Одлян, или Воздух свободы: Сочинения - Леонид Габышев

— Стой!

Коваленко остановился рядом с Глазом, и тут раздалась команда для заключенных:

— При попытке к бегству стреляем без предупреждения. Передним не торопиться, задним не отставать. Из строя не выходить. Шагом — марш!

Зеки двинулись. Строя не было. Вокруг заключенных с автоматами наперевес шли конвойные. Собаки были спокойны. За зеками, метрах в десяти, шли Глаз и Коваленко. Их вели отдельно потому, что один — смертник, другой — малолетка. Конвой сзади шел на приличном расстоянии, и Коваленко спросил Глаза:

— Ты откуда?

— Из Тюменской области.

— Сына моего знаешь?

— Знаю. Я с ним вместе сидел.

— Ты вот что ему передай. — Коваленко посмотрел на Глаза. — Отец, мол, говорил, это его последняя просьба, — пусть замочит Соху. Понял?

— Понял. Но где я увижу Вовку? Его отправили на этап, у него общий режим, у меня — усиленный. Мне с ним никак не встретиться.

— У тебя какой срок?

— Восемь.

— Пути Господни неисповедимы. Ты с ним встретишься.

Коваленко больше ничего не успел сказать Глазу. Этап подвели к «воронкам». Но он сказал главное.

Через неделю Глаза забрали на этап. Везли его, как Томильца, в Вологодскую область в город Грязовец.

В этапке мужчина лет тридцати пяти — он стоял у окна — крикнул негромко:

— Из Волгограда кто есть?

Глаз смело подошел к нему.

— Десять лет сижу — и ни разу коренного волгоградца не встретил, — сказал мужчина, узнав, что Глаз прожил в Волгограде всего несколько месяцев.

Кличка у него Клен. Он высокий, стройный, красивый и веселый. Клен на зоне раскрутился, дали ему пятнадцать, и он шел в Тобольск на крытку.

Глаз сказал:

— Клен, ты десять просидел, и еще — пятнадцать. Кошмар!

— Да, Глазик, я буду сидеть до тех пор, пока будет советская власть.

Этап малолеток в сторону Вологды небольшой. В боксике парни предложили Глазу судить пацана. В тюрьму он попал за изнасилование родной сестры.

— Давай, Глаз, засудим его и приговорим к опетушению. Ты будешь первый, — предложили ребята.

— Зачем нам его судить? Его суд будет судить, — спокойно ответил Глаз.

Все малолетки только что с воли. И то, что парень изнасиловал родную сестру, им было дико — они хотели поиздеваться над ним.

— Хорошо, — согласился Глаз. — Но вначале послушаем его. Что он нам скажет.

Парень, скрючившись, сидел в углу. Он невысокого роста, но коренастый. Одет в поношенный черный костюм и серое демисезонное пальто. Он очень боялся, что его могут опетушить.

— Тебя как зовут? — спросил Глаз.

— Толя, — был тихий ответ.

— Толя, ты правда изнасиловал родную сестру?

— Я сестру-то и не насиловал.

— Дак ты за попытку?

— Нет, за изнасилование.

— Так как вышло, что тебя посадили?

— Отчим жил с ней.

— Стоп, стоп. Подробней.

— Мать у меня с отцом разошлась. Нас у матери двое: я и сестра. Мать вышла замуж. А отчим последнее время жил с сестрой.

— Отчим сестру не насиловал?

— По договоренности, конечно, раз никому не говорила.

— Сестре сколько лет?

— Семнадцать.

— А тебе сколько?

— Пятнадцать.

— А как же тебя посадили?

— Мать откуда-то узнала, что сестра не девушка, и заявила в милицию. А сестра в милиции сказала, что ее изнасиловал я.

— Вот, в натуре, сучий случай. Кто об этом еще знает? Мать?

— Теперь знает. Да что толку. Если ей заявить, вдруг отчима посадят, а у них общих двое детей, кто кормить-то будет?

— А как ты узнал, что сестра с отчимом жила?

— Я их несколько раз видел.

— Вот, парни, такие дела. — Глаз прикурил папиросу. — А вы говорите: судить. И опетушить. Вы лучше его отчима опетушите, а сестре его … дайте. — Глаз затянулся и, выпуская дым, спросил ребят: — Вы с ним не в одной камере сидели?

— Нет, — ответил один из парней. — А может, он врет?

— Да нет, наверное, — сказал Глаз и, заплевав папиросу, бросил. — Я подремлю немного, вы не шумите.

Глаз лег на скамейку, отвернулся к стене и заснул. Минут через двадцать проснулся: пацаны трясли за рукав.

— Глаз, слышь, вставай. Мы у него деньги нашли.

— Сколько? — Глаз поднялся со скамейки.

— Пять рублей.

— Где он их прятал?

— В шапке.

— Толя, — Глаз пристально посмотрел на пацана, — может быть, у тебя еще деньги есть?

— Нет, больше нет. Одна пятерка была.

И Глаз курканул пятерку.

В «Столыпине» Глаз лежал на третьей полке рядом с мужиком лет сорока пяти. Он был по пятой ходке. В Вологду его везли не первый раз.

«А, до Вологды так до Вологды»,— проговорил Глаз и стал гвоздем царапать свою кличку на потолке.

— Первый раз в Вологду? — спросил мужик.

— Первый, — протянул Глаз.

— Раньше вологодский конвой был зверь, а не конвой. Когда принимал, сразу говорил: «Вологодский конвой шутить не любит». Лютовал здорово. Я в Вологде давно не был. Ты куда идешь?

— На зону. В Грязовец.

— А-а, режимка, слыхал. Там, говорят, пацанов здорово прижимают. До взросляка много?

— Да нет. Восемь месяцев.

— Ну, это херня. Прокрутишься.

Утром прибыли в Вологду. Вологодский конвой принял этап. Глаз увидел молодых солдат срочной службы. И не злыдней вовсе. «Может, потому, что солдаты неместные? А в тюрьме дубачье — вологодское, оно-то и лютует. Что ж, увидим».

Когда шли по тюремному двору, взросляк сказал Глазу:

— Вон ежовский корпус, — взросляк сплюнул. — Я в нем сидел.

Этапная камера длинная, низкая и темная. С левой стороны стояли двухъярусные нары. Глаз сел на них рядом со взросляком, одетым в лагерную робу.

— Малолетка? — спросил взросляк.

— Аха.

— На зону?

— Аха. В Грязовец.

— В Грязовец, значит. Сидел я там по малолетке.

— Ну и как там?

— Сучья зона. Век не забуду.

— Чем от других отличается?

— Полутюремный режим. Под замком сидишь. Вот придешь на зону, тебя в коллектив принимать будут.

— А можно сделать так, чтоб не принимали? Тогда, может, на другую зону отправят?

— В трюм отправят. Через десять суток поднимут. Сидеть тебе в ней, никуда не денешься.

А вот и шмон. Глаз попал к пожилому подслеповатому дубаку невысокого роста. Подавая команды, дубак говорил медленно, вяло. Осматривая вещи, щурил глаза. Шмонал не торопясь. Видно было, дубак — старый волк. Взяв брюки, бегло осмотрел и стал трясти. Из штанины на стол выпала скрученная пятерка и покатилась по столу. За ней вторая. Первую дубак вроде не заметил. Взял вторую, она лежала к нему ближе, и спросил: «Что это?», поднося комочек к самым глазам.

— А-а-а, это, — Глаз начал говорить медленно, ему хотелось незаметно взять другую. Она лежала рядом с мундштуком, — Это, — продолжал Глаз, беря мундштук вместе с пятеркой, — эта штука в мундштук вставляется, — и протянул мундштук в руки дубаку.

В левой руке дубак держал пятерку, в правую взял мундштук и сказал:

— А что у тебя в руке?

— В руке? — переспросил Глаз, держа руку, зажатую в кулак, возле груди.

— Да.

— В какой?

— В этой, — дубак ткнул мундштуком в кулак.

— Ничего нет.

— Разожми.

Дубак говорил спокойно. Это был ПРОФЕССИОНАЛ. Глазу ничего не оставалось, как разжать руку. Дубак взял вторую пятерку. Медленно развернул и сказал:

— Деньги, значит.

Глаз промолчал. Недавно вышел указ, Глаз знал об этом, что деньги, найденные у заключенного, изымаются в пользу государства.

Глаза повели в трехэтажный корпус. Он находился левее ежовского, у самой тюремной стены. За стеной располагался танковый батальон. На третьем этаже Глаза закрыли в камеру. Переступив порог, он услыхал:

— Гла-а-аз, в натуре, какими ветрами?

Глаз посмотрел на весело кричавшего парня и узнал в нем Могилу. Вместе сидели в Одляне. Могила, хоть и не был вором, но подворовывал.

— Здорово, Могила! — весело ответил Глаз и кинул матрац на пустую шконку.

Могила с Глазом поздоровался за руку и спросил:

— В Грязовец?

— Ну да. И ты туда?

— Да. Но мне до взросляка две недели. Уже два этапа ушло, а меня оставили. Не хотят отправлять. Держат до взросляка — и назад. У тебя есть курить? А то у нас подсос.

— Всего две пачки.

Глаз бросил на стол папиросы, и пацаны налетели. Парней пять — Глаз стал шестым. Он сел на шконку и тоже закурил.

— Вот, в натуре, не повезло мне в Вологде, — сказал Глаз, пуская дым кольцами.

— Что такое? — спросил Могила.

— Я в брюки курканул две пятерки и перед шмоном не успел перепрятать. Дубак вытряс их. — Глаз выругался. — А сейчас новый указ, и деньги на квиток не кладут, раз добровольно не отдал. Лучше б отдал. Отоварились бы.