Седьмой крест. Рассказы - Анна Зегерс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Фрау Фидлер сразу поняла, что тут стряслась какая-то беда. Но она не вернется домой, не выяснив, в чем дело. Она сказала:
— Хайль Гитлер! Простите, фрау Редер, что я так поздно вломилась к вам. И кажется, попала не вовремя. Но мне только хотелось попросить у вас рецепт сладкого теста для лапшевника. Ваш муж дал моему попробовать. Они ведь, знаете, друзья. Я — фрау Фидлер. Вы не узнаете меня? Разве ваш муж не сказал вам, что я зайду за рецептом? Успокойтесь же, фрау Редер, сядьте, и раз я уже здесь, а наши мужья дружны, я, может быть, смогу вам быть полезной. Не стесняйтесь, фрау Редер, между нами это лишнее. Тем более в такие времена. Перестаньте плакать, слышите? Пойдемте, сядем вот сюда. Скажите мне, что случилось?
Они вошли в кухню и сели на диван. Но Лизель не только не успокоилась, — ее слезы потекли еще неудержимее.
— Ну, фрау Редер! Фрау Редер! — сказала фрау Фидлер. — Напрасно вы так убиваетесь. А если и совсем будет худо, неужели мы ничего не придумаем? Так, значит, муж ничего не сказал нам? Разве он не был дома?
Всхлипывая, Лизель ответила:
— Только на минутку забегал.
— За ним пришли? — спросила фрау Фидлер.
— Нет, ему самому пришлось пойти.
— Самому?
— Ну да, — продолжала Лизель упавшим голосом. Она отерла лицо руками, обнаженными до локтей. — Вызов уже лежал здесь, когда он пришел, он и так опоздал!
— Значит, он еще не мог вернуться, — сказала фрау Фидлер. — Возьмите себя в руки, дорогая.
Лизель пожала плечами. Она сказала совсем упавшим, унылым голосом:
— Нет, мог. Раз он не вернулся — значит, гестапо оставило его там, они оставили его.
— Ну как можно говорить так уверенно, фрау Редер? Ему просто пришлось ждать; туда ведь многих вызывают и днем и ночью.
Лизель сидела, уставившись перед собой, погруженная в свои мысли; все же на несколько минут ее слезы высохли. Вдруг она повернулась к фрау Фидлер.
— Так вы пришли насчет лапшевника? Нет, Пауль ничего не говорил. Этот вызов его так испугал, он сейчас же побежал туда. — Она встала и принялась шарить в ящике кухонного стола, ничего не видя распухшими глазами. Фрау Фидлер очень хотелось расспросить ее еще, она чувствовала, что может сейчас все выведать у Лизель. Но ей не хотелось спрашивать о делах, которые муж скрыл от нее.
А Лизель тем временем разыскала огрызок карандаша и вырвала листок из своей приходо-расходной книжки.
— Я вся дрожу. Вы не могли бы сами записать? — сказала она.
— Что записать? — спросила фрау Фидлер.
— На пять пфеннигов дрожжей, — всхлипывая, начала Лизель, — два фунта муки и молока столько, чтобы было крутое тесто, немножко соли. Промесить как следует…
Идя домой по окутанным ночным мраком улицам, фрау Фидлер могла бы сказать себе, что все эти бесчисленные неожиданности, все полуреальные, полувоображаемые угрозы приобретали теперь конкретные и осязаемые очертания. Но у нее уже не было времени все это обдумать. Она размышляла прежде всего о том, как ей лучше пройти в обход, и то и дело оглядывалась, чтобы избежать возможной слежки. Она глубоко вздохнула. Опять тот же самый знакомый воздух, насыщенный холодом опасности, касающейся лба своим морозным дыханием. И тот самый ночной мрак, под покровом которого они расклеивали плакаты, писали на заборах лозунги, подсовывали под двери листовки. Если бы ее еще сегодня днем спросили о подпольной работе или о перспективах борьбы, она пожала бы плечами совершенно так же, как ее муж. И хотя все, что она сейчас испытала, сводилось к бесполезному посещению плачущей женщины, она чувствовала, что снова заняла свое место в жизни, что вдруг все снова стало возможным и события могут развернуться очень быстро, так как кое-что тут зависит и от нее. Как хорошо, что они с мужем еще достаточно молоды и вместе испытают счастье после стольких горьких страданий. Правда, возможно и то, что Фидлера постигнет гибель, более внезапная и ужасная, чем та, которой они боялись, когда еще вели борьбу. Бывают времена, когда ничто не возможно и жизнь проходит, словно тень. И бывают времена, когда возможно все, они до краев полны и жизнью и гибелью.
— Ты уверена, что за тобой никто не следил?
— Вполне.
— Послушай, Грета, я сейчас уложу самое необходимое. Если кто-нибудь спросит, где я, скажи — уехал на Таунус. Что касается тебя, то ты сделаешь вот что: ты отправишься в Ридервальдский поселок, Гетеблик, восемнадцать. Там живет доктор Кресс; у него красивый кремовый домик.
— Это кто — Кресс с вечерних курсов? Тот, в очках? Который вечно спорил с Бальцером насчет христианства и классовой борьбы?
— Да. Но если тебя кто-нибудь спросит, ты Кресса в глаза не видела. Передай ему от меня вот что: «Пауль в руках гестапо». Дай ему время переварить эту новость. Затем попроси сказать тебе, где теперь можно будет повидать его. Грета, дорогая, будь осторожна, никогда в жизни ты не участвовала в таком опасном деле. Не расспрашивай меня ни о чем. Ну, я двинусь. Но покамест еще не на Таунус. Завтра утром выезжай в нашу сторожку. Если этой ночью у нас была полиция, надень спортивную жакетку. В противном случае будь в новом костюме. Если же ты не появишься совсем, я буду знать, что ты арестована. А будешь в новом костюме — значит, в сторожке не опасно и я могу зайти и, значит, беда миновала. Есть у тебя еще деньги?
Грета сунула мужу несколько марок. Она безмолвно уложила его немногочисленные вещи. Прощаясь, они не поцеловались, а только крепко пожали друг другу руки. Когда Фидлер ушел, Грета надела спортивную жакетку. Ее практический ум подсказал ей, что, в случае если дело обернется неблагоприятно, ей некогда будет переодеться. Если же ночь пройдет спокойно, она успеет и утром надеть новый костюм.
«Седьмой крест»
Кресс все еще стоял на том же месте в неосвещенной половине комнаты; жена, не глядя на него, снова села на свое место; она открыла книгу, которую читала до приезда обоих мужчин. Ее гладкие белокурые волосы, немного тусклые днем, при вечернем освещении отливали золотом. Она была похожа на тоненького мальчика, который шутки ради надел блестящий шлем. Не поднимая глаз от книги, она сказала:
— Я не могу читать, если ты так будешь смотреть на меня.
— У тебя был весь день для чтения. Поговори со мной.
Глядя в книгу, она спросила:
— Зачем?
— Твой голос успокаивает меня.
— А зачем тебе нужно успокоение? Здесь у нас покоя хоть отбавляй.
Он продолжал неотступно смотреть на нее. Она перевернула две-три страницы. Вдруг он раздраженно окликнул ее:
— Герда!
Она нахмурилась. Однако сделала над собой усилие, отчасти по привычке, отчасти потому, что ведь Кресс — ее муж, он устал после работы, и вечер вдвоем как-никак начался. Она положила на колени раскрытую книгу обложкой вверх и закурила папиросу. Затем сказала:
— Кого это ты подобрал? Странный тип.
Муж промолчал. Она невольно сдвинула брови и пристально посмотрела на него. В сумерках она не могла разглядеть его лица. Что за странное выражение радости? И почему он так бледен?
Наконец он сказал:
— Фрида ведь вернется только завтра?
— Послезавтра утром.
— Слушай, Герда; никто на свете не должен знать, что у нас гость. Но если тебя кто спросит, скажи — мой школьный товарищ.
Ничуть не удивившись, она ответила:
— Хорошо.
Он подошел к ней совсем близко. Теперь она ясно видела его лицо.
— Ты слышала по радио насчет побега из Вестгофена?
— Я? По радио? Нет.
— Несколько человек убежало, — сказал Кресс.
— Так.
— Всех поймали…
— Очень жаль.
— Кроме одного.
В ее глазах вспыхнул какой-то блеск. Она подняла лицо. Только раз было оно таким светлым — в начале их совместной жизни. Но и сейчас, как тогда, свет этот быстро погас. Она оглядела мужа с головы до ног.
— Вон что! — заметила она. Он молчал. — Я от тебя этого не ожидала. Вон что!..
Кресс отступил:
— Чего? Чего не ожидала?
— Этого! И вообще! Значит, все-таки… Прости меня.
— О чем ты говоришь? — спросил Кресс.
— О нас с тобой.
А Георг, сидя в отведенной ему комнате, думал: я хочу вниз. Чего я сижу здесь наверху? Зачем мне быть одному? Зачем мучить себя в этой голубой с желтым тюрьме, с плетеными матами ручной работы, с водой, бегущей из никелированных кранов, и зеркалом, которое безжалостно подсовывает мне то же, что и темнота: меня самого!
От низкой белой постели веяло свежим запахом чистого белья. А он, готовый свалиться с ног от усталости, продолжал бегать взад и вперед, от двери к окну, словно был лишен права лечь на эту постель. Может быть, это мое последнее убежище? Последнее — перед чем? Нужно пойти вниз, побыть с людьми. Он отпер дверь.
Уже на лестнице Георг услышал голоса Кресса и его жены — не громкие, но выразительные. Он удивился. Оба они показались ему какими-то немыми, — во всяком случае, очень мало разговорчивыми. Нерешительно остановился он перед дверью.