Позади Москва - Сергей Анисимов

– Ну, что будем делать?

– Мы что, одни остались?

– С чего ты взяла?

Вика пожала плечами. Уезжающий грузовик, брошенные палатки с привязанными орущими психами и бегущие по своим делам немногочисленные солдаты – это все в ее глазах выглядело совершенно однозначно.

– Бригада разбита, – чуточку отвердевшим голосом сказал Ляхин. – Разбита в жопу. Мы сделали все, что могли, но оказалось, что не могли практически ни хрена. И что теперь?

– А какие варианты?

Ей показалось, что Костя спросил с насмешкой, но на самом деле вряд ли. Говорил он плохо, мимика у него была вся сплющенная отеком. Может быть, ей все показалось наоборот.

– Ну…

– Что лично ты планировал, было видно. Передумал?

Ляхин взглянул почему-то на нее, потом снова на Костю.

– Может быть, передумал. А может быть, просто «не сложилось». Тот старший лейтенант застрелился, ты видел?

– Видел… Я побежал на выстрел. Думал, что снова началось…

Теперь они посмотрели на нее вместе, и Вику передернуло. Куски их диалога не значили для нее почти ничего, но пугали. Она не поняла, кто был застрелившийся, но могла поверить, что таких случаев здесь – вагон.

Бригаду, и по крайней мере их батальон, действительно разбили «в жопу», как неинтеллигентно отметил доктор. Разбили буквально за часы, на пике их успеха, поймав «во встречном движении», как ловит врага опытный рукопашник. Сколько-то часов батальон шел во втором эшелоне, время от времени попадая под огонь с воздуха и земли. Иногда теряя по нескольку машин, еще реже участвуя в обмене огнем. Запомнившийся ей пример с добиванием маленькой группы окруженцев-поляков быстро стал привычным: такие или почти такие эпизоды имели место еще несколько раз. Пара «Росомах» в одном месте, три-четыре «Хамви» и «Кугуара» в другом, колонна разномастных грузовиков в третьем. Число убитых ими – конкретно ее ближайшим окружением – врагов измерялось единицами. Сама Вика совершенно не претендовала на какие-то подвиги: лично она не открыла огонь ни разу.

К шести часам вечера или чуть раньше ей стало ясно, что продвижение бригады замедлилось. Попадающиеся им по пути подбитые машины – свои и чужие – стояли все более тесно. А горящие горели все более ярко. Она увидела подбитые чужие танки не впервые, но впервые близко, и это было действительно потрясающее зрелище. Свои она видала на марше уже несколько раз. Именно они, судя по всему, и гнали перед собой пшеков, и понятно, что без потерь это не обходилось. Но очередной застывший с обеими сбитыми гусеницами «Т-72» оказался с белыми польскими орлами, вырисованными и на лбу, и на корме. Было видно, что с момента его поражения прошли максимум часы, но какой-то шустрый умник уже успел отметиться, криво нарисовав на борту танка известное всем русским людям короткое слово. И еще обвел жирными овалами две дыры в том же борту, то ли проплавленные, то ли проломленные. Для этого он использовал краску из аэрозольного баллончика, и неожиданно получилась очень выразительная инсталляция.

Потом подбитые танки пошли гуще, и польские, и русские. К ее изумлению, впервые среди поврежденных и сгоревших танков начали попадаться совсем незнакомые. Комвзвода счел их «Леопардами» германского производства, но звучало это не больно-то уверенно. Как и раньше, на каждый танк приходилось по 5–6 или даже больше бронетранспортеров и вообще бронированных боевых машин, стоящих иногда вперемешку. Иногда – с открытыми люками, иногда – с лежащими вокруг телами. Часть совершенно точно была уничтожена не пехотными средствами, а артиллерией и авиацией. Воронки в мерзлом грунте были впечатляющими – такие не могут оставить даже снаряды танковых пушек. Именно тогда Вика впервые за долгое время вспомнила о папе и тут же забыла о нем снова. В любом случае кто-то в авангарде их контрнаступления явно пока не страдал излишним оптимизмом. Каждая обездвиженная вражеская машина на их пути методично добивалась, приводясь в не подлежащее восстановлению состояние. Причем не расстрелом, а каждый раз одинаково: одна или две здоровенные дыры-пролома. Вешали что-то снаружи и потом подрывали? Ей представилось, как за боевыми машинами идет здоровенный транспортер, набитый противотанковыми минами или связками динамита. В транспортере сидят флегматичные мужички среднего возраста, без больших амбиций стать героями. И каждый раз, когда они видят на своем пути оставшуюся от катящегося вперед боя чужую подбитую машину, они вылезают и быстренько осматривают ее. Если машина оказывается повреждена слишком слабо, они так же флегматично цепляют ей на борт свою мину, отъезжают подальше и нажимают на кнопочку. Если результат их удовлетворяет – едут дальше, если нет – повторяют. Интересно, а раненых они добивают?

Раненых они тоже видели. В руки, в ноги, в торс, в голову. И каждый раз это были раненые не сию секунду, не минуту назад. Уже перевязанные, уже получившие первые уколы из индивидуальных аптечек. Уже как-то сведенные вместе. Это производило впечатление. И напоминало о том, как много лет подряд министр обороны пытался то ли расформировать, то ли переформировать Военно-медицинскую академию. Даже странно, что у него это не вышло: может быть, не очень сильно хотел? Однажды прямо над их головами с запада на восток низко-низко прошел одиночный «Ми-8», и все проводили его долгими взглядами: было в принципе ясно, кто это такой и кого он везет.

А потом начался их первый настоящий бой, и всем стало ни до чего. Начался он неожиданно – грохот впереди приблизился как-то одним рывком, а потом их накрыла артиллерия. Вика ожидала того же, что и в прошлый раз, – приказа десантироваться и укрыться. Однако вместо этого все машины наддали, на ходу перестраиваясь из колонны в уступ. Еще она ожидала, что сразу же перестанет что-то соображать: это же настоящий бой, а она не солдат, а самозванка. Но как ни странно, выяснилось, что она четко все видит и даже как-то интерпретирует. Разрывы снарядов резко отличались от того, на что она сто раз глядела в кино. Прежде всего, в них почти не было огня. Просто высокий серо-черный столб, и из него в разные стороны летят ясно видимые фрагменты: скорее комья земли и камни, чем осколки, – но все равно впечатляет. Дважды что-то крупное било по их броне где-то позади ее места, и Вика только вжимала голову в плечи, крепче держась за автомат. Было понятно, что она ничего сделать не может. Осколок или булыжник то ли попадет в нее, то ли нет. Если это осколок, то бронежилет «Кулон – модель внутренних войск» то ли удержит его, то ли нет. В Бога она не верила, молиться не умела и никогда не пыталась. Но страшно почему-то тогда не было, и вряд ли от храбрости. Скорее от того, что дура.

Лейтенант непрерывно орал в гарнитуру своей рации – хвост ее антенны мотало влево и вправо, как удочку, и Вика все ждала, что та переломится. «Девятый! – разбирала она, – Девятый! Ходу! Ходу, я сказал!» Они рывком ушли вправо, к опушке редкого леса, и вломились в нее всем уступом, будто носороги. Вика зажмурилась, ожидая, что ее собьет на землю какой-нибудь веткой покрепче. Ясное дело, прямо под гусеницы идущих сзади машин. Но лес оказался хиленьким, осиновым. И узким: не лес, а скорее лесополоса. Такие используют, чтобы задерживать снег на полях. Ну, и еще в теплое время года в них вечно тусуются парочки на машинах – есть такие любители. Теперь была зима. Конец марта в Ленобласти – это то же самое, что декабрь. Парочек не было, были разрывы позади и звон в ушах. Минута, и они проломились. Сначала их рота, потом вторая вылетели на узкое и длинное поле и прошли его наискосок за какие-то секунды.

– Танки справа!

Она крутанула головой и увидела то, что игнорировала уже черт знает сколько секунд: серые, низкие силуэты в дальнем углу поля.

– Семьдесят вторые!

Сердце остановилось на долгую секунду. У польской 12-й механизированной было больше «Т-72», чем у их собственной бригады. Десятка полтора они видели по дороге подбитыми, но даже несколько оставшихся могут сделать из них фарш. А осталось наверняка много.

Сверху с оглушающим ревом пропороли воздух две крылатые тени, каждая размером с железнодорожный вагон. Каска мешала, воротник бронежилета тоже, и Вика смогла разглядеть смертельную угрозу только тогда, когда они ушли вперед. «Ми-24», родные, узнаваемые с любого ракурса. «Раз не по танкам – значит, те свои!» Эта оформленная мысль оказалась такой острой, что она на секунду прикусила губу. Краски вокруг были яркими, несмотря на серость конца мартовского дня. Звуки – чистейшими, даже в их какофонии: разрывы одни и разрывы другие, выстрелы вдалеке впереди и вдалеке с обеих сторон.

– Стой!

Их тягач рывком, почти мгновенно остановился и еще несколько секунд раскачивался на месте. Лейтенант вскочил на ноги, крепко утвердился в полный рост и начал разглядывать что-то впереди, за следующей лесополосой. Непонятно, что он пытался там разглядеть, но много времени он не тратил. Всего несколько секунд спустя лейтенант снова плюхнулся на задницу, выставил ствол автомата перед собой и гавкнул в микрофон несколько коротких команд подряд. Выслушал ответ, снова гавкнул. Смысла слов она теперь не разбирала, потому что снега в этом месте почти не было, гусеницы молотили прямо по голой земле, и шумно было, как в цеху текстильного производства.