Дон Жуан, Жизнь и смерть дона Мигеля из Маньяры - Йозеф Томан

- Под личиной милосердия здесь пекутся об отбросах человечества, любого бродягу ставят на одну доску с дворянином! Позор!

На мраморных плитах поднялся гневный ропот.

- Смотрите, развалились на камнях, как змеи на солнцепеке! И город терпит это... Пойдемте прочь, господа.

- Да убирайтесь поскорей! - кричит грубый. - Эта компания не для вас! Тут ведь и камнем запустить могут, ясно?

- Только подойди, оборванец! Я проткну тебя насквозь!

Камни просвистели в воздухе. Зеленая луна глядит с высоты... Глухой удар, вскрик:

- Я ранен! Стража! На помощь!

Насмешливый голос взвился:

- Помогиииите! Компрессы на шишку благородного сеньора!

Дворяне спешно удаляются.

Тихий голос заключает:

- Нехорошо - насилие...

Но грубый резко обрывает его:

- А ты, коли их руку держишь, сейчас тоже по зубам схлопочешь!

Тут больной со стоном упал ничком на мраморную плиту. Женщина вскрикнула:

- Что с тобой, старый?!

Тот, заикаясь:

- Кровь... кровь... хлынула изо рта... О боже!

Женщина в испуге:

- Он умирает! Помогите! Помогите!

Тихий голос, как бы вспоминая кого-то:

- В пятом часу утра часто умирают...

Женщина бросилась к воротам монастыря, стучит, зовет на помощь:

- Достопочтенные братья, здесь человек кончается!

Тишина - такая бездонная, какая бывает, когда она предвещает приближение смерти.

Из ворот выходит Мигель.

Взойдя на кучу мраморных плит, он наклоняется к больному:

- Больно тебе, брат?

- Не больно... Только вот кровь все течет, и холодно... По этому холоду чувствую - умираю...

- Ты не умрешь, - говорит Мигель. - В обители...

- Нет! - перебил больной. - Я хочу умереть на вольном воздухе. Мне бы исповедаться, брат...

Вмешался насмешник:

- Еще бы! Хорош был гусь. У него на совести - ой-ой-ой!

- Отойдите, друзья, - вопросил Мигель. - Он хочет исповедаться, а я хочу его выслушать. Говори, друг, я слушаю.

- Воровал я... Часто воровал. Деньги, хлеб, одежду, даже овцу раз украл. Пьяным напивался и тогда колотил жену и детей. А с одной женщиной... ну, понимаешь. У нее потом ребенок был. А я и не знаю, что с ними... Лгал. Жульничал в картах. И опять крал - унес все, что было в шкатулке корчмаря...

Умирающий замолчал.

- Это все? - робко спросил Мигель.

- Все. Больше не помню.

- Ты никого не убил? - тихо подсказал исповедник.

- Что ты обо мне думаешь, монах? - оскорбленно приподнял голову исповедующийся.

Мигель сжал губы, потом смиренно проговорил:

- Я только спросил. Прости меня, брат.

Потом - тишина, и сверлит сознание Мигеля мысль - как мало грешил этот человек в сравнении с ним самим...

До чего же скверен я рядом с ним!

Свистящее дыхание возвращает его мысли к несчастному.

- Не бойся, милый! Бог простит тебе.

- Правда? - шепчет тот. - Я часто бывал голоден. Потому и воровал...

- Бог уже простил тебя. Верь мне!

- О, это хорошо... Спокойно умру - правда, теперь можно? Совесть свою облегчил...

Мигель молится над обломком человека.

Потом обращается к людям:

- Подойдите! Он исповедался в грехах и покаялся в них. И вот отошел ко господу.

Люди приблизились - медленно, тихо.

- Мы будем бодрствовать над ним, - говорит женщина.

- Бодрствовать над мертвым - невеселое занятие, - ворчит грубый. - Но так уж положено...

- Я останусь с вами, - говорит Мигель.

И стало тихо.

Ночь уплывает, луна закатилась за городские стены, темнота начала рассеиваться.

Рассвет пробивается сквозь тьму.

- Кто похоронит его? - спросил грубый голос.

- Я! - ответил Мигель и, подняв на руки застывшее тело, понес его. Люди молча последовали за ним.

На плите белого мрамора с нежными прожилками темнеет большое багровое пятно крови.

- Вы все еще не верите, что он святой?

Насмешник не верит:

- Ну да! Это его долг. Не более.

А тихий голос уже думает о голодном утре:

- Пора нам. Пора на паперть с протянутой рукой - скоро люди пойдут к службе.

Встряхнулись - то ли от утреннего холодка, то ли при мысли об умершем и разошлись.

* * *

Время летит, и вырастает здание.

В большом больничном зале возводится алтарь, чтоб больные могли слушать мессу и видеть образ божий.

По примеру Мигеля попечение о бедных сделалось модой среди севильского дворянства. Герцоги и графини лично приносят Мигелю денежные вклады на строительство и устройство.

Дон Луис Букарелли, рыцарь ордена Сантьяго, передал Мигелю двадцать четыре тысячи пятьсот дукатов с настоятельной просьбой употребить их так, как, по мнению Мигеля, это угодно богу.

После него приходили многие.

Заказаны койки для больных, мебель и прочее, что нужно.

Затем Мигель призвал Мурильо и поручил ему украсить росписью храм и больницу.

- Я хочу, Бартоломе, чтобы твое искусство принесло радость больным. Хочу, чтобы ты приблизил бога их сердцам. Искусство же говорит громче всякого проповедника.

- Выполню с радостью, - отозвался Мурильо.

Через месяц он пришел снова:

- Я продумал задание, которое доверил ты мне, друг. Я напишу десять библейских сцен.

- Хорошо. Я не стану вмешиваться в твой замысел. И выбор сюжетов предоставляю тебе. Мне бы только хотелось, чтобы на одной из картин ты изобразил ужас умирания и смерти. Сделай это ради меня и в назидание прочим.

Но Мурильо отказывается:

- Не требуй этого от меня, брат! Мне больно смотреть на недуги и умирание. Это внушает мне ужас. Отдай эту работу Вальдесу Леалу.

- Ты просишь за человека, который в Академии строил козни против тебя? - изумлен Мигель.

Мурильо развел руками:

- Он лучше других сможет написать картину, которую ты хочешь.

- Хорошо. А какие сюжеты избрал ты, Бартоломе?

- Пока у меня обдумано пять картин: жертвоприношение Авраама, источник Моисея, чудо разделения хлеба и рыб, милосердие святого Иоанна и благовещение.

- А остальные?

- Это будет - Иисус исцеляет больного. Иисус - дитя, Иоанн Креститель дитя, и ангел, спасающий святого Петра. Десятая картина будет изображать святую Изабеллу, королеву Угорскую.

- Картин должно быть обязательно десять?

- Нет.

- Напишешь для меня одиннадцатую - возвращение блудного сына?

Мурильо обнял друга и обещал.

В те поры простился с жизнью король Филипп IV, и от имени его малолетнего, болезненного сына, короля Карла II, править стала королева-мать - Мария Анна Австрийская, дочь императора Фердинанда III; а Испания все глубже упадала в нищету и долги.

Но Каридад росла.

И вот закончена стройка, и открылся взорам храм - просторный и светлый, искусно изукрашенный.

За труды свои, занявшие четыре года, Мурильо получил из рук своего друга Мигеля справедливую плату - семьдесят восемь тысяч сто пятнадцать реалов.

Вальдес Леал написал две картины столь потрясающей жизненности и осязаемости, что ужас охватывал человека при взгляде на них:

"Las Postrimerias", или Аллегория Смерти, и "Finis Gloriae mundi", или Аллегория Бренности.

Мурильо, рассматривая эти картины вместе с Мигелем, сказал с неприязненностью, которую не сумел скрыть:

- Тот, кто захочет смотреть на это, должен будет зажать себе нос...

Но Мигель доволен работой Вальдеса.

Храм и больница были торжественно освящены новым архиепископом Севильским, ибо дон Викторио умер, не дождавшись воплощения замысла Мигеля.

Приехали знаменитые врачи, приглашенные Мигелем, и завтра Каридад примет первых больных.

* * *

Всю ночь провел Мигель на молитве.

- Ниспошли, господи, мир душе моей...

Но неизменен, неисповедим лик бога. Рассвело. Монахи запели торжественную утреннюю молитву, и в ворота, украшенные пальмовыми листьями, хлынула толпа недужных. Одни ковыляют на костылях, других вносят на носилках - и все, ступив на мраморный пол, застывают в изумлении.

Мигель присматривает за тем, как братья-санитары размещают больных, и вдруг замечает знакомое лицо:

- Вехоо!

Больной пристально вглядывается - узнал наконец монаха, улыбнулся уголками губ, но от слабости не может сказать ни слова.

Мигель берет за локоть врача и подводит к Вехоо.

- Есть ли надежда? Можно ли спасти его?

- Кто это? - осведомляется врач, щупая пульс больного.

- Великий артист и хороший человек.

- Ваш друг, отец настоятель? - вежливо спрашивает врач.

Мигель покраснел.

- Да. Но и все здесь - мои друзья.

- Понимаю, - улыбнулся врач. - Вы не хотите никому оказывать предпочтение. Но этот человек вам дорог.

Он осмотрел Вехоо, посоветовался с другим врачом. Затем оба подошли к Мигелю.

- Надежды мало, ваша милость, - говорит один.

- Вернее сказать, ее почти нет, - поправляет его коллега.

- Все зависит от ухода. От заботливости. Здесь нужно исключительное внимание. Банки точно в срок, лекарства вовремя. Я отдам особое распоряжение всем санитарам.

- Нет! - возражает Мигель. - Я сам буду ухаживать за ним.