Сравнительное Богословие. Книга 4, часть III - Внутренний СССР
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Сперва обратимся к книге В.Б.Авдеева «Преодоление христианства (опыт адогматической проповеди)». Хоть по содержанию книга противоречива и взгляды автора по богословским вопросам далеко не всегда совпадают с нашими (а тем более общее представление автора о русском богословии не такое как у нас), не вдаваясь в противоречия, возьмём оттуда лишь цитаты, относящиеся к высказываниям разных русских людей из разных сословий об их отношении к Богу и библейскому христианству (выделения жирным и сноски наши):
«Потомственный дворянин Матвей Семенович Башкин ратовал за отмену холопства, кабальной зависимости и собственноручно порвал кабальные документы на своих крепостных людей. Иконы были для него теми же идолами, троичность Бога — нелепым измышлением, Христос — обыкновенным человеком, рожденным от земной женщины, а церковь в его представлении являлась чисто политической организацией — "собранием верных". Одним из первых на Руси, он направил полемический дар на борьбу с ядом покаяния, проповедуя индивидуальную ответственность [cdlxv].
Заметной фигурой среди еретиков был Феодосий Косой, ибо его "Новое учение" отличалось большим радикализмом и непримиримостью. Наибольшую злобу и ненависть отцов церкви вызывали его утверждения о «самобытности» всего сущего, об «извечности», а не божественной сотворенности неба, земли и всего живого [cdlxvi]. Крепостной мужик проповедовал постоянную смену форм жизни, самостоятельно толковал Моисеево пятикнижие, великолепно разбирался в широко представленной святоотеческой литературе. Совершенно замечательны его логические рассуждения о символе веры — кресте, ведь Бог должен ненавидеть крест [cdlxvii], так как на нем был убит его сын [cdlxviii], и, следовательно, поклонение куску дерева изначально противоречит вере, а не укрепляет ее. Народный вольнодумец видел вполне конкретную идеологическую функцию поста, обрядов, чудес и недоумевал, как можно поклоняться мощам и искать защиты у мертвых. Много внимания уделено им лживости института монашества, и даже идеологические противники признавали мужество и разум самостоятельного мудреца.
Поистине изумителен самобытный образ Дмитрия Евдокимовича Тверитинова, ставший неотъемлемой частью его свободолюбивого учения. Этот стрелецкий сын, выучившийся лекарскому делу еще в начале реформ Петра Великого, превратил свою жизнь в религиозный эксперимент. Как и у многих культурных самостоятельно мыслящих людей, неприятие догматических основ христианства началось у него при детальном изучении Библии. Сочетая постоянную медицинскую практику с анализом богооткровенных текстов, чем и снискал всеобщее уважение высших слоев общества, он пришел к парадоксальным, но исключительно правомерным выводам. Ему не составило большого труда понять политическую, а никак не сверхъестественную основу Великих соборов. Все предания отцов церкви он смело именовал "баснями человеческими". Его мнения о кресте, иконах и иной культовой атрибутике — новый этап русского иконоборчества. Новый потому, что создавался он не просто народным правдолюбцем, а человеком прагматического ума, умеющим анализировать последствия своих действий, и, что важно, отвечать за них самолично, как и подобает настоящему врачу. Это уже не сумбурные откровения блаженного старца, это ересь, выросшая до уровня самостоятельной концепции. Не будем забывать, что ересь — это значит по-гречески учение. "Бесполезно стучать лбом об пол перед крашеной доской, ведь легко заметить, что иконы горят и никакими чудесами от огня не спасаются, да и вообще вера в чудеса связана с помрачением народа. Смешно кланяться мощам святых и искать защиты у мертвецов. Да и много ли среди канонизированных в последние столетия подлинно святых, ведь никто из них с Богом-то в беседе не был". В его тетрадях целый отдел посвящен анализу проникновения сущности и духа языческих обрядов в структуру христианского миропонимания, и почитание святых ассоциировалось у Тверитинова с типичным проявлением Многобожия. "Нет ходатаев нам в Царствии Небесном, как и на земле, за все нужно отвечать самому". Теперь уже можно смело сказать: следуя устоявшейся еретической традиции, он отказывался видеть в Христе Божьего сына и направлял энергию своих логических выводов против церкви, ведь лик Господа в ней — обман. "Я сам — Церковь", — вот подлинный апофеоз его учения.
Теперь нужно остановиться, чтобы сменить тон и подготовиться к осмыслению жизни и учения Федора Подшивалова, ибо ничего подобного в нашей духовной словесности нет…
По рождению этот человек был в полном смысле слова вещью, которую хозяева передавали друг другу, повинуясь воле нелепого барского каприза. Его жизнь порождает метафизический трепет, а каждое свободолюбивое высказывание на ее фоне шокирует несказанно. Философия и религия в самых возвышенных тонах его повествования вплетаются в канву адской подневольной жизни, образуя яркий рисунок идейной конструкции, титанической и неповторимой. Крепостной, сын крепостных, ему неоткуда было впитать те благородные и вместе с тем смелые понятия, что он изложил в своем учении…
Голод, побои и унижения были вечным уделом этого человека, а однажды его очередная хозяйка, теперь уже заморская госпожа из просвещенной Европы, била своего слугу столь остервенело, что кровью перепачкала всю комнату. Видя, что от такой жизни он долго не протянет, очередной владелец Федора перевел крепостного на более легкую работу, отдав его учиться кулинарному делу. "Откуда еще глупость взята продавать и покупать тварей, подобных самим себе? Откудова этот манер взяли? Должно быть, от Иосифовых братьев, которые продали брата своего Иосифа в Египет" [cdlxix].
Остается только гадать, как Федор Подшивалов мог в подобных условиях, будучи чужой вещью, прочесть и составить собственное мнение о Священном писании и еще множестве серьезных книг, не всегда пригодных даже для ума его хозяев: Мильтон, Вольтер и многие другие. Анализируя его поиск необходимой литературы, можно смело утверждать, говоря современным языком, что он умел правильно работать с первоисточниками, конспектировать. Он работал не как случайно украдкой исхитрившийся раб, а как вдохновенный заинтересованный профессионал. Вот это уже выше понимания просвещенного двадцатого столетия, и можно только поклониться памяти крепостного философа Федора Подшивалова, чей сильный ум был чем-то сродни уму Эзопа — тоже великого философа-раба.
"Черта или Сатаны, который бы мучил в аду народ за грехи, никогда не было. Это было только для того верующим сказано, чтобы они надеялись на будущее. Ибо это для того было еще сказано, чтоб удобнее всякого, во Христа верующего, свободнее привести к повиновению господам и чтоб они без всякого упорства мучились… Для чего, как рассказывает Евангелие, чудесно родился Христос? Для того только, чтобы быть мучиму и распяту на кресте, и чтобы весь род человеческий пострадал, подобно ему. Только он мучился, может быть, 12 часов, а весь род человеческий должен мучим быть 1829 лет и семь месяцев. Хорошо же он над нами подшутил! Мы носим на себе крестное его знамение за то… что вывел нас из одного заблуждения и ввергнул во вторую напасть, не менее ужасную. И велел нам мучиться, то есть: на том свете заплатят! Заплати мне здесь — а на том пущай господину заплатят. Знайте, что теперь аду и раю нету, да никогда его и не бывало, и надеялись мы на них совсем напрасно" [cdlxx]…
"Все наши законы взяты от Иисуса Христа [cdlxxi], ибо он основаны на мучении… Итак, если бы не надеялись на будущее, а разрешали бы здесь, наверное, лучше бы было. А то все упование наше возлагаем на будущие два мнимые царства — ад и рай — выдуманные Иисусом и на всю его путаницу [cdlxxii]"…
"Человек родится совсем не для того, чтобы он мучился или кто бы его мучил, а человек единственно для того родился, чтобы он украшал природу и землю, и прославлял бы создателя своего, и был бы в совершенном виде человека для украшения природы"…
"Только прошу вас моим Богам, равно и вашим, не бунтоваться [cdlxxiii], тот, кто скорее уверует, тот и без бунта почувствует свободу внутреннюю и душевную. Ведь тут тягость, кажется, небольшая, сказать, что не верую больше Христу и его святым, и матерям божиим и исполнить, что сказал"».
В 1907 г. появилась опера Н.А.Римского-Корсакова «Сказание о невидимом граде Китеже и деве Февронии». Один из главных героев оперы — дева Феврония — олицетворение чистоты и непорочности, несущая сокровенное русское народное мировоззрение, веками непонятное чужеземным мудрецам. Феврония показана как человек, пребывающий выше обрядности официального православия и несущий в себе непосредственную живую религию (обоюдосторонне направленную жизненно осмысленную связь человека и Бога) в неизбывном единстве эмоционального и смыслового строя её души. Она — единственный человек во всей опере, обладающий этим качеством, которое выражается в том, что действия её во всех обстоятельствах безошибочны, т. е. не усугубляют проблем, а разрешают их.
