История Византийской империи. Эпоха смут - Федор Успенский

Борьба против монашества, по-видимому, открылась громким делом против св. Стефана и сопровождалась целым рядом подобных же насильственных действий. Эта «ненавистная» раса, по выражению Константина, носящая одеяние тьмы, обречена была на окончательное истребление. Под страхом наказаний и темничных заключений множество монахов искало прибежища на Востоке, в патриархатах, подчиненных мусульманам, особенно же в Сицилии и Южной Италии, но значительная масса попалась в руки правительства. Св. Стефан в темнице Фиалы в Константинополе нашел 340 монахов, из них многие без глаз и с вырванным носом, с отрубленными руками и ушами [280]. Трудно было бы останавливаться на отдельных случаях, упомянутых в житийной литературе. Приведем более драматические рассказы.

В 766 г. император отправил в азиатские фемы своих верных стратегов: в Анатолику — Михаила Мелиссина, в Фракисийскую — Михаила Лаханодракона и в фему Вукеллариев — Манеса — с поручением принять энергичные меры против ненавистной «расы». В особенности распоряжения Лаханодракона изображены живыми красками у писателя Феофана [281]. Этот стратиг согнал всех монахов и монахинь своей фемы в главный город области, в Ефес, и, собрав их в равнине, объявил им: «Кто не хочет быть ослушником царской воли, пусть снимет темное одеяние и немедленно возьмет себе жену, в противном случае будет ослеплен и сослан на остров Кипр». Многие в этот день получили мученический венец, но много было и таких, которые изменили своим обетам и погибли.

Дабы предупредить возможность возникновения в своей феме новых монашеских общин, Лаханодракон привел в исполнение радикальную меру, именно, конфисковал монастырские имущества и распродал мужские и женские монастыри, священные сосуды, и книги, и домашний скот, и все монастырское достояние, и вырученные деньги внес царю. Монастырские и святоотеческие книги предал огню и, где находил останки святых, бросал в огонь и подвергал наказанию того, кто хранил у себя святыню. Словом, он не знал границы в своей жестокости, так что, по словам писателя, в этой феме не осталось ни одного носящего монашескую одежду. Насильственное обращение фракисийских монахов к брачной жизни было лишь воспроизведением того, что происходило в Константинополе. В разгар суровых мероприятий против константинопольского монашества (765) Константин устроил в августе месяце редкое зрелище в ипподроме. Здесь происходило шествие монахов и монахинь попарно, с каждым мужчиной шла женщина, а зрители плевались и издевались над участниками забавной процессии [282]. И, когда император громко выражался, что противные монахи не дают ему покоя, народ кричал: больше уж нет этого отродья [283].

Нельзя отрицать, что в конце царствования Константина иконоборческая борьба приняла совершенно иной вид, чем это было при Льве Исавре. Каждый период давал церковной политике иконоборцев новую окраску. Константин перенес все внимание на монашеское сословие, в котором нашел сильную оппозицию против принимаемых им мер относительно св. икон, и с течением времени за этой борьбой вопрос об иконах отошел на второй план. Насколько были необходимы эти меры, отвечали ли они назревшей государственной потребности и сулили ли империи возрождение и исцеление от экономических и социальных бед, это вопрос чрезвычайно деликатный, который неоднократно ставился в положительном и отрицательном смысле [284]. Нельзя переносить на время иконоборцев наши воззрения и создавать для людей VIII в. едва ли возможные для них планы. Прежде всего нужно заметить, что, как ни энергично велась борьба против монашеского чина, она не велась систематически и последовательно и потому не имела того результата, какой мог быть в виду.

Правительство располагало всеми доступными для него средствами, чтобы секуляризовать государство от преобладания Церкви. Но оно приступило к осуществлению той церковной политики, какая ему казалась наилучшей и по времени наиболее необходимой, без хорошо обдуманного плана и начало действовать не теми средствами, какие всегда находятся в распоряжении просвещенных правительств.

Мы не находим у царей иконоборческого периода ни законодательных актов к организации социальных условий на новых началах, ни попыток распространить среди населения образование, ни новых административных мер к утверждению замышляемых реформ. Ни Константин V, ни те из его преемников, которые считали нужным вновь обратиться к тем же приемам борьбы, не считались с расположениями и настроениями своих подданных и главнейше той части населения, которой суждено было стать во главе византинизма и из которой — может быть, даже к большому несчастию империи — на все будущее время правительство черпало свои главные культурные и административные силы. По нашему мнению, церковная политика исаврийской династии обречена была на полный провал потому, что она была внушена потребностями, родившимися на Востоке, и не считалась с настроениями европейских подданных.

Известно, что в заключительном собрании собора 753 г. на вакантную патриаршую кафедру торжественно назначен был силейский епископ Константин. Нельзя ни минуты сомневаться, что это был сторонник иконоборческой системы и что император не без основания возвел его на высшее место в церковной иерархии. Хотя вся церковная политика в это время была личным делом императора, тем не менее в судьбе патриарха Константина есть некоторые обстоятельства, которые обращают на себя внимание с точки зрения истории религиозной борьбы. Прежде всего патриарх, по-видимому, находился в наилучших отношениях с императором, это видно столько же из того, что он принимал участие в семейных царских радостях, воспринимая от купели сыновей его, но и, главным образом, из того, как энергично он поддерживал иконоборческую систему царя. Только один раз он не согласился пойти за царем, когда этот делал попытку убедить его признать Богородицу Христородицей [285]. Но вот в 765 г., следовательно, в самый разгар суровых мер и беспощадных казней, открыт был широкий заговор, в котором оказался замешанным и патриарх. Это был заговор 19 сановников против царя, хотя цель заговорщиков точно не определяется [286]. Во главе заговора стояли: Константин, патрикий и логофет дрома; Стратигий, спафарий и доместик экскувитов; Антиох, стратиг Сицилии и бывший логофет дрома; Давид, спафарий и комит Опсикия; Феофилакт, спафарий и стратиг Фракии, и др. Виновников постигло страшное наказание. Первые двое были публично обезглавлены, а остальные ослеплены и сосланы в ссылку. Стоял ли в каком соотношении этот заговор с делом св. Стефана [287], сказать трудно; но спустя несколько дней после казни страшная кара постигла патриарха. Его схватили по наветам некоторых клириков и монахов, доносивших, будто он произносил против императора порицательные слова в разговоре с упомянутым выше патрикием Константином.

Патриарх был заточен сначала в Иерию, а потом на Принкипо. На освободившуюся кафедру возведен был 16 ноября того же года священник церкви свв. Апостолов, славянин происхождением, евнух Никита. Это первый случай, отмеченный византийской летописью, проникновения славянского элемента в самые высокие слои греческой иерархии. Он оставался на престоле до 780 г. и как иностранец не пользовался хорошей славой среди греков. Но мы должны думать, что в нем император желал иметь сторонника своей политики, который притом же, не имея связей среди византийского общества, легче мог поступиться в угоду царю теми церковными обычаями и теми привилегиями, которые для него, как для недавно приобщившегося христианской культуре, не могли представляться особенно дорогими.

Ссыльного патриарха ожидали еще новые мучения. Год он содержался на Принкипо, как против него вновь началось дело, которое ведено было при необычайной обстановке. По-видимому, добыты были новые данные по тому же делу о Девятнадцати вельможах, или, может быть, раскрыты новые преступные с точки зрения правительства действия бывшего патриарха — это не совсем ясно. Но все дело получило чрезвычайно неожиданный оборот. Драматический рассказ Феофана состоит в следующем: «В 766 г., в месяце октябре, доставлен был с Принкипо лжеименный патриарх Константин и подвергнут был такому тяжелому телесному наказанию, что не мог после того идти, и его принесли на носилках в церковь св. Софии. Был при этом царский асикрит, или чин императорского приказа, имевший письменное изложение его проступков [288]. По царскому приказу собрано было в храме население столицы и вслух всех собравшихся прочтено было определение о винах его. По прочтении каждой отдельной статьи асикрит наносил бывшему патриарху удар в лицо, а тогдашний патриарх Никита восседал на своем троне и смотрел на это. Когда окончена была эта церемония, ввели Константина на амвон и поставили прямо, а патриарх Никита, окруженный епископами, взял в руки обвинительную грамоту и, возложив на себя омофор, произнес отлучение на Константина. Затем его вывели из церкви, не поворачивая его лица к выходу, и дали ему название Невидящего. На следующий день были цирковые игры. Константина обрили, остригли на голове волосы и брови, одели в шутовскую короткую одежду без рукавов и посадили на осла, оседланного задом наперед, дав в руки всадника хвост осла. В таком виде провели его по ипподрому, причем народ и димы издевались и плевали на него. Осла вел в поводу племянник Константина, у которого были вырваны ноздри. Когда он проходил мимо димов, народ сходил вниз, плевал на него и бросал грязью. Против царского места стащили его с осла и попирали ногами его шею, а затем до конца представления он оставался против димов, которые издевались над ним, посылая ругательные слова. Через несколько дней Константин был обезглавлен, и голова его три дня висела на площади Милия на показ народу. Тело же его брошено было в ров на площади Пелагия, где погребают преступников».