Революция и семья Романовых - Генрих Иоффе

20 февраля Совнарком вновь вернулся к этому вопросу. В протоколе заседания (№ 66) зафиксировано: «Поручить комиссару юстиции и двум представителям крестьянского съезда подготовить следственный материал по делу Николая Романова. Вопрос о перевозе Николая Романова отложить до пересмотра этого вопроса в Совнаркоме. Место суда не предуказывать пока»[739].

В апреле, когда Президиум ВЦИК обсуждал вопрос об «охране бывшего царя» (Романовы находились тогда в Тобольске), в протоколе заседания Президиума (№ 3), между прочим, указывалось на необходимость «в случае возможности немедленно перевести всех арестованных (Романовых. – Г.И.) в Москву»[740].

В начале мая, когда Николай и некоторые члены его семьи уже были доставлены в Екатеринбург, Я. М. Свердлов, сообщая об этом на заседании Президиума ВЦИК, сказал, что вопрос о дальнейшей судьбе бывшего царя будет «вынесен на рассмотрение ВЦИК»[741]. По некоторым данным, Президиум ВЦИК готовился вынести этот вопрос на обсуждение V съезда Советов, но вспыхнувший во время заседаний съезда левоэсеровский мятеж помешал этому[742]. Тем не менее, и тогда Советское правительство не отказывалось от своего намерения. Бывший царский премьер В. Н. Коковцов писал в своих воспоминаниях, что 9 июля он был на допросе у председателя Петроградской ВЧК М. Урицкого. Расспросив его о бывшем царе, Урицкий сказал: «Я не буду дольше останавливаться на этом вопросе: Советская власть решила вынести действия бывшего царя на рассмотрение народного суда и Вы, конечно, будете допрошены в качестве свидетеля по этому делу»[743].

Позиция Советской власти встречала недовольство и противодействие левоэсеровских и анархистских элементов в Уралоблсовете. Нельзя не отметить и того, что ряд большевиков Уральского областного комитета партии и Уралоблсовета, в брестский период стоявших на позициях «левых коммунистов», полностью не изжили своего «левачества» и позднее. Некоторым из них казалось, что затягивание решения судьбы Романовых, «примиренчество» в отношении их, с одной стороны, могут дать лишние козыри в руки левых эсеров, а с другой – усилить опасность их бегства из Екатеринбурга.

Надо сказать, что в деятельности ряда членов Уралоблсовета даже летом 1918 г. все еще проявлялись некоторые сепаратистские тенденции. Как известно, в начале 1918 г. он создал по типу Совета Народных Комиссаров свой «областной Совет народных комиссаров», в какой-то мере претендовавший на роль некоего «уральского правительства». В определенной мере это было естественным следствием первого этапа советского строительства в общегосударственном масштабе, усугублявшимся отсутствием прочной связи между центром и периферией. И это, конечно, препятствовало преодолению «левокоммунистических» настроений среди части екатеринбургских и уральских большевиков.

Сложный комплекс ультралевых и левых тенденций на Урале, по существу, стихийно проявил себя в судьбе брата бывшего царя, великого князя Михаила Александровича. Мы уже знаем, что в монархических и белогвардейских кругах, особенно в их проантантовской части, он котировался на будущий престол чуть ли не как «претендент № 1». Разные соображения в данном случае играли роль. В сознании многих монархистов Николай II был все же серьезно скомпрометирован «распутиниадой» и «пагубным влиянием» Александры Федоровны; учитывался к тому же и факт его «добровольного отречения». Михаил Александрович был свободен от этих «компрометирующих обстоятельств» и, согласно псковскому отречению, считался «легитимным преемником». В нем, кроме того, видели слабохарактерного человека, что, по расчетам монархистов, открывало перед ними широкую перспективу нужных политических влияний. Не случайно Милюков в июне 1918 г. рекомендовал «Правому центру» в Москве «отыскать» именно Михаила Александровича…

Между тем Михаил еще в марте 1918 г. был выслан из Гатчины в Пермь «до особого распоряжения»[744]. Здесь он вместе со своим личным секретарем Н. Джонсоном проживал в гостинице «Королёвские номера». Установленный для них режим был практически свободным, о чем в Пермь телеграммой сообщил управляющий делами СНК В. Д. Бонч-Бруевич[745]. Сохранились показания некоего «господина Крумпниса», который весной и летом 1918 г. жил в тех же «Королевских номерах». Он часто видел высоченного великого князя и маленького, полного Джонсона («этих Пата и Паташона») свободно гуляющими по улицам Перми, заходящими в магазины, кинотеатр и т. д. Пожалуй, единственное ограничение состояло в обязанности периодически отмечаться в губернской Чрезвычайной комиссии.

Среди части населения «вольная жизнь» бывшего великого князя вызывала беспокойство и раздражение. Рабочие пермских заводов на митингах и собраниях принимали резолюции о заключении Михаила Романова в тюрьму, и местный Совет предпринимал попытки усилить его изоляцию. Михаил жаловался в Москву, откуда потребовали не нарушать его гражданских прав, если он не дает к этому какого-либо повода[746]. Но стихийное недовольство росло… Все тот же Крумпнис был свидетелем того, как вечером 12 июня в «Королевские номера» явились трое неизвестных и предъявили «комиссару гостиницы» ордер на выдачу Михаила Александровича и Джонсона. Затем все сели в экипаж и уехали, причем «никакого волнения на их лицах не было». В гостинице, по словам Крумпниса, хватились примерно через полчаса, стали звонить в ЧК, откуда сообщили, что там ордера на арест и увоз Михаила и его секретаря не выдавали. Несколько чекистов и членов исполкома Пермского Совета немедленно прибыли в «Королевские номера» и заявили, что происшедшее есть не что иное, как кем-то организованный побег[747]. Из Перми в Москву и Петроград «вне всякой очереди» пошла телеграмма: «Сегодня ночью неизвестными в солдатской форме похищены Михаил Романов и Джонсон. Розыски пока не дали результатов. Приняты самые энергичные меры. Пермский окружной чрезком»[748]. Впоследствии белогвардейские «расследователи» и авторы изобразили случившееся как «чекистскую инсценировку», разыгранную якобы «по указанию из центра».

Но все это строилось на чистейших вымыслах и домыслах, продиктованных яростным антисоветизмом. Только последующее расследование показало, что Михаил и его секретарь стали жертвами группы анархически настроенных рабочих, руководимых председателем Мотовилихинского Совета Г. Мясниковым (позднее один из активных участников анархо-синдикалистской «рабочей оппозиции»). Но все это выяснилось позднее, а тогда происшествие в «Королевских номерах» не могло не отозваться на положении Николая, его семьи, а также нескольких бывших князей, находившихся в Алапаевске: их охрана была усилена[749].

Исчезновение Михаила Романова из «Королевских номеров» породило в белогвардейском лагере множество легенд: почти до конца гражданской войны распространялись слухи о том, что где-то до поры до времени скрывается великий князь Михаил Александрович, который вот-вот встанет во главе белой армии…

…Между тем положение на фронте в районе Урала быстро ухудшалось. Белочехи и отряды белогвардейцев вели наступление на Екатеринбург по двум направлениям: со стороны Челябинска и Западноуральской железной дороги. В конце мая 1918 г. в Екатеринбурге был образован Революционный штаб Уральской области, а 2 июня Екатеринбургский комитет РКП(б) объявил проведение всеобщей партийной мобилизации. Положение неуклонно обострялось. 13 июня в Екатеринбурге состоялось расширенное заседание Уральского областного комитета РКП (б) с участием прибывших в город представителей Высшей военной инспекции во главе с Н. И. Подвойским. Решено было свести все части, действовавшие против белочехов и белогвардейцев на Северном Урале, в Северо-Урало-Сибирский фронт; командующим назначался член инспекции старый большевик Р. И. Берзин. Фактически только теперь на Урале активно развернулось строительство регулярной Красной Армии, в чем большую роль сыграл Уральский окружной военный комиссариат, возглавляемый Ф. И. Голощекиным и С. А. Анучиным[750].

В 20-х числах июня командующий Северо-Урало-Сибирским фронтом» в оперативном отношении был подчинен образованному 13 июня Реввоенсовету Восточного фронта и его командующему, уже известному нам левому эсеру М. Муравьеву. Муравьевский мятеж нарушил и без того еще не полностью налаженное управление войсками, серьезно подорвал доверие к командному составу и свел на нет многое из того, что было сделано раньше для организационного укрепления фронта. В докладе нового главкома Восточного фронта председателю ВЦИК Я. М. Свердлову прямо указывалось, что отступление армий этого фронта, в том числе 3-й армии, действовавшей в районе Екатеринбурга, было вызвано действиями «прежнего главнокомандующего Муравьева». 3-я армия, растянувшаяся по широкому фронту, насчитывала всего лишь 16 тыс. штыков и не имела никаких резервов. Сдержать белочехов и белогвардейцев, «наступавших компактными ударными группами», она не могла[751]. Фронт быстро приближался к Екатеринбургу. В доме Ипатьева знали об этом; дневник Александры Федоровны свидетельствует о том, что там видели, как во все увеличивающемся числе проходили по городу артиллерия, пехота, кавалерия, что туда доходили слухи о множестве раненых, которых ежедневно привозили в Екатеринбург, и т. д.[752] О том, что Романовы готовились к освобождению и бегству, свидетельствовала переписка между ними и неким «офицером», тайным путем проникавшая за стены Ипатьевского особняка, но перехватывавшаяся охраной. В одном из писем Николай сообщал план дома и режим охраны. Еще большей неожиданностью было то, что в одном из укромных мест особняка было обнаружено несколько гранат.