Консервативный вызов русской культуры - Русский лик - Николай Бондаренко

тоже не можешь нас не уважать, и не можешь быть чужим нам". У Павла Васильева "Снегири взлетают красногрудые", помнишь, кто вынес эти чудные стихи и спас их для нас? - еврей, которого потом за это и посадили. Еще раз повторяю: человек, влюбленный в свой народ, коленопреклоненно будет относиться к любому другому народу, потому что плохого народа нет. А подлецов у каждого народа всегда с лихвой хватает.

Вадим Кожинов

Кожинов Вадим Валерьянович, критик, историк, публицист. Родился 5 июля 1930 года. Окончил филологический факультет МГУ. Кандидат филологических наук. Член Союза писателей СССР. Ведущий критик журнала "Наш современник". Кроме своих знаменитых критических, литературоведческих и исторических трудов прославился как собиратель русских талантов. Открыл для России литературоведа мирового значения Михаила Бахтина. Стал идеологом поэтического направления, известного как "тихая лирика". Пропагандировал и в книгах, и в статьях творчество поэтов Николая Рубцова, Станислава Куняева, Анатолия Передреева, Михаила Лапшина, Юрия Кузнецова и др. Последним птенцом из кожиновского гнезда стал прозаик и философ Дмитрий Галковский. Публицист и общественный деятель национально-патриотической ориентации. Автор книг "Виды искусства" (1960), "Основы теории литературы" (1962), "Происхождение романа" (1963), "Николай Рубцов: заметки о жизни и творчестве" (1976), "Стихи и поэзия" (1980) и многих других. Никогда не занимал крупных должностей, но влияние его на литературный и на общественный процесс жизни России неоспоримо. Хотя ему не дали по политическим причинам даже защитить докторскую диссертацию, он давно уже, еще до смерти своей, стал одним из духовных учителей русского патриотического направления, соперничая по своему влиянию с академиком Дмитрием Лихачевым.

Перестройку резко не принял. И осознанно отошел от литературной критики. Погрузился в историю России. Выпустил три тома по истории России ХХ века.

Жил в Москве. Скончался 25 января 2001 года.

"Один из крупнейших русских мыслителей советского периода, ученик великих мыслителей начала века, прошедший через ГУЛАГ А.Ф.Лосев (1893-1988) писал еще в те времена (текст этот, понятно, был опубликован лишь в наши дни): "Каким именем назовем эту великую и страшную, эту всемогущую и родную для человека стихию, когда он чувствует себя не просто в физическом родстве с нею, а именно главным образом в духовном и социальном родстве с нею, когда он знает для себя такое общее, которое, несмотря на свою общность, содержит в себе бесконечное богатство индивидуального, когда это общее и есть он сам, в своей последней и интимной сущности? Это есть Родина".

Вдумаемся в это глубокое размышление о родине, к которому, конечно же, присоединится каждый русский человек, обладающий духовным здоровьем.

И дальше А.Ф.Лосев не мог не сказать (сразу же после заветного слова "Родина"): "Сколько связано с этим именем всякого недоброжелательства, даже злобы, хуления, ненависти... Водворились презрительные клички: "квасной патриотизм", "ура-патриотизм", "казенный оптимизм" и пр., и пр. Это культурно-социальное вырождение шло рука об руку с философским слабоумием... По адресу Родины стояла в воздухе та же самая матерщина, что и по адресу всякой матери в устах разложившейся и озлобленной шпаны".

Это написал не некий "райкомовец" (вспомним "открытие" Стреляного), а русский мыслитель мирового значения. И его слова превосходно характеризуют тогдашнюю ситуацию и вместе с тем сохраняют вполне живое значение сегодня.

Как ни прискорбно, есть немало сбитых с толку русских людей, которые знают, что А.Ф.Лосев - это высший духовный авторитет, но в то же время неспособны, пользуясь ахматовским словом, "замкнуть слух" от воплей идеологической и литературной шпаны, которая и сегодня на все лады поносит Родину. Ахматова сказала в одно время с Лосевым о том же самом:

Как в первый раз я на нее,

На Родину, глядела,

Я знала: это все мое

Душа моя и тело.

И, вполне понятно, что под только что приведенным пронзительным и гневным признанием Лосева могли бы подписаться и Пришвин, и Флоренский, и Михаил Булгаков, и Платонов, и Пастернак, и Клюев - да и любой из истинных деятелей великой русской культуры этого времени".

Вадим Кожинов,

из книги "Судьба России:

вчера, сегодня, завтра"

НЕУЕМНЫЙ КОЖИНОВ

Стоит ли мне писать о Вадиме Кожинове? Хоть мы и были с ним долгие годы на "ты", но близких и доверительных отношений у меня с Вадимом Валерьяновичем никогда не было. Бывали размолвки, бывали сближения, но все в рамках нашей живой литературной жизни, в силу близости многих позиций. Мы оба были введены Станиславом Куняевым, после его прихода в "Наш современник", в состав редколлегии, но, конечно же, Вадим Валерьянович оказывал куда большее влияние на концепцию самого известного русского литературного журнала. Временами он был как бы его главным куратором, серым кардиналом, идеологом "Нашего современника". Многие неожиданные авторы появились в журнале только благодаря давлению Кожинова. Тот же Михаил Агурский или Лев Гумилев... В целом это кожиновское влияние на журнал было крайне полезно. Не меняя фундаментальную почвенническую позицию журнала, его главную опору на провинцию и на русскую деревню, Вадим Валерьянович придал "Нашему современнику" необходимую интеллектуальную глубину, определенный налет эстетизма и философичности. Его стали читать не только патриоты и народники, но и отечественные мыслители самых разных направлений. Впрочем, это определение можно отнести и к книгам самого Кожинова, и к нему самому. Он никогда, до самых последних лет, не чурался простонародных кампаний, я его встречал в крутых, как говорят, черносотенных кругах, но был он явно своим и в элитарных слоях литературной и научной интеллигенции. Его признавали и там - за своего, отделяя от нас, грешных.

Я познакомился с Кожиновым в Петрозаводске, году в 1978-м, сразу после выхода в детском издательстве его блестящей антологии современной поэзии. Они приезжали вдвоем с Михаилом Лобановым как некие послы нарождающегося и формирующегося русского движения. Помню небольшой зальчик, набитый до отказа, споры о русскости, о народности, о традиционализме. Многое из того, что я услышал тогда от Кожинова, было для провинции внове, непривычно, ломало всю систему взглядов. Я естественно, бросился с ним в спор, защищая свободу и независимость писателя. Его право на вольность и эксперимент. Сейчас признаю всю правоту тогдашних его утверждений. Это и была ползучая фундаменталистская революция по всей России. Оспорив и поразившись невиданному консерватизму, многие молодые русские писатели позже сами стали занимать еще более радикальные русские позиции. Почвеннические десанты оказались не напрасными. Это надо знать и сегодняшним русским лидерам, не бояться ни споров, ни спорщиков, уметь заронить в душах молодых зерно фундаментальной русской истины. Помню, Вадим Валерьянович объяснял моему другу, тогда заведовавшему отделом поэзии в журнале "Север", Валентину Устинову, а заодно и мне, почему он не смог опубликовать ни одной из его длинных баллад в той нашумевшей книге стихов русских поэтов, подготовленной Кожиновым. Я и сейчас считаю, что в это лучшее устиновское время его стихи не уступали многим из опубликованных в книге. Но сейчас я понимаю и другое. Вадим Кожинов уже в ту пору был не просто послом русского движения, но и формировал свою, кожиновскую плеяду. Выискивал талантливых и близких ему поэтов по всей России. Попасть под его крыло - уже почти гарантировало вхождение на вершину поэтического процесса. Хотя никогда не был Вадим Валерьянович литературным начальником, чиновным функционером. Он был кем угодно: подвижником, пассионарием, пропагандистом, просветителем, воспитателем, влиятельнейшим литературным критиком, душой общества, веселым бражником, знатоком поэзии, вольнодумцем, полемистом, исполнителем романсов, - но только не чиновником. И вот этого состояния "кем угодно" хватало ему, чтобы сделать десятки молодых поэтов, литературоведов, критиков, позже певцов всенародно знаменитыми. Но уж если кто в силу каких-то обстоятельств или особенностей характера не попадал в кожиновское гнездо, тот должен был с удесятеренными усилиями пробиваться сам. Того Кожинов не хотел замечать и даже ревниво относился к успехам. На беду свою, или не на беду, но Валентин Устинов в кожиновском гнезде не числился никогда. Винить в этом Вадима Валерьяновича смешно. Он же не был чиновником, который обязан отмечать все молодые таланты, он волен был собирать именно свою команду. Он ее и собирал: Николай Рубцов, Анатолий Передреев, Владимир Соколов, Станислав Куняев, Василий Казанцев, Борис Сиротин... Позже выделил из всех Юрия Кузнецова. Честь ему и хвала. Один поэт другого лучше. Кожиновская плеяда уже будет жить в нашей литературе всегда. Но остаются талантливые поэты и вне этого круга. Они были обречены в нашей патриотической среде на путь одиночества. Позже стал собирать вокруг себя Вадим Валерьянович плеяду молодых критиков и литературоведов. Со всей своей неуемностью возился с ними. Ревниво следил за их успехами. Пробивал их статьи и монографии.