Клятва королевы - К. У. Гортнер

Пришло время дать маврам почувствовать настоящий вкус нашего могущества.

Вернувшись в Севилью, я вызвала к себе детей. Предстоял долгий год войны, и мне не хотелось так надолго разлучаться с ними, тем более что Мария все еще сосала грудь. Фернандо просиял, увидев прибывшую из Кастилии процессию; он обожал наших детей и неизбежную суматоху, которую те вызывали, где бы они ни были.

Однако я не могла позволить себе тратить время впустую, даже на семью. Фрейлинам и придворным дамам я поручила составить опись запасов вина, хлеба, скота и прочей провизии. Исабель и Хуану усадила шить переносные палатки для полевых лазаретов — новшество, на которое я решилась, услышав внушающие ужас сообщения Кадиса о тех, кого бросили умирать в Ахаркии. Я также позаботилась о чашах со святой водой для освящения мечетей. А узнав, что колокольный звон противен маврам, которых призывали на молитву голосом, заказала в Галисии большие колокола — их предстояло везти вместе с войском на переносных башнях, — а также колокольчики поменьше, чтобы вешать на рукава солдат и упряжь мулов и лошадей.

По всей Андалусии создавались плавильни для отливки пушек и осадного оружия, огромное количество пороха для которых я закупала по сниженной цене в Италии и во Фландрии и хранила его в погребах, расположенных вдоль наших границ; моя тетя Беатрикс даже прислала мне тысячу бочек в подарок. Наш старый враг король Альфонсо Пятый умер, и новый король Португалии, Жуан Второй, всей душой поддерживал Крестовый поход, зная, что Исабель обещана в жены его сыну.

Четырежды в день я слушала мессу в часовне, молясь о победе. Каждый вечер сидела допоздна с Фернандо, Кадисом и нашими военачальниками, дорабатывала стратегию осады сотен замков и городов, которые следовало захватить, чтобы изолировать Малагу — прославленный порт, что открывался, подобно устрице, в Средиземное море и обеспечивал маврам жизненно необходимую торговлю. Лишь захватив этот город и уничтожив Эль-Сагаля, мы могли отомстить за бойню в Ахаркии, известную теперь каждому христианину как Куэста-де-ла-Матанса — Холм Резни.

Я не допускала даже мысли о поражении, ежечасно жалея, что не могу взять меч и выступить во главе нашей армии; казалось невероятным, что когда-то я считала, будто женщине следует сидеть дома, пока мужчины рискуют жизнью. Но, похоже, мне суждено было терпеть — я обнаружила, что снова беременна, — и ждать, пока Фернандо маршировал от города к городу, захватывал их один за другим ценой многих жизней, оттеснял неверных все дальше из их владений и отрезал очередные кровавые ломти от гранатового плода Мавританского эмирата.

К осени тысяча четыреста восемьдесят пятого года мы овладели девяноста четырьмя замками и большей территорией, чем любой христианский монарх до нас. Однако Малага оставалась во власти мавров, как и Гранада. Мы не питали иллюзий, что победа будет легкой; мавры, хоть и загнанные в угол, отличались завидным упорством. Но превосходство было на нашей стороне; мир неверных рушился у них на глазах. Оставив силы гарнизона для охраны завоеванных городов, мы вернулись на зиму в Кастилию, довольные успехами.

В декабре, в украшенных фресками покоях дворца в Алькале, бывших владениях покойного Каррильо, я легла в постель, чтобы родить пятого ребенка. Как всегда, мы надеялись на сына, но наше разочарование вскоре сменилось тревогой — дочь появилась на свет столь маленькой, что все опасались за ее жизнь. Я уже приготовилась к новой потере, но девочка, ко всеобщему удивлению, не только выжила, но вскоре расцвела. Несколько недель спустя она выглядела совершенно другим младенцем, с бледной, словно перья под совиным крылом, кожей и такими же золотисто-каштановыми волосами, как и у меня, только с более густыми кудрями.

Фернандо прошептал мне, что это самое прекрасное наше дитя.

Мы назвали ее Каталина, в честь моей английской бабки со стороны отца.

Впервые я встретилась с генуэзским мореплавателем в монастыре Гвадалупе в Эстремадуре, куда мы ненадолго прибыли после новогодних празднеств.

Велась подготовка к весеннему броску против мавров; мы серьезно ослабили их фронт, но затем пришло известие о смерти нашего врага короля аль-Хасана, которая развязала руки его брату Сагалю, и тот сразу же нашел подход к Боабдилю. Вероломный принц клюнул на приманку и втайне примкнул к дяде, продолжая делать вид, что остается нашим союзником, — после смерти аль-Хасана он мог заявить права на Гранаду и не видел дальнейшей необходимости в поддержке с нашей стороны. Меня злила потеря того богатства, которым мы его одарили и которое можно было использовать для пополнения казны, но Фернандо заверял, что вероломство Боабдиля еще нам послужит, как только мы загоним его в угол в Гранаде и он окажется в полной нашей власти. Я предупреждала принца, что он не найдет убежища, если изменит нам, но предательство, по словам Фернандо, могло принести неожиданные преимущества, и я намеревалась воспользоваться ими сполна. Воодушевленный своими достижениями, Фернандо заявил, что в этом году нужно взять Малагу, поскольку падение города ослабит тиски, в которых Боабдиль держал нашу конечную цель — Гранаду.

В тот день Фернандо стоял возле большого стола в зале монастыря; от дыхания его поднимался пар, несмотря на мягкую январскую погоду. Вместе с канцлером Луисом де Сантанхелем и кардиналом Мендосой он сосредоточенно изучал потертые карты, уточняя нашу стратегию.

Я сидела у жаровни, грея ноги — они у меня постоянно мерзли после родов, — и просматривала накопившуюся за время рождественских праздников корреспонденцию. Инес и Беатрис присматривали за детьми: Каталина мирно дремала в колыбели, которую качала Хуана; Мария играла в куклы; Исабель с Хуаном тихо читали псалмы. Как это часто бывает в семьях, близкий возраст вовсе не означал теплой привязанности; если Исабель и Хуан почти не отходили друг от друга, то Хуану влекло к Каталине. Марию, похоже, нисколько не интересовало окружающее; в свои три года она была настолько тиха, что удивляла нянек; те заявляли, что никогда еще не встречали такого спокойного ребенка.

Пока я смотрела на Хуана, недавно оправившегося от трехдневной лихорадки, вошел Чакон и сообщил, что некий мастер Кристобаль Колон требует его принять.

— Он принес вот это, — сказал Чакон и, неодобрительно хмурясь, протянул мне рекомендательное письмо, опечатанное эмблемой могущественного кастильского гранда герцога де Мединасели.

— Он хочет увидеться с нами прямо сейчас? — спросила я.

Меня начинало клонить в дрему, и я подумывала отложить письма и предаться редкому дневному сну. К тому же я не одета для приема посетителей — на мне было простое домашнее черное бархатное платье с поясом, а волосы повязаны белой лентой.

— Да, — проворчал Чакон. Он уже разменял седьмой десяток, заметно растолстел, но готов был всеми силами защищать нашу семью, стоя на страже подобно мастифу. — Говорит, что приехал с юга, и настаивает, что хочет видеть вас лично. Упрям как мул, ждет во внешней галерее уже три с лишним часа. Я объяснял ему, что вы на совете, а потом будете ужинать, но он за все это время с места не сдвинулся.

Я кивнула, проглядывая пергамент и смутно вспоминая, что этот мореплаватель был в свое время клиентом Медина-Сидонии. В своем письме герцог де Мединасели объяснял, что Медина-Сидония устал от требований генуэзца и отправил его восвояси. Колон пошел к Мединасели, который поверил в заявление мореплавателя, что у того есть реальный план по преодолению многолетней турецкой блокады Средиземноморья и пересечению океана с целью найти неизведанный путь в Индию. Мединасели был готов частично финансировать его и предоставить корабли, но Колону требовалось наше королевское одобрение. В противном случае он намеревался покинуть Испанию и представить свои соображения королю Франции.

— Интересно, — пробормотала я, сложила письмо и отдала его своему секретарю Карденасу. — Фернандо, ты слышал? Пришел тот мореплаватель.

Мой муж поднял взгляд. Щеки его покраснели; судя по всему, он горячо спорил с Мендосой над боевыми планами. Даже в свои пятьдесят девять лет изысканный кардинал оставался опытным генералом, когда-то водившим войска в бой, и у него имелось немало идей, как лучше добиться падения Малаги.

— Мореплаватель? Какой? — Фернандо яростно взглянул на Мендосу, который невозмутимо отхлебнул из кубка, как всегда не обращая никакого внимания на нрав моего мужа.

— Которому покровительствовал Медина-Сидония, помнишь?

Еще не успев договорить, я поняла: ничего не помнит. Он едва помнил, что мы ели на ужин; в эти дни все его мысли занимал Крестовый поход, словно наших прошлогодних побед не хватало, чтобы загладить единственное его поражение. Фернандо не успокоится, пока не поставит Гранаду на колени.