Короленко - Георгий Миронов

В. Г. Короленко в группе родных и знакомых — румынских общественных и политических деятелей. Слева направо: стоят — Наталья Владимировна; В. Г. Короленко; К. Доброджану-Гереа, деятель румынского рабочего движения; сын Гереа — Александр; сидят — Софья Владимировна; В. С. Ивановский; В. П. Красеску, писатель, издатель детского журнала; сын Гереа — Ионель; А. С. Короленко; жена Гереа — Софья. Южные Карпаты. Фото 1897 года.

Из румынских зарисовок В. Г. Короленко 1897 года.

В. Г. Короленко и его знакомый народный учитель В. В. Сытин после восхождения на Ай-Петри (Крым). Фото 1910 года.

Лев Николаевич Толстой. Фото 1910 года.

Обложка статьи В. Г. Короленко «Бытовое явление» с дарственной надписью автора Л. Н. Толстому. 1910 год.

Первая страница книги А. М. Горького «Воспоминания о Льве Николаевиче Толстом» с дарственной надписью.

Антон Павлович Чехов. Фото 1902 года.

Откликаясь на всеобщую октябрьскую стачку, Короленко писал в большой статье «Что у нас было и что должно быть»:

«Смысл всей этой сети забастовок, охватившей с страшною силой все отрасли жизни, ясен. Страна отделялась от старого строя. На одной стороне осталось чиновничество, с своими силами — войском и полицией, — на другой — вся Россия».

Сознавая себя выразителем идей народной России, он от ее имени обращался к «чиновничьему самовластью»;

«Да, вы можете еще подавить наши требования, вы сумеете отвечать на все наши заявления выстрелами, арестами, тюрьмами, ссылками… Вы можете не слушать нашего голоса, гнать и арестовывать наших выборных…

Но штыками вы не вспашете наших необозримых полей, не пустите в ход сотни тысяч заводов, не вылечите миллионов больных, не выучите детей необходимым наукам, не восстановите железнодорожного движения на пространстве великой страны от одного моря до другого, от Балтики до Тихого океана…

Вы можете задержать и уничтожить что угодно, но создать ничего не можете без нас, без вольного труда всего народа».

17 октября в Полтаве был объявлен царский манифест.

Но «незыблемые основы гражданской свободы на началах действительной неприкосновенности личности, свободы совести, слова, собраний и союзов», возвещенные в манифесте, были поколеблены в Полтаве уже 18 октября. Когда группа радостно возбужденной молодежи с красными флагами, заручившись разрешением полицмейстера д’Айстеттена, кинулась освобождать из тюрьмы арестованных, на нее набросились казаки, солдаты и учинили побоище.

Черносотенцы воспрянули.

21 октября состоялась «патриотическая» манифестация, после нее должен был начаться погром.

Но Короленко теперь не чувствовал себя таким бессильным, как в Кишиневе. Несмотря на забастовку, рабочие типографии печатали написанные им обращения к населению с требованием не поддаваться на погромные призывы.

Короленко побывал в думе. Вместе с ним отправились руководители полтавских рабочих — бывший путиловец токарь Тарасов, Антон Сандомирский, а также несколько гласных. Зал наполнен до отказа, и маленькая группа во главе с Короленко с трудом пробирается к столу. Писатель возбужден — он только что видел на улице готовых «к делу» погромщиков. Голос его звучит твердо, даже властно. Тарасов, который недавно познакомился с писателем, с удовольствием отмечает, что ошибся, приняв мягкость Короленко за признак слабости.

— Мы обязаны пойти туда, где сейчас готова пролиться кровь наших неповинных сограждан, — громко, напористо говорит писатель. — Необходимо встать на защиту беззащитного — в этом долг каждого из нас. Я зову вас, граждане, выйти на улицы и площади, и пусть насильник, готовый наброситься на жертву, встретит отпор в вашем лице.

Но гласные думы — крупные домовладельцы во главе с трусливым, пресмыкающимся перед губернатором городским головой В. П. Трегубовым — не откликнулись на призыв. Лишь несколько человек последовали за Короленко.

22 октября хулиганы и черная сотня перенесли центр своей агитации на базар, потом к городскому театру. И всюду, в самые напряженные моменты, когда готов был начаться погром, перед толпой появлялся Короленко — один или с двумя-тремя гласными.

Он призывал людей одуматься, не брать на себя ответственность за страшное, кровавое дело.

Многие погромщики стали расходиться. Тогда коноводы черной сотни, озлобленные постоянным вмешательством Короленко в их действия, попытались изолировать его. Они окружили писателя плотной стеной, а в стороне уже начали бить какого-то еврейского паренька. Владимир Галактионович, гневный, страшный и, несмотря на возраст, еще очень сильный, сумел прорвать кольцо, и с одним из гласных вырвал жертву из рук палачей.

И тут началось…

— Братцы, бей жидовского наймита! — заорал какой-то верзила.

— Бей жидов, они христьянскую кровь пьют! — поддержал его другой.

— Зачем вы это говорите, вы же врете! — крикнул Короленко.

— Та чого там його слухати, хиба вы не бачите, що його пидкупили? Бий!

И новый взрыв криков:

— Бей! Бей! Бей!..

И тогда все сгрудились вокруг него. Полил дождь. Злобные, искаженные, мокрые лица, занесенные кулаки, палки. И внезапно потемнело, ушло привычное, честное, земное, светлое, все словно перенеслось куда-то, в серую безысходность, в четвертое измерение.

Вдруг погромщики отпрянули в нерешительности. Через пустынную площадь, направляясь прямо к толпе, бежали несколько человек. С разбегу ворвались в толпу и встали со всех сторон, прикрыв Короленко, — маленькая отважная кучка рабочих, суровые, верные люди.

— Еле успели, Владимир Галактионович, — сказал один из рабочих. — Прямо с митинга. Усю дорогу от вокзала бежали. Теперь мы от вас ни на шаг…

За эти дни Короленко хорошо узнали в городе. Когда собирался митинг, люди требовали, чтобы выступал «дид в сивой шапке».

Рабочая охрана следовала теперь повсюду за писателем.

«Огромную услугу оказали железнодорожные рабочие, действовавшие разумно, гуманно и сдержанно», — писал Короленко своему другу Ф. Д. Батюшкову через несколько дней после событий, когда напряжение уже несколько рассеялось.

В «Письмах к жителю городской окраины», написанных в начале ноября, Короленко попытался объяснить темному, одураченному погромной агитацией мещанину, «жителю окраины Тарасу», путь к тому, чтобы стать гражданином и бороться за обновление «обнищалой, обкраденной и разоренной России». «Письма» были помещены в «Полтавщине».