Несчастливое имя. Фёдор Алексеевич - Андрей Гришин-Алмазов

Дорошенко сорвал печать, развернул грамоту, быстро прочёл и, сунув её за пазуху, ответил:

   — Без согласия войска запорожского я никакого дела не могу начати, тем более слагать с себи регемент. Десять лет назад я был избран всем войском, и только оно может решати мою судьбу и участь. Только войско. Ждите здеся. Я отпишу гетману ответ, вам привезут его.

С тем Дорошенко поворотил коня, ожёг его плетью и галопом помчался в город. Сопровождение его растянулось, плохо поспевая за гетманом.

   — Энто дело долгонькое, — сказал Бурковский, — пусть кони пасутси.

Соскочил с коня, разнуздал его и, закрепив конец повода за луку седла, пустил пастись. Спутники последовали его примеру.

Сам полковник лёг на землю, подложив руку под голову, и, надвинув папаху на глаза, задремал, решив, что так скорее время пройдёт. И действительно, под фырканье пасущихся коней и тихий звяк трензелей задремалось Бурковскому сладко. И показалось, что лишь смежил очи, и вот уж чей-то голос:

   — А вона и посыльный скачет.

Бурковский сел, надел папаху, зевая, потянулся, хрустнул косточками. От Чигирина мчался к нему верховой. Полковник поднялся. Посыльный подскакал и кивнул Бурковскому:

   — Ходы до мэнэ, полковник.

Затем слез с коня и, когда Бурковский подошёл, представился ему:

   — Я полковник Петриковский. Вота письмо Дорошенко. Отойдём на пару слов.

Петриковский вёл коня в поводу. Убедившись, что уж никто их отсюда не слышит, сказал:

   — Передай гетману, штоб Дорошенко веры не давал. Он давно в Крым к хану послал за ордою и сговариваетси о том же с Серко и запорожцами. Ради Бога, не верьте ему.

-— А зачем же ты ему служишь?

   — Ты полковник, а того не сообразишь. Если я съеду, хто ж вам правду о нём донесёт.

   — А и верно, — смутился Бурковский. — Прости, брат.

   — Прощай! — Петряковский поймал стремя, взлетел в седло и с места пустил коня в ходкую рысь. Ускакал не оглядываясь. А через час письмо было доставлено по назначению.

   — Ого-о! — развернув грамоту Дорошенко, сказал Самойлович. — Изрядно бумаги и чернил перевёл.

И углубился в чтение:

«После присяги его царскому величеству хочу я быти единомышленным и единоутробным, от одной матери-Украины братом вашей милости, но и прежде я всегда оказывал любовь и дружбу вашей стороне, тайно засылая и остерегая насчёт приближения неприятелей. И ныне, получив предостережение из коша насчёт турецкого и татарского замыслов, я уведомил о них боярина и вашу милость, вследствие чего вы и двинули полковника черниговского и других на защиту нашему углу. Благодарю за помощь нашему бедному уголку и желаю присланному войску победы над общими неприятелями».

Дочитав послание, гетман почти упал в кресло.

   — Уф! — отложив грамоту, молвил Самойлович. — По нему выходит, энто я затеваю междоусобие. Безвинная овечка. Эх, энто с больной головы на здоровую! Што он хоть на словах говорил?

   — Без согласия запорожцев слагать с себе полномочия не станет, — ответил Бурковский. — Но полковник его, Петриковский, с глазу на глаз умолял не верить ему.

   — А я верю, што ли? Дорошенко всегда мог сладко говорить.

Гетман встал, прошёлся по шатру, вздохнул, вновь заговорил:

   — Государь вон к нему доверчив шибко. Опять грамоту прислал, просит не ссоритьси с ним. И с Серко велит ладить. А как?

   — Надоть, наверное, к Серко послать кого-то.

   — Надоть, конечно. Вона и государь велит обнадёжить их и жалованьем, и прочим довольствием.

   — Кого-то из казаков. Они меж собой быстро сладятси.

   — Нет. Казака нельзя. Он либо споетси с ними и мы ничего не узнаем, либо они его утопят аки предателя. Слать надо из рейтар кого-то. А лучше ротмистра их Ивана Пчеломеда, не робкого десятка хлопец. А ты веди полки назад, распускай по домам. Не будем поперёк государеву желанию вставать.

В тот же день войско отошло от Днепра.

Гетман Самойлович принял стольника Семёна Алмазова в Батурине с наивозможным уважением и предупредительностью. Как же, ведь это был посланец самого государя, и всё, что он станет говорить, должно приниматься гетманом как слово царя.

В самой большой горнице гетманского дома длинный стол, рассчитанный не менее как на двадцать-тридцать человек, был весь уставлен разнообразными яствами, бутылями с вином и горилкой. И даже этим обилием гетман подчёркивал своё уважение к московскому гостю.

   — Вот здесь нам никто не помешает, — сказал гетман, жестом приглашая гостя за стол. — Садись, Семён Ерофеевич.

   — Ты ждёшь гостей? — спросил Алмазов, взглядом прикидывая, где бы сесть. Увидел жареных карасей под сметаной, сглотнул слюнки и сел напротив них.

   — Да нет. Сегодня ты у мене главный гость, Семён Ерофеевич.

Гетман сел напротив гостя через стол, взял бутылку с горилкой:

   — Што будем пити?

   — Да я што и ты, Иван Самойлович.

   — Ну, значит, горилку.

Хозяин налил полные кубки, Алмазов вздохнул с сомнением. Гетман понял причину вздоха, успокоил:

   — Пей столько, Семён Ерофеевич, сколько считаешь нужным. Никто тебе понуждать не станет. Ну как тама го сударь? Аки здоровье его?

   — Увы, болеет часто государь Фёдор Алексеевич. Me не когда принимал, на престоле сидел. А бывает, занеможетси ему, в спальне в постели принимает. Даже послом иногда.

   — Уж и поболеть не дадут, сердешному, немчура.

   — А што деять? Он всем нужен.

   — Ну, вот и выпьем за его здоровье, за здоровье вели кого государя.

Выпили, и стольник навалился сразу на жареных карм сей. Ел прямо руками, выбирая косточки, и с пальцев стекал жир. Гетман подал через стол гостю рушник:

   — Возьми, Семён Ерофеич, руки вытирать. Вкусны?

   — Очень вкусны, Иван Самойлович.

   — То моя Мотря, повариха, готовит. Никто не может так их поджарить, аки она, за то и держу.

Утолив голод двумя огромными карасями, Алмазов отёр руки и губы.

   — Я што прибыл-то, Иван Самойлович, государь очень обеспокоен ссорами меж старейшиной на Украине.

   — Я догадываюсь, хто энто ему жалитси. Полковник стародубский Ростиславец Пётр. Верно?

   — Вот, вот, Ростиславец жаловалси даже, што архиепископ запретил в Стародубе службу отправлять.

   — А пошто запретил, не поведал, конечно? А запретил потому, што Ростиславец при усём честном народе избил священника. Я ему аки гетман назначил войсковой суд за энто. А он, испугавшись, в Москву кинулси: спасай, государь, защити правого. Вот и рассуди, Семён Ерофеевич, верно ли я поступил.

   — Всё верно, Иван Самойлович, но государь очень уж просил тебе пойти с ним на мировую.

   — Я бы, конечно, государеву волю исполнил, если б Рослтиславец только мене досадил и если б повинился принародно. Но ведь он глагольствует, што многие старшины меня не любят и даже уся сторона противу меня. Я говорю, у нас в малороссийских городах великую вольность дали. Если бы государевой милости ко мене не было, то у них на всякий год по десять гетманов было бы. Ты, Семён Ерофеевич, штобы правду государю доложить, поспрошай старшину, полковников, есаулов, да и простых казаков поспрошай обо мене.

   — Я буду спрашивати, Иван Самойлович, буду. Ты уж прости.

   — Чего прости, я сам на энтом настаиваю. А кстати, где сам виновник всего энтого замутнения?

   — Ростиславец-то? Он в Москве.

   — Ну вота. Аки ж без него разбиратси? Тут, того гляди, турки с ханом явятси, а мы с жалобщиком валандаемси.

   — Турки ныне с поляками увязли.

   — Пока энто слухи, но ведь не бывает их на пустом месте. Пищали всегда наготове должны быти, а порох сухим.

На то нас великий государь и держит, штобы хан не застал нас в постелях и не вырезал.

   — Давно бы надо Дорошенко на энту сторону переманить.

   — Ну, даст Бог, и с энтим решим.

Как и договорились, стольник Алмазов поехал по полкам, никому явно не выдавая цели своей поездки, хотя все знали, что послан он великим государем, а отсюда вытекали и догадки: государь хочет знать о боеготовности полков, значит, следует ожидать военных действий. Дабы завуалировать истинную цель, Алмазов, приезжая в полк, интересовался всем: как полк питается, где хранится оружие, полковая касса. И лишь в долгих разговорах как бы мимоходом спрашивал о гетмане: что он за человек, нравится ли народу?

Отвечали, что он не девка, чтобы нравиться, но большее, что он содеял, то к добру.

Ответы и старшины, и рядовых селян, и казачества были благоприятны для Самойловича, и Семён Алмазов остался этим доволен: не придётся огорчать государя.

Перед отъездом в Москву он вернулся в Батурин и рассказал гетману о результате своей поездки. Самойлович не скрывал удовлетворения:

   — Вот так и доскажи государю. И ещё скажи, пусть шлёт Ростиславца сюда, я его пальцем не трону. Пущай суд решает. Заодно будем с ним судить и его сообщника протопопа Адамовича. Вроде он подстрекал Ростиславца на недовольство. А мене сдаетси, оба они хороши, один другого стоит.