставлять меня читать романтические глупости. А поддержать меня придется. Это только я один на всю эту долбаную школу могу позволить себе фыркнуть, развернуться и уйти. Только у меня репутация человека плюющего на вежливость с верхушки астрономической башни.

- Хорошо, профессор Снейп. Раз вы так просите. У меня как раз было недавно видение, я видела…видела…ну, не важно, что я видела. Но это стихотворение должно вам понравиться.

И эта идиотка составила вместе носочки, заложила руки за спину и принялась раскачиваться. Ну точно как пятилетний ребенок на детском утреннике. Что ЭТО? Что она читает?!

- Мой папа красивый

И сильный, как слон.

Любимый, внимательный,

Ласковый он.

Мой папа находчивый,

Умный и смелый.

Ему по плечу

Даже сложное дело.

Еще он - шалун,

Озорник и проказник.

С ним каждый мой день

Превращается в праздник.

Мой папа веселый,

Но строгий и честный.

С ним книжки читать

И играть интересно.

И скучно без папы

На санках кататься.

Никто не умеет

Так громко смеяться.

Мой папа - волшебник.

Он самый хороший.

Он вмиг превращается

В то, что попросишь.

Он может стать клоуном,

Тигром, жирафой.

Но лучше всего

Он умеет быть папой.

Его обниму я

И тихо шепну:

- Мой папочка, я тебя

Крепко люблю!

Ты самый заботливый,

Самый родной,

Ты добрый, ты лучший