Warhammer: Битвы в Мире Фэнтези. Омнибус. Том I - Гэв Торп

— Я не вижу крови, — сказал он. — Только прекрасный, серебристо-белый итильмар.

— Ты не видишь крови, потому что ты не познал горе так, как я познала его. — ответила женщина.

Гнев овладел им, и его ладони сжались в кулаки. Его сердце совершило скачок, побуждаемое желанием ударить ее, чтоб показать ей, насколько хорошо ему была знакома скорбь. Он посвятил все, что имел, служению Ультуану, и этого все еще было мало. Никто не знал, сколь страшную цену он заплатил, чтоб сохранить эти земли в безопасности, и она полагала, что утрата одного возлюбленного может перевесить его боль?

— Твой гнев станет твоим уничтожением, — сказала она, и его ярость отхлынула, так что он почувствовал, что может говорить, без желания наброситься на нее.

— Мне знакома скорбь, — ответил он, цедя каждое слово сквозь зубы.

— Тебе знакомо смертное горе, — промолвила она. — Когда же ты должен наблюдать, как прекрасные дети, которых ты любишь больше всего на свете, увядают и умирают на протяжении вечности, тогда ты познаешь истинную муку.

В Иврессе было более чем достаточно горюющих вдов и матерей — гоблины, друкаи и люди поспособствовали этому. Каждая семья в городе познала горечь утрат, а белых плащей скорби на улицах встречалось куда больше, чем ярких шелков на последнем фестивале в Лотерне. Он помнил смерть своего отца, за которым быстро последовал черед брата. У него не было времени на скорбь, ведь потребности войны не оставляли времени на горе. Оковы долга вели его, и жизнь, которую он знал, обещавшая возвращение Золотого Века, осталась лишь глубоко в памяти. Эта женщина всего лишь отвлекала его внимание, что раздражало, а он потратил на нее в пустую слишком много времени. В любом случае, печаль, что пошатнула ее разум была ему не интересна, и он отступил назад.

— Я должен вас покинуть, леди, — сказал он. — Мне жаль ваших потерь, но есть долг, который я обязан выполнить этой ночью.

— В ночь фестиваля? — Спросила она. — Тор Иврессе пролил достаточно слез за год, не следует марать эту единственную ночь такой мишурой, как долг. Весь год эти люди скорбят и идут по жизни, словно тени самих себя. Позволь им в эту единственную ночь почувствовать, что они живы, в невоздержанных действиях и провести несколько часов не страшась о будущем.

— Им следует бояться будущего, — огрызнулся он, более не следя за тем, оскорбляет ли он ее своей грубостью. — В будущем лишь кровь и война, смерть и горе. Это все, что есть сейчас, и то, что будет всегда. Верить во что-либо еще бредово.

Он развернулся и двинулся дальше в толпу, игнорируя предложения к совместному времяпровождению от обнаженных эльфов и эльфиек. Их разрисованные тела корчились в сиянии волшебного света над городом, а ритм музыки ускорялся, чем ближе он подходил к центру. На углах улиц, он слышал обрывки стихов, отраженное эхо песен менестрелей. Его сердце черствело всякий раз, едва он замечал мимолетные проблески веселья, каждый клочок эха ненавистной баллады, вызывавшей в нем чудовищные мучения. Баллады о величайшем сражении города. Куда бы он не взглянул, он видел глаза, блестевшие от слез, но не слез скорби и пустоты — это слезы проливались от вновь обретенной надежды и обещаний лучшего будущего.

— Глупцы, — прошипел он, наблюдая, как пары раскачиваются в такт песне.

— Считаешь глупым верить в то, что все может наладиться? — Спросила женщина появившись сбоку от него. Он вздохнул.

— Я когда-нибудь избавлюсь от тебя?

— Никогда, — ответила она со смехом, подобным звону серебреных колокольчиков. — Таковая моя природа, упорно верить, что весенняя надежда придет на смену зимнему отчаянию.

Он остановился, едва приятное тепло окутало его, словно утешающий покой крепкого ночного сна. Впервые с той ночи в башне, наполненной жуткими кошмарами, и он почти забыл о том, каково это, чувствовать себя отдохнувшим. Он повернулся, чтоб оказаться лицом к лицу с женщиной, ощущая ее руки в своих, но не чувствуя ее пожатий.

— В конце концов, мир зимы умрет, так же, как и мир лета. Надежда это свет, что дает шанс жизни расцвести, а без нее везде воцарится лишь тьма. Помни об этом, когда решишь вынуть этот кинжал.

Он отдернул руки так, словно обжегся. Толпа взволновалась, и волшебный фейерверк полыхнул над восторженными аплодисментами. Спираль белого и золотого света закрутилась в воздухе, и тысячи песен наполнили сверкающее сердце города, отражаясь от пустых улиц, покинутых усадеб и пустынных рынков. Отдаленное эхо казалось ответом, памятью тех, кто и после смерти пробуждался от силы этой ночи. Песни затихали и он оглянулся в поисках женщины в маске, но ее нигде не было видно.

— Хвала богам, — пробормотал он, поворачиваясь и следуя за толпой. К театру Детелиона.

Великий драматург Детелион из Тиранока написал несколько величайших работ, известных во всем Ультуане, таких как Лес Полуночи, Амелия и Тимора, а так же множество горестных, рвущих сердца скорбью, песен. Его произведения были известны и за пределами Ультуана, но лишь малая доля силы, заключенной в словах его произведений, пережила перевод на языки людей. Песни людей были лишь бледными тенями, отражениями оригиналов. Детелион был меланхоличным поэтом, его работы неминуемо заканчивались трагедией — возлюбленные, встретившиеся под звездами, не могли найти счастья, герои проклинали триумфы, что стоили им всего, что для них было дорого.

Он прочел все произведения Детелиона и восхищался работой давно умершего поэта. Несмотря на великую мелодраму в его эпических сказаниях, в них присутствовала похвальная сентиментальность к персонажам этих поэм. Было ли оскорблением, представление подобного произведения в театре Детелиона, или же наоборот, театр был самым подходящим местом для задуманного? Сказать по правде, он не знал.

Возбуждение толпы ощущалось едва ли не физически, восхитительная дрожь, передающаяся по коже, от одного эльфа другому, словно покалывание от магического импульса. Он почувствовал как это чувство коснулось и его, магическая природа его расы заставила его присоединиться ко всеобщему ликованию. Он злобно подавил, вспыхнувшее было чувство, зная, что оно лишь навредит ему, если он, как и прочие глупцы упадет в его тенета.

Это твои люди, промолвил вероломный голос внутри него.

Он тряхнул головой, когда Река Звезд расширилась, выводя его на обширную площадь, которую, непривычный глаз счел бы обращенной в руины. Спроектированная лично Детелионом, эта площадь представляла собой один из древних городов Ультуана, что ныне находится на дне океана. Никто не помнит названия этого города, но говорят, что эти руины можно увидеть глубоко под водой у побережья Тиранока, когда на небе ясно, а море спокойно.

Созданный из искусно сработанных бледно-голубых и зеленых камней, он похож на коралловый риф, поднимающийся из скалы, на которой был возведен Тор Иврессе. Он походит на лабиринт, но где бы не стоял зритель, у него всегда будет замечательный вид на сцену. Островки ярусных сидений, сработанных из желобчатого камня и омытые светом звезд, даруют прекрасную возможность и князю, и бедняку насладиться пьесой или драмой, разворачивающейся перед ними. А за величественностью театра возвышалась Башня Хранителя.

Голубой мрамор ее стен, сейчас угасший, обычно являл собой тончайшую сеть из магических энергий, проходящую сквозь всю каменную конструкцию. Ее основание было скрыто трюком с обрушившимся театром, но лишенная окон сторона башни возвышалась позади, перечеркивая своей громадой небеса, выше видневшихся вдалеке, островерхих пиков Аннули. Сумеречный свет слабо отсвечивал из одиноких окон Хранителя, а единственный балкон открывал ее одинокому жителю непревзойденный вид на пустой город. Тени танцевали в окне, словно одинокая фигура стояла внутри, и он отвернулся от скорбной башни. В ней самой было напоминание, что город был спасен, но душа его была проклята. Он никогда доселе не ощущал этого чувства, пока не взглянул на башню под таким углом, видя в ней символ великой победы и, одновременно, напоминание о ужасном поражении.

Он ощутил толчок от новой фигуры, эльфа, облаченного в мантию и рогатую маску, призванную придать ему схожесть с Орионом, атавистическим охотником Атель Лорена. Это было жалкое подобие ужасающей аватары Короля Леса, свирепой силы природы, которая леденила душу своей хищной яростью. Фигура согнулась перед ним, с завывающим хохотом, и вновь исчезла в толпе. Увиденное встревожило его, заставляя видеть лица богов в каждой мимолетно промелькнувшей маске, в каждой полускрытой улыбке. Фестиваль Масок был временем чудес и восторгов, когда, как говорят возвышенные души, сами боги могут бродить по земле, но он никогда не думал, что это может быть чем-то большим, нежели литературным преувеличением. Он избавился от своих волнений и двинулся дальше, все ближе приближаясь к сцене.