Великий Любовник. Юность Понтия Пилата. Трудный вторник. Роман-свасория - Юрий Вяземский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
VIII. Чтобы больше к этому не возвращаться, несколько слов о друзьях и приятелях Феликса.
Его считал своим другом и продолжал ему покровительствовать Фабий Максим, как мы знаем, один из самых влиятельных людей в Риме. Фабию было под шестьдесят, а точнее — пятьдесят восемь лет.
По-прежнему благоволил к Феликсу теперь уже семидесятилетний Марк Валерий Мессала Корвин. Август постоянно оказывал Мессале различные знаки внимания. Однажды, например, в день божественного Юлия предстал перед Мессалой в его атрии, в толпе приветствовавших его клиентов, и во всеуслышание объявил: «Рассчитывай, Марк, на меня, как когда-то рассчитывал на тебя мой великий отец. Если понадоблюсь, не стесняйся и призывай. Приду по первому зову»…
Близки к Августу были также Помпоний Греции и Корнелий Север. Первый готовился к военной и провинциальной карьере. Второго Цезарь всячески привечал, словно извиняясь за ссылку отца его, Кассия Севера: Корнелий уже дважды был претором, и ходили упорные слухи, что он вот-вот станет консулом.
Помпей и Флакк были фаворитами Ливии.
Аттик — приближенный Тиберия и воспитатель его сына Друза.
Салан — воспитатель Германика.
Цельс, Брут, Гигин, Педон ни к Августу, ни к Ливии, ни к Тиберию вплотную не примыкали, как бы сохраняя свою независимость. Но Цельс после смерти Антония Музы стал самым почитаемым в Риме врачом, Брут считался одним из лучших судебных ораторов, Педон — знаменитым философом, Гигин — крупнейшим из римских эрудитов в самых различных областях знания. А посему они, эти якобы независимые, чаще и шире, чем многие «зависимые», привлекались и Тиберием, и Ливией, и самим Августом.
Теперь стало яснее, с какими людьми дружил и приятельствовал Феликс?
Я не упомянул двух сыновей Мессалы — Мессалина и Котту, — но лишь потому, что во второй год паннонской войны их не было в Риме.
Однако вернемся к Вардию.
IX. В конце марта Гней Эдий устал ожидать Феликса и сам решил его навестить. В городском доме того не оказалось, и Вардий поехал на виллу.
«Хозяина нет», — строго объявил привратник. А Вардий ему так же строго велел: «Доложи, что прибыл человек из претория».
Привратник побежал докладывать. Гней Эдий вошел на территорию усадьбы.
Навстречу ему из главного дома вышла женщина лет тридцати. Внимательно оглядев Вардия с ног до головы, она сказала:
«Ты не преторианец. Зачем обманываешь?»
«Я не обманываю, — отвечал Вардий. — Я из претория, но очень далекого. Я давний друг твоего мужа».
Женщина нахмурилась и сказала:
«Мой муж очень занят. На вилле он редко принимает. Завтра он будет в городе».
Гней Эдий тоже нахмурился и ответил:
«Я семь лет ждал. Мне надоело».
Женщина вновь внимательно оглядела Вардия и спросила:
«Постой… Ты тот самый Тутик?»
«Да, тот самый», — ответил Вардий и улыбнулся.
Женщина тоже улыбнулась и сказала:
«Прости, я не знаю твоего нормального имени».
«Тутик — самое нормальное из моих имен», — ответил Гней Эдий.
«Ну, тогда пошли», — сказала женщина и вошла в дом.
…Феликс в своем кабинете встретил Вардия так, словно рад был, что Гней Эдий пришел и оторвал его от работы. Не предлагая посетителю сесть, он расхаживал по таблинуму и говорил, говорил:
«Я чудовищно занят! Совсем нет свободного времени!.. Зная тебя, догадываюсь, что ты уже успел навести про меня справки. Но ты не всё знаешь, не всё! Помимо того, что я теперь каждый день занимаюсь с внучкой Цезаря, помимо поэмы, которую мне заказали… Тебе о ней говорили?.. Представляешь: двенадцать месяцев — двенадцать книг! Все праздники описать. Обо всех богах рассказать. Всех главных героев вспомнить: от Энея до Августа. Громадная работа! Прежде чем сесть писать, надо всё перерыть в наших библиотеках… А я ведь еще ими заведую. Я теперь еще и жрец Аполлона!.. Время летит, а я только четыре месяца описал, только до мая дошел… Так вот, представь себе: я еще одну поэму пишу! Мне боги ее заказали! Я вдруг понял, что шел к ней всю жизнь: в элегиях, в «Героидах», в «Науке» как бы делал наброски… И сам на себе испытал. Помнишь? Когда деревенел перед лицом гневного Августа…Я ее назвал «Превращения»…Никто до меня подобного не писал: ни греки, ни римляне! Я буду первым. Если сил у меня хватит… Хотя об этом тебе тоже могли рассказать. Некоторым друзьям я иногда читаю отрывки… Тебе тоже прочту, если поклянешься, что не разболтаешь. А то другие начнут требовать, чтобы я им читал. Или отнес к издателям то, что уже написал… Хочешь, прочту?»
«Хочу», — сказал Вардий.
Феликс метнулся к столу, выхватил наугад одну из дощечек. Но тут же бросил обратно и испуганно воскликнул:
«Мало того! У меня еще одна поэма лежит вот тут, на столе. Но я тебя заклинаю! О ней никто не знает: ни Аттик, ни Кар. Я тебе первому проговорился!»
Феликс перешел на шепот:
«Эта поэма о Венере, о ее странствиях по земле, о ее сыновьях… Мы о них когда-то с тобой говорили… Эту поэму не я пишу — она меня пишет. И я ее тебе никогда не стану читать. Не проси. Даже не заикайся! Она для меня слишком больная. Она словно кровью моей написана. И я ее прячу от себя как можно дальше. Но стоит мне в других моих поэмах хотя бы упомянуть имя Венеры или Амура, какая-то властная сила возвращает меня к «Странствиям», и пока я их не продолжу, никакие другие стихи мне не даются; они от меня ускользают, разбегаются, словно круги по воде, а на поверхность всплывает она, Венера, в разных своих обличиях…»
Феликс вновь закричал:
«А тут еще Юлию надо учить! И библиотеками управлять! И Аполлону служить! И «Фасты» писать, с которыми меня Ливия и Фабий постоянно торопят. И «Превращения», которые я сам себе заказал!»
Не предлагая Вардию ни выпить, ни закусить, ни даже присесть, Феликс снова забегал по кабинету, рассказывая, как трудится сразу над тремя поэмами.
Но вдруг остановился и, глядя на Вардия, взмолился:
«Уходи, Тутик! Прошу тебя, уходи! Мне сейчас одна мысль пришла. Если не запишу, ускользнет… Я завтра к тебе приду. С утра. Хочешь?»
Вардий поспешно обнял друга. А тот в его объятиях уже поворачивался к письменному столу.
Выходя, Гней Эдий сказал:
«Я рад за тебя. У тебя замечательная жена».
«Да. Без нее я бы давно погиб!» — радостно откликнулся Феликс. Он уже сидел за столом, роясь в дощечках.
X. Руфина, жена Феликса, вовсе не показалась Вардию красавицей. «Лоб словно из мрамора, без единой морщины, щеки — как розы, бледный румянец, заалевшая белизна, улыбка, как луч» (см. 25, IV) — ничего подобного Гней Эдий не обнаружил. Вполне заурядная внешность. Но чувствовалось, что за ней скрываются те самые внимательность и чуткость, которые знающие люди называют женским умом. Вардию было достаточно короткого разговора с ней, чтобы это понять и оценить.
А дальше…
Прости меня, Луций, но мне надоело пересказывать за Вардием в третьем лице. Пусть он сам повествует, а я не буду нести ответственности за его утверждения. Ведь всякий раз, когда ты кого-нибудь пересказываешь, не возражая и не комментируя, ты как бы с ним соглашаешься. А мне бы этого не хотелось — по некоторым причинам, о которых я позже упомяну.
Позволь мне предоставить слово Вардию. Я, разумеется, сокращу его описания, сохранив, однако, то, что сам Гней Эдий по-гречески именовал динамикой.
Первый этап
XI. — У Феликса, — говорил Вардий, — на станции Венеры Оффенды (см. Приложение 1, XXIX–XXXII) было четыре этапа. Первый на моих глазах развивался на протяжении апреля. Второй — в мае и июне. Третий — в июле и секстилии. Четвертый начался ранней осенью.
В апреле мне несколько раз посчастливилось поговорить с Феликсом наедине.
Первый раз я улучил момент, когда Феликс в своем городском доме поджидал гостей, но гости еще не прибыли. Я зван не был, но вошел, убедив привратника, что я — первый из приглашенных.
Феликса я застал на кухне: он следил за тем, как оформитель кушаний тупым ножом разрезает зайца с большим выменем.
«Я, наверно, не вовремя», — сказал я.
«Ты всегда вовремя», — тихо ответил Феликс, не поднимая на меня взгляда.
Я объявил, что пришел за тем, чтобы Феликс почитал мне из новой поэмы; ведь в прошлый раз обещал.
«Ну, это точно не вовремя!» — воскликнул Феликс и поспешил в триклиний, а я за ним.
«Я сейчас вообще почти ничего не пишу. Мои занятия с Юлией отнимают слишком много времени», — сообщил мне Феликс, пока мы шли по дому.
Едва мы вошли в триклиний, Феликс обернулся ко мне и зашептал:
«Бедный ребенок! Мать любила Гая и Агриппину, а к Юлии всегда была равнодушной. Я сам это видел. Девочка росла почти беспризорной. Ни ласки, ни приличного образования, так как Ливия занималась главным образом Гаем и Луцием… В пять лет лишилась отца. В пятнадцать — матери. И какой позор! Какое страшное потрясение для юной хрупкой души! Дед судит и приговаривает мать к заключению на пустынном острове, весь город судачит о ее разврате и святотатстве!.. И только что мать выслали, девушку в спешном порядке выдают замуж за Эмилия Павла. А Юлия еще слез своих по матери не выплакала. И разница в возрасте в двадцать шесть лет! И Павел — разве он подходящий муж для этого нежного и прекрасного создания?! Помнишь? Он женщин покупал, как покупают на рынке рабынь или другой товар. Чем этот расчетливый, холодный и пустой человек мог привлечь к себе маленькую Юлию?.. Она даже забеременеть от него не могла…Но всё это лишь маленькие неприятности по сравнению с тем, что скоро обрушилось на несчастную. Муж — заговорщик! Деда хотел убить, а брата посадить на его место! Муж обвинен и с позором казнен. Брат сослан в Соррент. А ее, ни в чем не повинную, в закрытой повозке ночью вывозят из Рима и доставляют на берега Арна, где на вилле, похожей на крепость, она проводит почти два года…С матерью ее, Юлией Старшей, хотя бы Скрибонии жить разрешили. А Юлии Младшей не позволили взять с собой даже спальных рабынь: чужих рабынь предоставили, грубых и невежественных флорентинок… Бедный ребенок!»
