Александровскiе кадеты (СИ) - Перумов Ник

— Что вы этим хотите сказать? — хрипло спросил подполковник. — Что мы…

— Останемся тут навсегда? — вдруг выдал молчавший доселе Костя Нифонтов.

— Друзья мои, — профессор снял очки, с силой потёр глаза. — Вы первые гости у нас из иного временного потока. Сейчас объясню почему; время, как физическая величина, обладает удивительным свойством. Выражение «река времени» при всей банальности довольно точно отражает одно её свойство — однонаправленность течения… ну, в интересующих нас условиях. Вы двигались против течения. Это всегда трудно…

— Значит, по течению спускаться будет легче, — перебила Ирина Ивановна. — Верно?

— Верно. Но существует проблема… точного попадания. Представьте, что вы — на плоту, вас несёт бурный поток, и вам нужно не просто соскочить на берег, но и… попасть точно в небольшой квадрат фут на фут, чтобы было понятнее. Прыгнуть с воображаемого нами плота на берег не составит большого труда. Но вот точно попасть, не заступив ни на дюйм, ни на линию — это задача посложнее.

— Профессор! Но как же ваш… агент? Тот самый, что спас Пушкина? Он-то попал, куда надо!

— Верно, государыня моя, Ирина Ивановна. Он попал куда надо. Его не существовало в вашем потоке. Ему было всё равно, куда прыгать, если вернуться к нашему примеру. А у вас — у каждого! — есть своё собственное время, своя… своя струйка в великой реке. И, чтобы стать самим собой, вам нужно точно в неё угодить. С идеальной точностью. В случае же промаха… — он опустил голову, пальцы его нервно сжались. — Наши модели рисуют самые разные исходы. Но ни одного благоприятного.

Воцарилось молчание.

— Я согласен рискнуть, — хрипло сказал Две Мишени. — Если вы способны наблюдать за переходом, то, значит, сможете увидеть… что случилось со мной. И, если настройки ваших приборов окажутся верными…

Федя заметил, как побелела госпожа Шульц.

— То вы сможете послать следом за мной и остальных. Если же нет… что ж, значит, я предстану перед Создателем несколько раньше, чем сам планировал.

— Никто никуда представать не будет, — твёрдо заявила Мария Владимировна. — Мы должны будем точно нацелить ваше перемещение. Геройски на пулемёты тут бросаться не надо. Поверьте, Константин Сергеевич, это не тот случай.

— А вообще этот бунт?.. Почему он вдруг вспыхнул? — вдруг спросила Ирина Ивановна. — Вы знаете, отчего?

И вновь Николай Михайлович потупился.

— Бунты и революции вообще удивительные события, — проговорил он вполголоса, не отрывая взгляда от белой скатерти. — Вчера их не было и, казалось, ничто не предвещало: власть крепка, полиция на местах, открыты рынки и лавки, и свора босяков разбегается, едва завидев одного-единственного городового. А назавтра — повсюду баррикады, идут грабежи, и те же босяки до смерти забивают не успевшего скрыться жандармского чина. Верные слуги государства вдруг оказываются первейшими борцами за «свободу», и всё рушится, рушится в бездну…

Он замолчал. Огромные напольные часы негромко и неумолимо отбивали секунды.

— К чему вы, Николай Михайлович? — Ирина Ивановна тоже говорила вполголоса, словно они оба боялись пробудить что-то жуткое, невидимое, дремлющее совсем рядом.

— Тут я должен бы начать рассказывать вам, что приключилось в нашем мире, — горько усмехнулся профессор, — но это очень долго и я буду сильно пристрастен. Поэтому постараюсь коротко и сухо. А дальше вы увидите всё сами. У нас, дорогие мои кадеты, Ирина Ивановна, Константин Сергеевич, сперва погиб Пушкин… потом безвременно опочил великий император Александр Третий. Россия и при его сыне, государе Николае Александровиче, развивалась и богатела, но слишком многим хотелось большего, одним — «чтобы как в Европе», парламенты и прочее, другим казалось, что у них слишком мало, в то время как у других слишком много. Я не вдаюсь сейчас в выяснение, насколько это всё было «справедливо» или «оправданно», или «соответствовало действительности». Это просто было. У нас тоже случилась русско-японская война, но куда более неудачная. Нет, самураи не взяли Владивосток, до такого не дошло, но флот наш погиб при Цусиме, а уступки по мирному договору мы сделали куда большие. Точно так же, как и у вас, у нас вспыхнули волнения. Их удалось свести на нет, Государь издал указ о создании Думы, премьер Столыпин, как и у вас, продвигал земельную реформу. Но, увы, Петра Аркадьевича застрелил террорист, и… — профессор махнул рукой. — А потом грянули балканские войны, за которыми пришла и мировая война. Германия с Австро-Венгрией против Англии, Франции и России. Потом к ним присоединились Соединенные Штаты, и…

— Ты всё равно не сможешь объяснить в подробностях, — вздохнула Мария Владимировна. — Скажу совсем коротко. Государя у нас больше нет, дорогие мои. И страна называется не Российская империя, не Российская республика (Аристова передёрнуло), даже не просто Россия. Страна называется Союз Советских Социалистических Республик. Многим жизнь в ней нравится. Некоторым нет. Но такое, я полагаю, при любых правителях, начиная с древних фараонов.

— Социалисты победили, — сухо сказал Николай Михайлович. — Захватили власть в октябре семнадцатого. А до этого, в феврале, в первую, так сказать, фазу волнений — отрёкся Государь. Погодите! — он поднял руку. — Сейчас я могу сообщить лишь голые факты. Первая мировая легла на страну тяжким бременем. Это, очевидно, поспособствовало… впрочем, итог один: с февраля Россией правило «временное правительство» из депутатов Государственной думы… первоначально. А потом — вооруженный переворот и социалисты, те самые, что «были никем», как поется в их песне — стали всем.

— А Государь? — тихо спросил Константин Сергеевич. — А как же армия, как же гвардия, как же…

— Государь, — жестко сказала Мария Владимировна, — вместе с семьёй — государыней, четырьмя дочерями-великими княжнами и наследником-цесаревичем, вместе с немногими оставшимися верными ему слугами — был расстрелян в Екатеринбурге. Летом восемнадцатого года. Династия пресеклась.

Федю Солонова словно хлестнул огненный бич. Нет, нет, не может быть, никогда!..

— С… дочерями? — пролепетала Ирина Ивановна. — Господи Боже милосердный…

— С дочерями, — кивнула Мария Владимировна. — Великие княжны Ольга, двадцати трех лет; Татьяна, двадцати одного года, Мария, девятнадцати, Анастасия, семнадцати. Семнадцать ей только-только исполнилось…

— И с наследником-цесаревичем, — продолжил профессор. — Алексей, ему должно было вот-вот исполниться четырнадцать.

Ирина Ивановна глухо всхлипнула и закрыла лицо руками. Константин Сергеевич, весь белый, поднялся, сжимая кулаки.

— Как же Господь попустил такое?!.. — вырвалось у него.

— Сядьте, господин подполковник, — вздохнул Николай Михайлович. — От Государя все отвернулись. Кто-то винил его во всём случившемся; кому-то было всё равно, кто-то и впрямь надеялся на лучшую жизнь. Так или иначе, социалисты взяли власть и…

— И никто не поднялся против них? — глухо спросил Две Мишени, глядя в пол.

— Поднялись, Константин Сергеевич. Поднялись, но — проиграли. Социалисты — или большевики, как они себя называли, почему — сейчас не так важно — выдвинули простые и понятные лозунги. Мир народам. Земля крестьянам. Фабрики и заводы — рабочим. Мобилизовали массы. Обещали, обещали и обещали… Обманули, конечно.

— Кто-то надеялся на лучшую жизнь? — Ирина Ивановна подняла взгляд. Глаза её блестели. — Какая может быть лучшая жизнь, если она начинается с такого злодейства? Ведь Государя не судили?..

— Вы абсолютно правы, — кивнул профессор. — Никто не озаботился формальностями.

— Но дети… дети-то в чём виноваты?!

— Ах, Ирина Ивановна!.. нет смысла задавать эти вопросы. Кто-то пытался сказать, что это, мол, «возмездие кровавому царскому режиму»…

— Какое отношение к этому имели юные девушки и мальчик-подросток?!

— Никакого.

— Тогда почему…

— Дорогие мои, — опять перебила Мария Владимировна. — Нет смысла задавать сейчас эти вопросы. У нас это случилось. Мы старались сделать всё, чтобы подобное не случилось у вас.