Восемнадцатое мгновение весны. Подлинная история Штирлица - Эрвин Ставинский

Они сидели на топчанах друг против друга: Павел, прижавшись спиной к стене, и Ильк, равнодушный, безвольно опустивший голову и руки.

– Корнель! Выходи! – раздался крик надзирателя.

«Наконец-то!» – подумал Павел и устремился к выходу.

Два здоровенных надзирателя заломили ему руки назад так, что голова наклонились книзу, бегом потащили его по коридорам и узкой винтовой лестнице в подвал, там втащили его в кабинет и бросили на стул.

Отдышавшись, Павел поднял голову и увидел за столом следователя, а рядом с ним молодого человека в гимнастерке без знаков отличия на петлицах – практиканта.

– Так, дай этому гаду лист бумаги и перо, – начал следователь – Дал? Хорошо. Ты, фашистская морда, обвинение знаешь? Ты заговорщик, шпион, диверсант. Писать в означенном плане будешь?

– Нет!

– Я так и думал… Ты, видно, еще не понимаешь, где находишься! Ты находишься в Лефортовской военной тюрьме! Про Ежова слышал? Нет? Выражение «ежовы рукавицы» слышал? Нет? Сейчас услышишь! Знай: я и есть самый настоящий ежовец! Мы сами себе закон и выше нас только Сталин! Смотри…

Он подошел вплотную и когда охранники крепко скрутили Павлу руки, стал бить его по костям голеней. Боль была такой, что Павел уже ничего не замечал вокруг. А практикант между тем быстро расшнуровал и снял с него ботинки.

– Смотри еще, фашистская гадина! Следователь начал топтать каблуками пальцы на его ногах.

– Думаешь, все? Нет! Ну-ка, ребята, дайте ему как следует!

Надзиратели зашли сбоку с двух сторон и принялись методично избивать Павла кулаками и ногами. Сначала было больно, потом боль куда-то ушла, и Павел лишь чувствовал, что его, как мешок, туда и сюда швыряет какая-то сила.

Наконец они устали и отошли. Павел лежал на полу и медленно приходил в себя: боль заметно усиливалась.

– Будешь писать?

Ему казалось, что он сказал «нет», но на самом деле разбитые опухшие губы не шевелились, глаза заплыли и ничего не видели.

– Ладно. На сегодня с него хватит, – объявил следователь.

Надзиратели накинули его руки себе на плечи и поволокли по коридорам.

– Здорово они тебя обработали, – со знанием дела оценил Ильк, когда его надзиратели бросили на топчан.

Павел медленно приходил в себя. Потрясение начинало сменяться острой болью.

Избиения стали регулярными, периоды отдыха все удлинялись. Павел чувствовал, что он сдает, что еще немного и сердце не выдержит. «Все – дальше смерть, бороться бессмысленно», – подумал он после очередного избиения и прошептал: «Буду писать».

Его тотчас посадили к столу, следователь вложил в пальцы ручку, и совместными усилиями они стали выводить заявление наркому внутренних дел о добровольном признании. Через неделю следствие сдвинулось с мертвой точки.

– Так, так! Отдохнул! Прекрасно! – закричал следователь, едва Павла втащили в кабинет. – Теперь будем работать вместе: ты будешь диктовать, а я записывать!

Он позвонил, и вошла женщина в белом фартуке.

– Чаю хочешь? С бутербродами?

– Хочу.

– Так, принесите два стакана крепкого чая с лимоном и пять бутербродов. Живо!

Женщина обернулась очень быстро. Пока Павел пил чай с бутербродами, следователь начал заполнять первую страницу формуляра, написал фамилию имя, отчество, год и место рождения и все обычные в таких случаях сведенья.

Когда Павел закончил пить чай и они выкурили по папиросе, следователь скомандовал:

– Ну, начинай. Ты говори, а я послушаю. Потом сформулируем вопросы и ответы, чтобы протокол получился по всей форме. Начинай!

Справа и слева в кабинетах шли допросы: слышались стоны и крики арестованных, рычание следователей. Павел собрался с силами и на вопрос следователя объяснить, как он был завербован немецкой разведкой, стал диктовать:

– Я был завербован немецкой разведкой летом 1930 года закордонным источником, с которым я был связан по работе в ИНО. Фамилия источника…

– Ты что, дурак? Не понимаешь! Фамилия и имя – это секреты органов. Не надо! – закричал следователь. – Укажи только приметы.

– …Ни фамилии, ни клички этого источника я не помню. В памяти я сохранил только следующие его приметы: он бывший моряк, спортсмен, первый закордонный источник ИНО, состоящий на действительной полицейской службе в Берлине…

Следователь вскочил, подбежал к Павлу и зашипел ему в ухо: «Произошло это через месяц после того, как Путна и Никольский привлекли тебя к участию в троцкистской контрразведывательной организации. Понял? Все понял? Так и диктуй!».

– Произошло это примерно через месяц – полтора, – монотонным голосом продолжил Павел, – как Путна и Никольский привлекли меня к участию в контрразведывательной троцкистской организации…

– Так, диктую вопрос, – прервал его следователь. – При каких обстоятельствах вы были завербованы?

Павел подождал, пока он записал в протокол вопрос, и начал отвечать.

– Завербован я был при следующих обстоятельствах: во время очередной явки с этим источником в тридцати километрах от Берлина, в ресторане у какого-то озера я начал разговор с того, что источник плохо работает, хотя и имеет все возможности, для того чтобы работать лучше. Он это подтвердил и тут же заявил, что для этого надо, чтобы я платил тем же, что и он. Будет правильно, если я буду работать в пользу немецкой разведки, так же как он работает на Советский Союз.

– Какое задание он вам поставил?

– Он мне сказал, что сейчас он от меня работы не требует, что хочет только получить мое согласие, работать же надо будет нескоро, так как войны еще не видно, работу от меня потребуют в Советском Союзе в военное время. При этом он всячески доказывал возможность и выгоды этой работы для меня. Я на это не соглашался.

– Кто из ваших сотрудников также был завербован немецкой разведкой?

– Поскольку я не соглашался, он мне сказал: «Что вы вообще рыпаетесь, ваши начальники уже у нас работают». На мой ответ, что это чепуха, что моим начальником является Ягода, он мне назвал Самсонова и Смирнова Дмитрия как агентов немецкой разведки, работающих на него.

– Стой! – остановил допрос следователь. – Нужны какие-то конкретные детали того, что они сотрудничают. Ты понял? Есть такие детали? Есть. Ну, давай!

– Так как я не поверил, он вынул из кармана лист бумаги размером с четвертушку листа и, спросив меня, знаю ли я почерки подписи Самсонова и Смирнова, на что я дал удовлетворительный ответ, предложил мне прочесть расписку Самсонова, а затем расписку Смирнова. Я не помню точно текста расписок, но смысл был такой: «За работу в пользу германской разведки получил 250 долларов. Самсонов». Аналогичная расписка была и от Смирнова. Расписки были написаны от руки по-немецки Самсоновым и Смирновым, их почерки я узнал, и подписи были совершенно точны.