Эра Меркурия. Евреи в современном мире - Юрий Слёзкин

 Пока Сталин был жив и неоспоримо непогрешим, подобная логика — и вселенная, которая на ней держалась, — казалась советской элите осмысленной. Однако, было три профессии, которые подвергали сомнению священное единство знания и добродетели самим фактом своего существования и нормального функционирования. Одной была тайная полиция, которая искала порчу внутри партии и потому постоянно добывала секретное знание, к которому сама партия доступа не имела. То была знакомая проблема, у которой было два знакомых решения: использование меркурианских чужаков и периодическое истребление носителей автономного знания. Второе решение (избранное после середины 1930-х годов, когда чуждость попала под подозрение) оказалось чрезвычайно дешевым и эффективным, потому что чекистская работа сталинского образца не требовала никакой специальной подготовки, кроме ошибочного убеждения, что разоблачение максимального числа врагов — лучший способ не попасть в их число. Ни одна советская профессия не отличалась столь высоким уровнем смертности и столь слабым представлением о природе своей работы, как тайная полиция. В 1940 году обреченный архитектор Большого террора Н. И. Ежов сказал: «Я почистил 14 000 чекистов.

 Но огромная моя вина заключается в том, что я мало их почистил». А в 1952-м обреченный архитектор еврейского дела М. Д. Рюмин написал: «Я признаю только, что в процессе следствия не применял крайних мер, но эту ошибку после соответствующего указания я исправил».

 Другой профессиональной группой, между делом подрывавшей официальную идеологию, были ядерные физики, чьи успехи в создании бомбы казались наглядным результатом их пренебрежения Энгельсовой «диалектикой природы». Поскольку создание бомбы было делом первостепенной важности, официальную ортодоксию (включая недоверие к евреям) пришлось — на время работы над бомбой — частично отменить. Подобное вероотступничество стало возможным благодаря тому, что группа, участвовавшая в проекте, была небольшой, а соответствующая часть канона периферийной. Опасность заключалась в том, что партия фактически признавала свою власть политической, но не трансцендентной. Никакая другая советская профессия не обладала таким высоким статусом при такой малой потребности в марксизме-ленинизме, как ученые-атомщики.

 И, наконец, врачи. В обычных условиях их деятельность не составляла проблемы для партийной монополии на истину, но когда Сталину перевалило за семьдесят и он начал видимо стареть, стало ясно, что жизнь «великого вождя и учителя» — и следовательно, судьба мирового социализма — находится в руках профессионалов, чьи претензии на обладание жизненно важным знанием не мог проверить и удостоверить никто, кроме других профессионалов. Советское единство знания и добродетели всегда было шатким: одна чистка за другой разоблачала специалистов как вредителей, инженеров как саботажников, разведчиков как шпионов и жрецов как колдунов. Врачи, зарабатывавшие на жизнь борьбой со смертью, выступали в роли «отравителей» на бухаринском процессе 1938 года и в многочисленных слухах, порожденных безвременными кончинами советских вождей, но их не предназначали к ликвидации как класс — до тех пор, пока Сталин не приблизился к пределам своего бессмертия, а евреи не были разоблачены как главные носители инфекции. Первые из арестованных придворных медиков были русскими, но, по мере того как «дело врачей» распухало, кампания против «убийц в белых халатах» совпала с атакой на «еврейский национализм». Самая чуждая из национальностей слилась с самой смертоносной из профессий.

 Поход Сталина против евреев был похож на множество других попыток избавить Советский Союз от групп, ассоциировавшихся с досоветским прошлым или антисоветским настоящим. Заполняя анкету, Виктор Штрум из «Жизни и судьбы» Василия Гроссмана доходит до пятого пункта, «национальность», и пишет: «еврей».

 Он не знал, что будет вскоре значить для сотен тысяч людей ответить на пятый вопрос анкеты: калмык, балкарец, чеченец, крымский татарин, еврей...

 Он не знал, что... через несколько лет многие люди станут заполнять пятый пункт анкеты с тем чувством рока, с которым в прошлые десятилетия отвечали на шестой вопрос [«социальное происхождение»] дети казачьих офицеров, дворян и фабрикантов, сыновья священников.

 Но были и отличия. Из-за смерти Сталина в марте 1953-го поход против евреев оказался гораздо менее массовым и гораздо менее смертоносным, чем кампании против других национальностей, перечисленных Гроссманом (и многих других, им не перечисленных), чем «национальные операции», проведенные Ежовым в 1937— 1938 годах, или чем ликвидации различных «социально чуждых» категорий во время Красного террора и потом снова в 1930-е годы. Был он и менее последовательным, чем проводившаяся в 1920-х и начале 1930-х годов дискриминация «детей казачьих офицеров, дворян и фабрикантов, сыновей священников». Но это вопрос масштаба; самым необычным в антиеврейской кампании конца 1940-х — начала 1950-х годов было сочетание сосредоточенности на профессиональной элите со строго этническим и подчеркнуто публичным критерием отбора.

 Жертвы кровавых кампаний против «буржуазии» и «кулачества» не считали себя членами «буржуазных» или «кулацких» сообществ. Жертвы Большого террора 1937 и 1938 годов понятия не имели, за что их арестовывали. Большинство арестованных в ходе ежовских «национальных операций» не знали о существовании таких операций и не имели возможности отличить свои «дела» от «дел» других категорий жертв. Даже массовые этнические депортации, не оставлявшие сомнений в том, против кого они направлены, проводились секретно и остались почти совершенно не замеченными столичной элитой (поскольку сводились к транспортировке в основном сельского населения из одной дальней провинции в другую).

 Антиеврейская кампания была одновременно публичной и относительно прозрачной. Она была направлена против некоторых существенных элементов Советского государства и в то же время противоречила некоторым существенным официальным ценностям этого государства. Как сказала в 1952 году Лина Каминская, студентка, комсомолка и дочь бывшего работника Комиссариата авиационной промышленности, у нас в стране проводится неправильная политика по национальному вопросу. После войны в стране прокатилась волна антисемитизма как выражение фашистской идеологии... Моя точка зрения складывается из всего того, что я вижу и слышу... Все, что я говорю, является моим твердым убеждением. Эти взгляды разделяют мои близкие знакомые из интеллигенции — врачи, инженеры, юристы, студенты.

 Каминскую исключили и из института, и из комсомола, но нет сомнения, что взгляды ее разделялись не только ее близкими знакомыми. Как писал Сталину известный кинорежиссер М. И. Ромм, проверяя себя, я убедился, что за последние месяцы мне очень часто приходится вспоминать о своем еврейском происхождении, хотя до сих пор я за 25 лет советской власти никогда не думал об этом, ибо родился в Иркутске, вырос в Москве, говорю только по-русски и чувствовал себя всегда русским, полноценным. Если даже у меня появляются такие мысли, то, значит, в кинематографии очень неблагополучно, особенно если вспомнить, что мы ведем войну с фашизмом, начертавшим антисемитизм на своем знамени.

 Впервые со времен революции представители советской элиты еврейского происхождения подверглись прямым и недвусмысленным нападкам — не потому, что в их среде скрывались отдельные «чуждые элементы», как было в 1937—1938 годах, а потому, что они были еврейского происхождения. (Мой русский отец, закончивший МГУ в 1949 году, мог поступить в любую аспирантуру, потому что его сокурсникам-евреям, которые составляли большинство кандидатов, в приеме отказывали. «Социальное происхождение» уже не имело значения, «коренная» национальность имела.)

 Впервые за все время существования режима советским гражданам было сказано, что внутренние враги — это не члены неких расплывчатых социальных групп или призрачных тайных обществ, а официально зарегистрированные представители определенного древнего племени, известного своим вероломством (как в христианской, так и в фольклорно-аполлонийской традиции) и тесно связанного с космополитической фазой большевистской революции (которую некоторые русские и украинцы всегда считали умышленно антирусской и антиукраинской). Результатом стала массовая эпидемия антисемитских слухов, листовок, угроз, оскорблений и физического насилия, достигшая высшей точки во время истерического разоблачения «врачей-убийц».

 Впервые за все время своего существования Советское государство выступило против определенной категории своих преданных и привилегированных подданных, основываясь на очевидном — и очевидно несоветском — принципе. Годл и ее дети впервые оказались среди отщепенцев. Многие из них впервые усомнились в своей советской вере — и в виновности прежних отщепенцев. Как пишет Эстер Маркиш, лишь собственное горе заставило нас осознать весь ужас нашей жизни в целом — не только муки евреев или муки интеллигенции, но муки всей страны, всех социальных групп, всех народов, ее составлявших. После ареста Маркиша наша домработница, прожившая у нас больше 15 лет и ставшая, по сути, членом нашей семьи, сказала мне: «Теперь ты плачешь, а почему не думала ни о чем, когда папаню моего раскулачили, погубили ни за что ни про что, семью по миру пустили?!».