Спасти СССР! «Попаданец в пенсне» - Валерий Белоусов

Видимо, если бы и сам Христос второй раз Пришёл — они бы среагировали так же быстро, оперативно и так же безжалостно. Кстати, а вы уверены, что ОН уже не Приходил? Только нам не дали это увидеть…

Да. Они приняли это — и отнеслись к появлению товарища Павлова настолько серьёзно, что обрубили концы даже и по исполнителю.

С Ли Харви Освальдом точно так же было.

А Михаил… что Михаил… когда он был действующим генералом ГРУ — то да! он представлял для джентльменов крайний оперативный интерес… А став хозяином — пусть процветающей, но всё же компании сторожей… ну какое партнерство может быть у всадника и лошади?

Что бы себе лошадь ни воображала.

Так что партнёры его бестрепетно попросили… партнерам не приказывают — не так ли?

А мистер М аж раздулся от гордости — ему поручили ТАКОЕ! Изменить ход всей мировой истории! Он действительно крут. Как Гималаи. И даже круче вареных яиц.

Ну-ну… просто каждому крайне необходимому латексному изделию — действительно спасающему использующего его партнёра от того же сифилиса — не стоит потом удивляться, что его, изделие, по использовании утилизируют.

21 августа 1991 года. Девятнадцать часов сорок пять минут. Москва, Васильевский спуск

Пожилая, очень просто, но чистенько и аккуратно одетая женщина поглаживала Олечку Зенькович по голове и неторопливо рассказывала…

— Ну вот… Меня, беременную, и моих двух детей, Танечку — пяти лет и Машеньку — двух лет, в один из февральских дней сорок четвертого года с многими другими односельчанами немцы погнали в концлагерь, находившийся близ поселка Дерть, это у нас, в Беларуси…

В пути нас не кормили, мои дети плакали от голода, и я хотела в поле собрать несколько картофелин.

Увидев, что я собираю мерзлую картошку, литовский полицай подбежал ко мне и стал ногами бить в поясницу. Я потеряла сознание, и вскоре у меня начались роды. Маленький на вторые сутки умер, а меня, больную, истерзанную, погнали дальше в лагерь.

В лагере мы жили под открытым небом, спали прямо на снегу.

Мои деточки страдали от холода и ещё больше от голода. Горячей пищи нам не давали, а изредка через проволоку бросали хлеб.

Но желающих получить кусочек хлебушка было слишком много, и мне, больной и немощной, лишь два раза удалось таким образом заполучить небольшие ломтики хлеба.

Однажды я хотела собрать веточек, чтобы развести костер и обогреть своих детей. Но литовец-полицай не дал мне этого сделать и избил меня палкой.

Так я мучилась со своими детьми в концлагере.

Вскоре у моих детей опухли ноги и руки. Они кричали и плакали: «Мама, холодно! Мама, кушать!»

Но я ничего не могла сделать для моих девочек. На пятый день жизни в лагере от голода умерла моя дочь Машенька, а на следующий день умерла и Танечка…

— Бабушка, а потом пришли наши и всех полицаев убили, да? — с надеждой спросила Олечка.

— Нет, доченька, убежали они, ироды, в свою поганую Литву. На прощанье всех нас расстреляли — да вот меня только ранили… живу я. Зачем живу, не знаю…

Демократический Прохожий, чуть ещё пахнущий дермецом, немедленно выразил женщине своё демократическое мнение:

— То, что делали немцы в 1944-м — это перегибы на местах, результат многолетнего военного ожесточения, нужно было сдаваться в августе 1941-го, а не защищать Сталина, чтобы потом от голода в колхозах умирать и за пустые трудодни вкалывать.

И не надо мне возражать в духе «они защищали свою землю» — не было у колхозника никакой своей земли — был он бесправным крепостным.

Красные пользуются тем фактом, что у нищих советских колхозников не было фотоаппаратов, чтобы запечатлеть последствия сталинского голодомора. Непроверенные иностранные корреспонденты в колхозы не допускались.

Поэтому и на выставках о голодоморе в Центре имени Сахарова и предъявить почти нечего (красные над этим потешаются и считают отсутствие фотоаппаратов у колхозников доказательством отсутствия голодомора).

Не хватает фотографий результатов действий сталинских бандитов по приказу № 428 — «разрушать и сжигать дотла все населённые пункты в тылу немецких войск на расстоянии 40–60 км в глубину от переднего края и на 20–30 км вправо и влево от дорог».

Но мы…

Товарищ Ван был очень вежливым и культурным человеком. Тем более — он находился за пределами своей социалистической Родины и очень строго соблюдал социалистическую законность.

Но ведь был он не железный… Попросив Николая отвести Олечку, с трудом удерживающую гордые слёзы, подальше, маленький Лао Ван разулся, потом подпрыгнул, и с разворота босой пяткой…

Нет, все-таки интеллигентному прохожему трудно вести конструктивные дискуссии!

21 августа 1991 года. Двадцать часов пять минут. Москва, Большой Знаменский переулок, дом 13 — Шестидесятое отделение милиции ГУВД Мосгорисполкома

— Короче, вызвали меня сегодня в адрес… Коммунальная квартира, в комнатке проживает одинокая, сильно пьющая старушка.

Соседи участковому позвонили. Говорят, намедни был сильный шум, а потом они заглянули — а бабушка лежит без движения.

Выехала «помогайка», я старший…

Приехали. Квартира — притон притоном… в общем коридоре полно пустых бутылок, обои ободранные, дверь в комнату выломана.

На пороге — следы крови. Старушка лежит на голой панцирной сетке железной кровати, покрыта каким-то тряпьём… Лицо синее, на шее тёмные следы, видимо, душили.

Дело ясное, надо вызывать опергруппу с Петровки, криминалиста, прокурора и перевозку.

Сел я покамест протокол осмотра писать. И только первые буквы вывел… слышу, сзади меня замогильный хрип:

— СЫ-Ы-ЫНО-О-ОК, НАЛЕ-Е-ЕЙ… ТРУ-У-У-УБЫ ГОРЯ-Я-ЯТ!!

Старушка очнулась, ага.

Следы крови — это они голубя резали, для закуси.

А тёмные пятна — не помнит, когда получила. Душил кто-то, наверное…

Да.

Только приехал в отделение — опять вызов. Тоже коммуналка, тоже одинокий и сильно пьющий гражданин, дедушка…

Приехали в адрес.

Картина — ну, просто один в один! Такой же притон, такая же грязь и столько же хрусталя на полу.

На этот раз уж не сплоховал. Пощупал сначала дедушку. Холодный, как лёд.

С чувством выполненного долга сел я писать протокол…

И вдруг… чего ржёте?

Да. Слышу, сзади противный замогильный голос:

— БАБУ ХОЧУ!!

Я аж подскочил…

Глянул, а в углу, под тряпьём, клетка, а там попугай.

Вот он и надрывается:

— Жрать хочу! Водки хочу!.. ну и это… про прекрасный пол.

Весёлый был дедушка, царствие ему…

Чего такое? Мелкое хулиганство? Китаец? Гоните его в шею! Он сейчас своего консула звать начнёт, а оно нам надо?… И еще белорус?

Деточка, ты не волнуйся. Мы твоего папу не обидим. Хочешь, я тебе свои красивые наручнички дам поиграть? Только, пожалуйста, ты их не застегивай, а то у меня давеча ключ потерялся…

А Белоруссия — она ещё с нами или тоже уже того… а?

Ну, значит, гражданин Зенькович, как мы будем с вами решать, по совести или по закону? Что, не надо протокола? Хвалю.

Тогда гоните червонец. Штраф.

Как за что вам штраф? За компанию! Выпить мне сегодня надо или нет?! Да вы не волнуйтесь, мы вам тоже нальем…

21 августа 1991 года. Двадцать часов десять минут. Москва, Подколокольный переулок, дом 11/11, двор ПТУ, номер 55, Электротехнического профиля

В тихом, безлюдном дворе — а окрестности Солянки вечерами вообще глухой район, проснёшься, бывало, на лавочке в чужом дворе и гадаешь, где ты?

Или в тихом центре, или в Рогожской слободе…

Стоит под старым тополем «рафик», значит, для случайного прохожего ясно: если стоит, значит, надо.

Потому как в частном автовладении таких машин обычно не было… скорее всего, какая-нибудь служебная.

Пусть себе стоит…

— У-у-у…

— Ну шо ты воешь, внучек? Хиба ж це боль? Вот помню я, мне один добрый штаб-артц татуировку с левого предплечья удалял… ну, знаешь, такую, с литерами «АВ», хруппа моей крови…[109]

Нам, кто в дивизию в сорок четвертом вступал, всем наносили — чтобы побыстрее накачать свежей кровушки при ранении.

По этой татуировке нас потом и выявляли. Некоторые красные, радяньские партизаны и шибко злые красноармейцы владельцев таких знаков отличия вообще сразу в расход отправляли… Уж больно мы о себе известную славу составили!

— А правду кажуть, що вам, панове, при ранениях жидовьску кровь переливали?

— Та ни… яка там жидовьска… так, с малых дытын!

Они ж усе равно бы издохли… да, а потом, значит, сразу после войны, когда ядро дивизии было интернировано в Римини, один из докторов в лагере за небольшую плату эти литеры удалял. Это делалось нанесением химиката, который сначала раздражал, а потом и сжигал кожу. Было чертовски болезненно, но эффективно, и огромное количество украинцев воспользовались такой возможностью.