Кавказ - Александр Дюма

Я искал везде и спрашивал у всех историю царицы Тамар, но ничего не мог найти, кроме малодостоверных преданий и нескольких стихотворений Лермонтова, несмотря на то, что замки царицы Тамар встречались нам чуть ли не на каждой версте.

В девять часов мы кончили завтрак; лошади уже были оседланы.

Утро прошло в рассматривании рисунков старого художника, прекрасно говорящего по-французски. К какой нации он принадлежит, не знаю; что же касается его религии, то, безусловно, он был тамарист. Довольно большой альбом его состоял из трех цветов — желтого, голубого и зеленого, которые, по-видимому, соответствовали его намерению — собрать рисунки всевозможных видов замков Тамар. Он зарисовал с различных сторон замок, который мы собирались осмотреть.

Мы сели на коней и за двадцать минут проехали четыре или пять верст, отделявших нас от царских развалин. На повороте одной из гор замок неожиданно предстал перед нашими взорами. Он величественно возвышался на уединенном пике, господствующем над Алазанской долиной, имея горизонтом ту великолепную цепь Кавказских гор, вдоль которой мы ехали накануне. Мы находились выше его подножья, но вершина его возвышалась над нами. Невольно приходила мысль, что сквозь его проломы прошли не только эпохи, но и революции.

Муане срисовал его с того места, где мы находились, — возможно, это была единственная точка, забытая кистью старого художника.

В шести верстах от замка царицы Тамар возвышается другая гора, не менее оригинальная. Проезжая мимо горы перед закатом мы заметили ее по прекрасной форме и великолепному освещению. Она называется «Ильинской горой». Соленое озеро омывает ее основание. Часовня, часто посещаемая жителями, построена в небольшом гроте, вырытом в центре горы. Предание гласит, что в этом гроте пророк Илья получал пищу, приносимую ему вороном, и что с вершины этой горы он вознесся на небо, оставив мантию своему ученику Елисею. Вот первое библейское предание, с которым мы встретились в пути, было заметно, что мы приближались к Армении.

Воротясь домой, мы нашли княжеского адъютанта, ожидавшего нас со своим альбомом. Он также рисовал и, участвуя в последней лезгинской экспедиции, запечатлел многие очень любопытные пейзажи. Один из них был вид Горук-Меера, т. е. горы, на которую во время последнего похода должны были подняться, чтобы добраться до лезгин. На другом рисунке был изображен Беджит-аул, взятый после осады каждой его сакли порознь. Чтобы войти в него, надо разрушить все сакли по очереди. Когда же взяли последнюю саклю, аул был срыт до основания.

Третий был вид аула Китури, объятого пламенем. Перед этим аулом, взятым 21 августа 1858 года, генерал Вревский получил рану двумя пулями в грудь и в ногу. Через десять дней он скончался. Полковник Карганов занял его место командира экспедиции и, продолжая ее, взял приступом и срыл Дидо. Все жители (тысяча человек) покорились.

На четвертом рисунке были показаны лезгинские ворота, украшенные отрубленными руками; руки были пригвождены, подобно волчьим лапам на воротах наших ферм. Эти кровавые трофеи долго сохраняются, и руки походят на живые благодаря одному составу, в котором их предварительно кипятят. Эти ворота, принадлежащие аулу Дидо, были украшены пятнадцатью руками. Другие, более благочестивые, прибивают их к стенам мечетей. В Дидойской мечети было, может быть, до двухсот пригвожденных рук.

Впрочем, тушины, христианское племя, — непримиримые враги лезгин и вообще всех магометан, оказывающих большие услуги в экспедициях, имеют — при всех своих христианских чувствах — тот же самый обычай: сколько неприятелей, взятых тушинами, столько и отрезанных рук.

Во время последнего похода у тушинского вождя, находившегося в русских рядах вместе с тремя сыновьями, был ранен старший сын. Он боготворил этого молодого человека, но счел за бесчестье выказать свою слабость, хотя в сущности сердце его надрывалось. Отец называется Шет[211].

Может быть, это имя есть испорченное «шайтан», что значит дьявол.

Сына звали Григорием. Отцу указали дом, куда раненый был перенесен. Шет отправился туда. Юноша жаловался на сильную боль. Шет подошел к ковру, на котором лежал раненый, оперся на свое ружье и, нахмурив брови, спросил:

— Кого это я произвел на свет, мужчину или женщину?

— Мужчину, батюшка, — отвечал Григорий.

— А если так, — возразил Шет, — то зачем этот мужчина жалуется?

Раненый замолчал и испустил дух без стонов.

Отец взял труп, обнажил его и положил на стол; потом концом своего кинжала сделал семьдесят пять меток на стене, после чего разрубил тело своего сына на семьдесят пять кусков — по числу родственников и друзей, способных носить оружие.

— Что ты делаешь? — спросил полковник, увидевший его за этой страшной работой.

— Я отомщу за Григория, — отвечал он, — через месяц мне будет доставлено столько же лезгинских рук, сколько здесь кусков.

И действительно, спустя месяц он получил от своих родственников и друзей семьдесят пять рук, к которым он присоединил от себя еще пятнадцать, добытых им самим, всего девяносто рук: Григорий был отомщен.

В сражении тушинец никогда не согласится на помощь единоплеменника, разве только по зову последнего; но редко случается, чтобы тушинец звал на помощь, даже если он был один против трех.

Некий тушинец влюбился в молодую девушку деревни Тианет и просил ее стать его женой.

— Сколько лезгинских рук ты можешь принести в приданое? — спросила девушка.

Молодой тушинец удаляется со стыдом: он еще ни разу не сражался. Он отправляется к Шету и рассказывает ему о своем несчастье.

— Спроси ее сначала, сколько рук она хочет, — сказал ему Шет.

— По крайней мере три, — отвечала девушка.

Тушинец передал ответ Шету.

— Пойдем со мной в следующую экспедицию, — сказал ему Шет.

— Но, может быть, придется долго ждать, — отвечал молодой человек.

— Ну так пойдем теперь же, я готов всегда.

Они отправились и недели через две возвратились с двенадцатью руками: Шет отрубил семь, а влюбленный — пять рук. Он принес две лишних руки против обещанного, а потому женитьба и праздновалась с большим торжеством, в котором принимала участие вся деревня.

В числе рук, принесенных Шетом, была одна детская. Как же она к нему попала?

Шет — рубака. Лезгинские матери, чтобы заставить замолчать детей, говорят: «Вот я сейчас позову Шета». И дети со страху умолкают. Один из них, более других упорный или, может быть, не веривший в Шета, продолжал плакать. Это было ночью. Мать взяла ребенка и открыла окно.

— Шет! Шет! — крикнула она. — Отрежь руку этому плаксе.

И чтобы устрашить ребенка, она высунула его в окно. Ребенок испустил отчаянный крик. Мать тотчас же заметила, что этот крик произошел от боли, а не от страха, и потому немедленно втащила ребенка назад: правая рука у него была отрублена.

Случилось же так, что Шет засел в засаду около этого дома и, услышав неблагоразумный зов матери, воспользовался им. Какие кровожадные звери, эти люди!

До Тифлиса оставалось сто двадцать верст. Видя, что за дорога нас ожидала, становилось ясно, что мы доберемся до Тифлиса ранее 12 или первого часа пополудни на другой день, если, конечно, нигде не застрянем на ночь.

На первых двух станциях, т. е. на Чероской и Сигнахской, все шло хорошо — лошадей нам давали. Со второй станции мы не взяли конвой, потому что начиналась безопасная дорога.

Отсутствие конвоя заставило станционного смотрителя третьей станции, именуемой Магорская, принять нас за людей недостойных внимания; в результате, несмотря на подорожную, он даже не взглянул на нас и отвечал, что нет лошадей. Ответы эти были уже ведомы нам; но так как мы хотели пообедать прежде, чем пуститься в путь, что должно было отнять у нас целый час, мы отвечали, что подождем.

— Ждите, — сказал смотритель с прежней наглостью, — но все-таки лошадей и к ночи не будет.

На это заявление нечего было ответить, кроме как обратиться к помощи плети.

— Возьмите плеть, — сказал я Калино, — она в моем чемодане.

— Зачем вы ее туда положили?

— Потому что, как вы знаете, эта славная плеть дана мне генералом Ланом, и я очень дорожу ею.

— Что же мне делать с вашей плетью?

— То же, что волшебники делают своей палочкой: я заставлю добыть лошадей хоть из-под земли.

— Все таки я думаю, что сегодня это будет совершенно бесполезно: лошадей действительно нет.

— Это мы увидим после обеда, а теперь на всякий случай достаньте плеть из чемодана.

Пока Калино вытаскивал плеть, Муане и я вошли в комнату, которая была наполнена проезжими.

Всем был дан тот же самый ответ, как и нам, и все ожидали.

Какой-то грузинский князь с сыном, сидя за столом, ели вареную курицу и пили водку. Увидев нас, они встали, подошли и предложили принять участие в их ужине. Мы согласились, но с условием, что и они не откажутся от нашего. С их стороны было куда справедливее отказаться.