Семя скошенных трав - Максим Андреевич Далин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Бельковая война? — еле выговорил я.
— Угу, — кивнул Кранц. — Пошли и вырезали соседей, чтобы забрать бельков. Причём деток, кто уже начал линять — тоже под нож: они уже соображают что-то, могут начать мстить. А белёк — он ангелочек, он общий, у него может быть как бы две души: одна — своего рода, вторая — того, куда его забрали. Если забрали силой — первая как бы не считается. Но, бывает, заключали мир — и род роду дарил бельков на мировую. Отсюда у них встречаются двойные имена. Или дань бельками платили…
— А их родители? — спросил я.
— А что родители… бельки — дети клана, всего клана. Могут вообще не знать, кто их родители, им это неважно. Пойми, наконец, Бердин: нет у них семей, нет у них вот этого всего: мамочка, папочка, семейные делишечки… Белёк — общее сокровище. Даже не знаю, с чем тебе сравнить… немыслимо ценное. Всем родное. Его кормит тот, кто видит. У шедми нет числа Данбара, его близкие, семья — клан, в клане может быть пятьсот душ, может быть больше, все — родственники, всех он по именам запомнит. Диагональные связи: от бельков к Старшим через братьев-сестёр. Общие гены, вникни. Очень-очень-очень спаянное общество, нацеленное в будущее через меленьких. Когда у них пошёл обычай обмена бельками — они как бы всей планетой побратались, осознай. Не воюют потому, что могут убить брата, не зная, что он брат — лучехват душу будет переваривать вечность, невозможно.
— Но впутались люди? — сказал я. Мне хотелось взвыть.
— Мягко сказано — «впутались», — лицо у Кранца стало мёртвое, как у шедми, которого накрыло. — Люди, Бердин, хотели взять Шед тёплым. Потому что шедми, Бердин, не знают — не знали, по крайней мере — оружия массового поражения. Идея бомбёжки, к примеру, у них бы не прижилась. Так же можно случайно убить белька! Белька! Они — чокнутые самураи с мечами, фигурально выражаясь, их война — резня, глаза в глаза, чтобы видеть, кого режешь! Чтоб случайно не прирезать не того! Им это страшно важно, ты оценил? А степень беззащитности оценил?!
Я сидел оглушённый. Брякнул:
— А как же тогда?..
Кранц дёрнул плечом:
— Вот так же. Не всем людям было безразлично. Всё, Бердин, всё. Лекция закончена, у меня ещё куча дел. Думай, если есть чем.
Он встал и ушёл вместе со своими товарищами.
Мне уже было так холодно, что руки начали мелко трястись. Чтобы как-то это скрыть, я погладил пингвина по шее. Он был холодный, но из-за перьев казался тёплым. Пингвин потёрся клювом о мою ладонь. Клюв на ощупь напоминал глянцевый пластик.
Мне немного полегчало. Я встал из-за стола и пошёл к Юльке. Пингвин проводил меня не птичьим, а словно собачьим взглядом.
Юл с наслаждением обсуждал с местными будущие возможности. У них тут, видите ли, были отлично оборудованные классы: ведь на своих детей рассчитывали! История Шеда, его биология, этнография, искусство… культуру восстанавливать, сука! Воспитывать детей, как раньше, на пропавшей Родине! Глаза горели у них, у всех… забыться они пытались, вот что. Поверить… в светлое, сука, будущее!
— Эй, — сказал я. — Учёные! У вас же есть оружие, да? Ведь есть?
Они прямо шарахнулись.
И шедми, и люди — на меня смотрели, будто я из пучины всплыл, как осьминог какой-нибудь. И я уже по взглядам понял: у них тут был тыл. Ресурс. Госпиталь. Детский сад. Научный нейтралитет, чтобы, в случае, если там, в космосе, Земля с Шедом друг друга поубивают, тут остались эта самая культура и память. Ну да, уже. Конечно, ага.
Темноволосый шедми мне сказал:
— Применение оружия сейчас спровоцирует продолжение конфликта и лишит нас даже условной, потенциальной связи с Галактическим Союзом. Мы не можем рисковать выжившими детьми. Мы и так…
— Что вы «и так»? — говорю. Чувствую, комок в горле, сейчас опять начну заикаться. — Кого вы спровоцируете? Л-людей вы спровоцируете? Л-люди о вас ещё н-не зн-нают. А к-когда уз-знают… т-тогда н-накроют… с орбиты… вашу н-научную б-богадельню…
Мне сзади руку на плечо положили, тяжёлую, холодную. Я оглянулся — а это Лэнга. Родной мордоворот просто.
— Иар, — сказал он глухо, — не кричи. Положим, у них тут явно есть кое-что — иначе они бы не продержались так долго. И готовность умереть за детей есть. Но от бомбардировки с орбиты ни то, ни другое не спасёт. И ты об этом знаешь ведь.
И тут меня так накрыло… ощущением обречённости, безнадёгой, безнадёжной тоскливой жалостью, ужасом, раскаянием… Мне захотелось эту всю станцию вытащить из воды, как стеклянный шарик с огоньком внутри, сжать в ладони, спрятать… какие же мы все, в сущности, жалкие козявки! А вокруг — безжалостный космос, для которого всё — пыль, погибший Шед — только пылинка, да и Земля — такая же пылинка, в сущности. А уж мы-то здесь… пригоршня праха, все вместе…
Со мной, наверное, случилась бы истерика. Или припадок. Но та самая малявка с бантиками толкнула меня в колено — и снова протянула коробочку с конфетками. Привела в чувство. Я взял у неё мармеладку — и себя в руки взял. Сладкая, но чуть-чуть солоноватая.
— Из чего конфеты? — говорю.
Лэнга ухмыльнулся:
— Из водорослей. Мы пока живы, человек.
* * *
Кранц вернулся, когда обсуждение уже перешло в стадию перекрикивания и размахивания руками. Ну да, шедми рвались на Медузий, их сильно подзуживал Данкэ — здесь-то, ясен перец, были врачи совсем другого уровня. Сам-то Данкэ, хоть и был отличным педиатром, учёным практически, все равно был только педиатром — а они тут были кудесники-чародеи, умели людей в шедми превращать, могли отрастить потерянные руки-ноги и вытащить с того света безнадежного мертвеца. Идеальные доктора для наших детишек, в общем — на любой непредвиденный случай. И чародеям тоже страсть как хотелось. Но возражали люди.
Тут, у них, было слишком много военных. В драке «барракуды» не участвовали: боялись равно и за секреты свои, которым нельзя было, как я понял, попасть в руки воюющих — всё равно, с какой стороны, и за детей. Но раненых они подбирали всегда. А кто попал сюда — тот выбыл из войны: и у шедми не поднималась рука убивать людей, чьи родичи их собирали из кусков, и людям было нестерпимо убивать шедми,
