Доблестная шпага, или Против всех, вопреки всему - Амеде Ашар

Все встали. Стаканы опустошали с криками: «Смерть империи!» Возбужденные, офицеры не обращали больше внимания на графа Эберара. Он только что уронил свой стакан, который разбился вдребезги.

— Вы не пьете! — сказал вдруг ему Рено.

— Мой стакан только что разбился! — холодно ответил граф.

Его взгляд и взгляд г-на де ла Герш встретились. Снова г-н де Паппенхейм нахмурил брови, и на его бледном лбу таинственно проступили два красных скрещенных меча.

Пирушка тем временем заканчивалась. Принесли карты и игральные кости. Граф Эберар бросил несколько золотых монет на стол, проиграл их, встал. И уже в следующую минуту он не торопливо вышел из зала.

Арман-Луи, ни на мгновение не терявший его из виду, последовал за ним. Когда они остались одни, за густой садовой изгородью, он окликнул его:

— Господин граф де Паппенхейм! На одно слово! — сказал он.

Граф вскинул голову и ответил пренебрежительно:

— Вы меня узнали, я это понял. Оставьте же меня!

Гримаса негодования отразилась на лице г-на де ла Герш.

— Вот мое слово: я предъявил бы вам счет, не окажись вы в критической ситуации, — усмехнулся он. — А потому я готов забыть обо всем, чтобы избавить вас от опасности, которой вы здесь подвергаетесь. Господин великий маршал, вы ели хлеб моего отца и спали под его крышей. У моей палатки стоит лошадь, верный человек доставит вас до наших аванпостов. Уже наступила ночь и достаточно темно. Езжайте!

— Вы знаете, кто я, вы, Арман-Луи де ла Герш, и вы предлагаете мне лошадь?

— И чтобы до рассвета вас в лагере уже не было! снова заговорил Арман-Луи, не давая графу де Паппенхейму вставить слово. — Еще одно волнение — и вы можете выдать себя знаком на лбу! Среди нас есть немецкие солдаты, которые, глядишь, и проболтаются. А если вас выдадут, вы знаете, что ждет тех, кто так рискует.

На лице г-на де Паппенхейма появилось выражение высокомерия.

— Король, который защищал свою страну, — сказал он, — вошел однажды в датский лагерь переодетым в менестреля. Этого короля — вы не можете не знать его имени — англичане называют сегодня Альфредом Великим.

— Не соблаговолит ли господин граф де Паппенхейм последовать за мной? — в ответ спросил его Арман-Луи.

— Ах, вы все ещё думаете об этом вашем верном проводнике и о лошади, которые должны вывести меня из лагеря?

— Да, все ещё думаю.

Граф де Паппенхейм посмотрел на Армана-Луи. Война безжалостная, война непримиримая и беспощадная, развязанная в эту эпоху из-за религиозных страстей, ужасные картины войны, свидетелем которых он был с младых лет, могли ожесточить душу грозного полководца императорской армии, приучить его к коварству, к пренебрежению всем самым святыми самым почитаемым, но в нем сохранились все же остатки достоинств. Время и война ещё не полностью опустошили его.

Движением, полным благородства, он неожиданно протянул руку г-ну де ла Герш.

— Вот о чем я никогда не забуду! — сказал он.

И на этот раз лицо его озарилось добрым чувством.

Уже через час два всадника в длинных плащах под покровом темноты удалялись от палатки г-на де ла Герш.

У ворот лагеря г-н де Паппенхейм огляделся и спросил:

— А где же ваш верный проводник?

— Проводник — это я! — ответил Арман-Луи.

И, приказав постовому пропустить всадника, он галопом поскакал в поле вместе с графом.

— Ах! Вы победили меня дважды! — сказал великий маршал с некоторым удивлением. — Берегитесь третьего раза!

И, пришпорив лошадь, он исчез в ночи.

31. Старая знакомая

Сцена совсем другого рода происходила на следующий день в расположении шведского лагеря.

Как бы хорошо ни была сформирована королевская армия, слава Густава-Адольфа была такова, что большое число офицеров, сбегавшихся со всех концов, спешили стать под его знамена, как только он вступил на территорию Германии. Но отнюдь не патриотизм и не религиозные убеждения, а пристрастия иного рода воодушевляли вновь прибывших. Они любили сражения ради сражений и ещё — добычу, а потому они вовсе не отличались щепетильностью. Король страдал от их присутствия.

Однажды утром ему сообщили, что группа авантюристов под командованием капитана из вольных рот захватила врасплох большой поселок, где стоял лагерем батальон имперских войск. Дело было горячее: группа вернулась с богатой добычей. Но об этом походе рассказывали страшные вещи.

Густав-Адольф приказа Арнольду де Брае привести к нему капитана этой роты.

— Ваше имя? — спросил король.

— У меня их несколько, в зависимости от того, в какой стране я нахожусь. В Стране Басков я капитан Голиаф. Здесь я капитан — Молох. Во Франции меня зовут капитан…

— Довольно! — прервал его король. — Когда у человека столько имен, нет смысла знать ни одно из них.

Пройдоха-капитан улыбнулся.

— Этой ночью в поселке вы захватили вражеский отряд? — снова спросил король.

— Да, Сир.

— Где пленные?

— Я их всех перерезал.

— Всех! И раненных — тоже?

— Я ни для кого не делаю исключений.

Выражение страшного гнева появилось на лице короля.

— А поселок? — спросил король.

— Он был предан огню.

— Как?! И женщины и дети!

— Я крикнул: «Поселок — наш!». И мои солдаты взяли добычу.

— Мерзкий бандит! — вскричал король. — Разве такие обещания я давал этому бедному народу, двадцать раз ограбленному?!

Капитан Молох хотел ответить, но король прервал его на полуслове:

— Чтобы награбленное этой же ночью было возвращено тем, кого вы так хищнически разорили! — приказал он. — И пусть ваших людей, осквернивших свои руки резней и поджогом, немедленно лишат оружия и выгонят из лагеря! А их лошадей, их вещи и походное имущество необходимо пустить с молотка, и вырученные деньги раздать их жертвам! Твою шпагу, капитан Молох!

Капитан колебался, но двадцать офицеров окружали его. И он медленно вынул шпагу.

— Арнольд де Брае! Возьмите эту шпагу и сломайте её как шпагу подлеца и нечестивца! — распорадился король.

Губы капитана побледнели. Арнольд де Брае взял шпагу капитана Молоха и сломал, наступив на нее.

— Теперь возблагодари Бога и уходи! — приказал Густав-Адольф. — Если бы ты сражался не под благородными шведскими знаменами, которые покровительствовали тебе также надежно, как я берегу королевское достоинство моего предка Густава Ваза и любовь моего народа, я бы повесил тебя как собаку на самой высокой ветке дуба.

В глазах капитана Молоха помутилось, и он пошатнулся. Два младших офицера подошли к нему и, по знаку короля, лишили его кинжала и знаков его капитанских отличий.