Великий поворот. Как Америка отказалась от свободных рынков - Тома Филиппон

на инновации. Но у нас практически нет таких свидетельств. Почему? Это история о собаке, которая не залаяла. Я читал и обсуждал множество работ, показывающих, что конкуренция полезна для экономического роста (Buccirossi et al., 2013). Но я не видел ни одной статьи, в которой убедительно показывалось бы, что защита действующих участников рынка при помощи патентов, барьеров входа или любой другой стратегии приводит к повышению производительности. Весьма маловероятно, что если бы существовали данные, подтверждающие этот эффект, он не был бы обнаружен ни одним исследователем. Собака не залаяла, это ключевая улика. Но почему так трудно найти хотя бы отдельный пример? Я думаю, что ответ на самом деле довольно прост. Стандартная теория не полна, поскольку она игнорирует политические стимулы компаний, которые лоббируют ослабление конкуренции и воздвигают барьеры входа. Они часто преуспевают по неправильным причинам, и именно поэтому свободные рынки хрупки. Но в тех редких случаях, когда их аргументы обоснованны, их успех почти гарантирован. В результате эмпирическое распределение отраслей смещено в сторону недостаточной конкуренции, и мы почти никогда не наблюдаем отрасль на неправильной стороне кривой инноваций / конкуренции.

Я был удивлен силой и устойчивостью институтов, выходящих за пределы их первоначального замысла. Это привлекло мое внимание при сравнении Европы и США. Прожив почти одинаковое количество времени по обе стороны Атлантики, я могу сказать, что Европа сталкивается с серьезными проблемами, вероятно, более глубокими и опасными, чем те, с которыми сталкиваются США. Кроме того, за последние тридцать лет европейские страны обычно не находились в авангарде эффективной и инновационной экономической политики. Тем не менее политика ЕС в области конкуренции стала сильнее, чем политика США, и граждане ЕС от этого выиграли. Истоки этого можно проследить до разработки Единого рынка, института, в значительной степени вдохновленного лучшими умами своего времени. Здесь есть ирония. Причина, по которой потребители ЕС сегодня находятся в лучшем положении, чем американские потребители, заключается в том, что Европа приняла американские правила игры, от которых сами США отказались.

Я был удивлен масштабами и хитросплетениями финансирования политических и лоббистских кампаний в США. Хотя такое финансирование осуществляется открыто, его трудно отследить. Оно спрятано у всех на виду, сопровождаясь шумом, который необходим для правдоподобного отрицания. Институты и группы интересов создают динамичную экосистему. Институты формируют игры, в которые играют лоббисты, и сами находятся под влиянием политических решений. В чрезмерно сложных институтах часто заложена экономическая неэффективность, которая постоянно поддерживается лоббированием. В качестве примера можно привести систему здравоохранения. Как пациент и особенно как родитель маленьких детей, я, естественно, замечал сложности, издержки и вопиющую неэффективность этой системы. Но я не до конца понимал масштаб проблемы, пока не начал исследовать данные.

Я был удивлен тем, что узнал об интернет-гигантах. Как и (почти) все, я пользуюсь редактором Word для создания документов, у меня есть приятные воспоминания о моем первом MacBook, я помню, как впервые увидел продуманный дизайн домашней страницы Google, я заказываю на Amazon и общаюсь с друзьями и семьей при помощи Facebook, Instagram и WhatsApp. Исследование этих фирм помогло мне яснее понять, насколько они исключительны, а насколько нет. Это, безусловно, замечательные компании, но их воздействие на экономику далеко не так велико, как мы могли бы подумать. По крайней мере, пока. Я очень надеюсь, что они смогут воплотить свою изобретательность в вещи, которые имеют большее значение, чем твиты, таргетированная реклама и милые фотографии. Но я также убежден, что они слишком укрепились на своих рынках и нуждаются в более сильной конкуренции.

Наконец, я был удивлен разрывом между экономическими исследованиями и политикой. Экономисты любят жаловаться, что если бы только политики прислушивались к ним, экономическая политика была бы более эффективной. В этой мысли есть доля правды, но, на мой вкус, она слишком эгоцентрична. Прежде всего, как скажет вам любой экономист, имеющий некоторый опыт в области политики, экономический советник тратит большую часть своего времени, критикуя явно плохие идеи, и редко получает возможность отстаивать хорошие. Более того, есть достаточно веские доказательства того, что экономистам не удается давать своевременных рекомендаций. Очевидным примером является финансовый кризис 2008 года, когда большинство специалистов в области финансов не смогли понять существующие риски, пока не стало слишком поздно. На большинстве научных конференций в 2000-е годы преобладало мнение о том, что финансовая отрасль является движущей силой инноваций и экономического роста, и лишь немногие экономисты подвергали это сомнению. Противостояние общепринятому мнению стимулирует, но сопровождается риском. В начале 2008 года я написал статью об измерении эффективности финансов и, к своему большому удивлению, обнаружил, что на самом деле финансы не стали более эффективными. Мы обсуждали эту идею в главе 11. Это, вероятно, одна из моих самых известных работ, но потребовалось семь лет – и много отказов, – чтобы ее опубликовать (Philippon, 2015).

Экономисты также не смогли изучить и понять рост концентрации во многих отраслях, когда он начинался. Разумеется, сегодня существует богатая литература о прибыли, конкуренции и концентрации. Но, за некоторыми исключениями, которые я выделил в этой книге, ни один ученый не стал провидцем и не бросил вызов существующему положению вещей, когда такое мнение было спорным, а значит, могло принести пользу.

Те же проблемы возникают и в других областях экономической науки. Хорошим примером является торговая политика. Я рекомендую всем послушать замечательный выпуск подкаста Trade Talks, в котором участвует Пол Кругман[95]. Кругман объясняет, что теоретические модели обычно отстают от развития мировой торговли. До 1980-х годов большая часть международной торговли велась между богатыми странами и предполагала покупку и продажу продукции одних и тех же отраслей. Стандартные модели не могли этого объяснить и предсказывали торговлю различными товарами между странами с различными сравнительными преимуществами. Новые модели торговли, основанные на специализации и отдаче от масштаба, были разработаны для учета торговли между богатыми странами… как раз тогда, когда начался рост торговли с бедными странами, что хорошо объясняется более старыми моделями сравнительных преимуществ. Когда в 1990-х годах стали выступать вперед проблемы неравенства в результате международной торговли, теоретические модели не предсказывали значительных последствий, экономисты утверждали, что беспокоиться не о чем… как раз тогда, когда Китай вступил во Всемирную торговую организацию, что оказало значительное влияние на занятость и заработную плату в развитых странах. В настоящее время китайский шок остался позади и у нас меньше поводов для беспокойства о неравенстве, но общественность считает иначе.

Все это дает нам урок смирения. Экономисты потеряли доверие общества не только из-за вводящего в заблуждение популизма. Это также связано с тем, что нам часто не удается бросить вызов научному консенсусу и своевременно дать рекомендации.

Подводя итоги

Основное положение этой книги заключается в том, что за последние