Друзья поневоле. Россия и бухарские евреи, 1800–1917 - Альберт Каганович

В тех местах, где не было специальных амбулаторий для туземных женщин, уже спустя два десятилетия после завоевания они нередко посещали общих врачей, обычно мужчин. Врач Н. Сапожников, анализируя посещаемость больными врачей-мужчин в Туркестанском и Казалинском уездах, отмечал, что мусульманки (а он не разделял их по этносам) и бухарские еврейки обращаются к ним не реже, чем туземные мужчины[1267].

К концу XIX века эмансипация, связанная с русским влиянием, затронула и евреек в эмирате. Совмещенное женско-детское отделение русской лечебницы в Бухаре в 1897 году посетило 5151 человек, при этом бухарские евреи составили 36,6 %, мусульмане – 57,8 %, а православные и ашкеназские евреи вместе – 5,7 % от всех посетителей[1268]. Процент визитов бухарских евреев в лечебницу представляется очень внушительным, поскольку они тогда составляли менее 2 % населения, если принять приблизительную оценку населения Бухары для того времени в 100 тыс. человек[1269]. Справедливости ради отметим, что в некоторой несущественной степени такая большая разница в посещаемости лечебницы может объясняться и большей распространенностью среди бухарских евреев малярии из-за близкого расположения болота к одному из их кварталов[1270].

О занятии Эстер Давидбаевой крупным предпринимательством уже говорилось в предыдущей главе, однако этот пример все же был исключением. Вместе с тем в ряде случаев бухарско-еврейские женщины обращались к властям от своего имени, что было также проявлением эмансипации. Хотя чаще это были вдовы или агунот (покинутые жены), они предпочитали выступать от своего имени, а не от имени, например, кого-то из сыновей. Несравнимо бо́льшим проявлением эмансипации в бухарско-еврейской общине стало упомянутое обращение к властям вдовы Ай-Бибиш Якубовой в 1901 году – от имени девяти семей бывших чала, незаконно проживавших в Ташкенте[1271]. Хотя обращение подписали и мужчины, перечисление их как родственников Ай-Бибиш – «ее сыновей… и братьев…» – указывает на доминирующее положение этой женщины в авлоде.

Как было показано выше, с конца XIX века бухарские евреи Туркестанского края постепенно стали уделять большее внимание и образованию дочерей, в основном в хедерах, на иврите. Если прежде бухарские еврейки обучались грамоте только в чрезвычайно редких случаях, то к концу второго десятилетия XX века, как видно из таблицы 14, ситуация изменилась: в городах грамотными уже было от 2,1 до 20,1 % бухарско-еврейских женщин. Несколько бухарских евреек получали образование в женских средних учебных заведениях Туркестана, что еще больше свидетельствует о пересмотре патриархального отношения к женщине в бухарско-еврейском обществе. Так, С.С. Календарева окончила Ташкентскую женскую гимназию и стала к 1913 году преподавательницей в русско-туземном еврейском училище в Ташкенте[1272].

Несмотря на отчетливые шаги к получению образования, большинство бухарских евреек еще многие годы верили в заговоры, сглаз, плохое предзнаменование, злых духов – дэвов. По крайней мере до 1940-х годов от злых духов и сглаза носились амулеты, а комнаты будущих рожениц окуривались можжевельником раз в неделю или в две. Например, бухарские евреи верили, что невеста будет бесплодной, если в первую неделю после свадьбы новобрачных посетят гости, родственник которых недавно умер[1273].

Корреспондент петербургской еврейской газеты на русском языке «Рассвет» Илья Лурье писал в 1915 году из Ташкента, что цивилизация не коснулась бухарских евреев и они одеваются по-туземному и живут бытом туземцев[1274]. Этот взгляд следует признать предвзятым. О том, что за пятьдесят лет русского управления краем бухарские евреи все же продвинулись довольно далеко по пути аккультурации, можно судить по фотографиям представителей разных бухарско-еврейских поколений, сравнивая их прически и одежду. Самуил Вайсенберг писал в 1912 году, что после переселения из туземной части города в русскую бухарские евреи оставили в большинстве случаев в «старом гетто» свои пейсы, бороду и традиционную одежду[1275]. Но даже у тех, кто оставался в своих старых кварталах крупных среднеазиатских городов с большим славянским населением, за полстолетия жизни под русской властью тоже изменились привычки, кулинарные пристрастия, проведение досуга и домашнее убранство[1276].

Таблица 14

Грамотность бухарских евреек и женщин из двух наиболее многочисленных этносов Сырдарьинской и Самаркандской областей в 1920 году, % [1277]

После образования в 1867 году Туркестанского края бухарские еврейки некоторое время продолжали носить в городах традиционную у местных мусульманок паранджу, хотя на своем просматриваемом с улицы балконе и во внутреннем дворе ходили с открытыми лицами. Тем самым они, с одной стороны, старались не провоцировать оскорблений в свой адрес со стороны мусульман, среди которых открытое чужим людям женское лицо считалось позором, а с другой – позволяли себе расслабиться в собственном доме, где чувствовали безопасность. К концу XIX века те, кто жил в русских частях Самарканда, Ташкента и Коканда, т. е. представительницы наиболее элитарных слоев этого субэтноса, надевали паранджу, уже только отправляясь в мусульманские части городов или выезжая за город. В Самарканде к тому времени бухарские еврейки не надевали паранджу и в своем квартале[1278]. Посетивший в начале XX века Среднюю Азию Олуфсен, видимо, не заметил этой тонкости социального поведения, посчитав, что бухарские еврейки в Туркестане, в отличие от бухарских евреек Бухары, вообще отказались от паранджи[1279]. Посещая Иерусалим или Москву либо переселяясь туда на жительство, бухарские еврейки уже не носили там паранджу. В Средней Азии они гораздо охотнее, чем мусульманки, фотографировались с открытыми лицами, что нашло свое отражение в сохранившемся непропорционально большом числе их фотографий, сделанных как по их собственному заказу, так и по просьбе русских фотографов, занимавшихся этнографическими съемками. Таким образом, не имевший формы религиозных или общественно-нравственных предписаний обычай ношения паранджи не закрепился среди бухарских евреек, и при первой возможности они от него отказались. Тем более что для этих женщин снятие паранджи было символом освобождения от необходимости подчиняться чуждой культуре.

Более стойкой оказалась у многих бухарско-еврейских мужчин приверженность своей особого типа шапке – с высокой тульей, бархатным верхом и широкой меховой оторочкой, – которую они согласно предписаниям обязаны были носить в Бухарском эмирате, Кокандском и Хивинском ханствах. Но под влиянием моды, прежде всего в Русском Туркестане, к концу XIX века ее постепенно сменила барашковая, или каракулевая, шапка (тельпаки қарокӯли) – невысокая, цилиндрической формы, напоминающая небольшую русскую папаху[1280]. Поскольку пейсов бухарские евреи к тому времени уже не носили, единственным внешним признаком, помогающим в их этнической идентификации, стали эти два вида шапок. Они сделались неким опознавательным элементом одежды, в этом смысле выполняющим те же функции, что и хасидский сюртук. Многие бухарские евреи продолжали носить характерные барашковые шапки по крайней мере до 1930-х годов.

Где-то в глухих местах Средней Азии бухарские евреи могли, подобно мусульманам, надеть на голову чалму из соображений безопасности (хотя разоблачение сулило еще бо́льшие неприятности, и поэтому они редко прибегали к такому способу скрыть свою принадлежность к евреям). Но в городе, особенно в чужом, ношение особой шапки облегчало ее хозяину начало коммуникации с единоверцами и открывало дорогу коммерческим предложениям со стороны незнакомцев прямо на улице. При этом неизменной оставалась ермолка, по-другому – каллапӯш или тӯппӣ (в переводе с еврейско-таджикского буквально «тюбетейка»), преобладающих красных или желтых тонов, которую бухарские евреи носили дома[1281].

Давора Ходжаинова и Сара Аминова (публикуется с разрешения Иммануэля Рыбакова)

Эта смена типов уличных головных уборов ускользнула от внимания Татьяны Емельяненко, рассматривавшей в своей работе одежду бухарских евреев. Более того, ссылаясь на Лансделла, который встретил нескольких старых евреев якобы в чалмах в синагоге Ташкента, Емельяненко утверждает, что бухарские евреи могли носить и чалму[1282]. Данная информация не может быть признана достоверной, поскольку свидетельству Лансделла противостоят свыше сотни других – о запрете на ношение чалмы и внешнем виде бухарских евреев в Туркестане, а также многочисленные фотографии, в том числе и сделанные в Ташкенте. Как уже говорилось в первой главе, Василий Радлов отмечал, что бухарские евреи в завоеванном русскими Туркестане, опасаясь за судьбу своих собратьев в Бухаре, не стали переходить на мусульманскую чалму[1283]. Емельяненко же заявляет в той же своей работе и о ношении бухарско-еврейскими жителями эмирата ремней и поясов, что также не могло иметь места – из-за существовавшего там категорического запрета бухарским евреям всем этим опоясываться.