Виа Долороза - Сергей Парфёнов

Михайлов, продолжая слушать жену, недовольно снял очки и положил их на стол. "Какой смысл в требованиях, которые никто не собирается выполнять?" – с досадой думал он, стараясь не смотреть на супругу. Он попробовал откинуться на высокую спинку стула, но боль острым шилом вонзилась в поясницу и тут же заставила распрямиться. Стянув болезненные складки вокруг рта, Михайлов выдавил через силу:

– Это ерунда, Нина… Это не на кого не подействует…

Но Нина Максимовна тряхнула головой так, что ее короткие каштановые волосы разлетелись густым, пышным всполохом и решительно заявила:

– Не подействует? Пусть! Но нельзя показывать, что ты сдался! Завтра потребуй, чтобы тебе прислали журналистов! Советских и иностранных… Потом, чтобы обеспечили телефонный разговор с американским президентом… Послезавтра – чтобы устроили встречу с Председателем Верховного Совета… И так каждый день! По нарастающей… Пусть они чувствуют, что ты не сломлен, что ты по-прежнему – президент Советского Союза!

Михайлов отодвинул на край стола исписанные листы и посмотрел на супругу долгим испытывающим взглядом. Ему сейчас вдруг показалось, что эта маленькая, хрупкая женщина гораздо мудрее и сильнее его. А ещё он подумал… Нет, даже не подумал, а скорее ощутил, какое непостижимо огромное бремя она на себя взвалила. Через нервное перенапряжение, заглушая в себе страх и сомнение, она продолжала оставаться не просто женщиной, любящей и заботливой супругой, она продолжала оставаться женой президента, – первой Леди Страны! И тут Михайлов опять (в который раз!) подивился тому, какой прекрасный подарок преподнесла ему жизнь, подарив встречу с этой удивительной женщиной. Натужно сопя, он снова нацепил на нос очки и заражаясь энергичностью супруги, произнес:

– Наверное ты права… Нужно будет написать заявление о моем отношении к перевороту… А затем постараться передать его в Москву…

Он хотел сказать ещё что-то, но в этот момент на лестнице, ведущей на второй этаж, послышались нетерпеливые шаги. Михайлов и Нина Максимовна одновременно обернулись к двери. Широкая дверь отворилась, и в дверном проеме показался сын Сергей. За ним в кабинет вошла сноха – Ирина, – она держала на руках четырехлетнюю дочь. Увидев Михайлова, девочка соскользнула с рук матери и с радостным воплем бросилась к деду.

– Деда!

– Подожди, Даша! Дедушка болеет… – Сергей цепко ухватил за руку дочь и отдал ее обратно в руки супруги. Он обернулся и посмотрел на замершего за столом отца. – Папа, что происходит? Я пробую включить телевизор – не работает! Пробую позвонить – все телефоны отключены! Потом узнаю от охранника, что здесь, оказывается, уже побывали Петров с Вязовым. Зачем они прилетали? Ты что, подписал отставку?

Михайлов, недовольно нахмурив высокий лоб, окинул сына угрюмым взглядом.

– Во-первых, доброе утро, – произнес он бесцветным голосом. – Присаживайтесь… Я думаю, разговор будет серьёзный…

Сноха беспокойно подошла к большому мягкому креслу и усадив к себе дочь на колени, прижала ее к животу, обхватив обеими руками. Девочка неудобно заерзала и, вскинув на мать узкое личико, спросила:

– А можно я к дедушке? Я тихонечко… Правда, дедушка?

– Нет, нельзя, Даша! – непреклонным голосом ответил Сергей. – Посиди с мамой!

Сам он уселся на высоком стуле, нервно закинув ногу на ногу, и выжидательно уставился на отца. Михайлов механически вытянулся за столом, думая с чего начать. "Что сказать? Что им вообще можно сказать? – думал он, настороженно подперев рукой мелкий подбородок и смотря остановившимся взглядом на стол. – Всего он им, конечно, не скажет… Незачем Сергею, тем более Ирине вникать во все их политические дрязги и интриги… Это слишком грязно и дурно пахнет… Но успокоить он их должен… Как старший, как отец, в конце концов… Хотя… Как тут успокоишь? Как бы ему ни хотелось, они не могут оставаться вне политики, вне того, что сейчас происходит… На них, на самых близких для президента людей, всегда будет падать и тень его положения, и тень его ответственности… Значит, видимо, придется говорить, все как есть… – понял он. – Пусть это будет жестоко, но они должны понимать, в какой ситуации оказались…" Посмотрев на сына, Михайлов произнес:

– В стране произошел государственный переворот, Сергей… Меня незаконно отстранили от власти…

– Тебя отстранили? – сын упрямо мотнул головой. – Кто? Вот эти? Которые приезжали?

Взгляд его больших карих глаз – таких же как у матери, с бескомпромиссной жестокостью уперся в отца. Михайлов склонил широкое темя с багровой отметиной и произнес с горечью:

– К сожалению в число заговорщиков попали люди, которым я доверял… – рот у него презрительно скривился и по темному, болезненному лицу пробежали тонкие морщинки. – Они хотели, чтобы я подал в отставку и передал власть Линаеву… Я этого, конечно, не сделал! Поэтому никаких законных оснований именовать себя властью у них нет… Все, что они сейчас делают – это авантюра… И безучастным к этому я не останусь…

В этот момент Нина Максимовна, до сих пор молча стоящая у стола, поднесла маленькую ладошку ко рту и разморено зевнула.

– Что-то здесь душно! – усталым голосом сказала она. – Пойдемте-ка лучше на воздух…

Михайлов бросил на нее удивленный взгляд, а Нина Максимовна выразительно стрельнула глазами в сторону телефона, стоящего на столе, потом ещё для убедительности приложила палец к губам. Михайлов нахмурился:

– Хорошо, – согласился он. – Пойдемте…

Не разговаривая, они вышли из дома и спустились вниз по мраморной лестнице к небольшому пляжу с привозным, белым, как снег, песком. Подойдя к широкому полосатому тенту, тихо полоскавшемуся под легким бризом недалеко от кромки прибоя, они, не раздеваясь, расселись на расставленные под тентом высокие плетеные шезлонги.

Море уже проснулось – накатывало на берег редкими пенистыми бурунами. Ленивые барашки, цепляясь за прибрежные камни пузырчатой шерстью, тут же исчезали в коротких зеленых водорослях. Мелкие крабы, прячась в узких расщелинах валунов, испуганно таращили глаза на перемены, произошедшие на берегу… А перемены, действительно, были, – их просто невозможно было не заметить… Вдоль берега через каждые пятьдесят-семьдесят метров, по двое, по трое стояли пограничники. Некоторые из них держали на толстых кожаных поводках овчарок. До сегодняшнего дня они обычно старались не докучать своим видом ни президенту, ни его семье, оставаясь на расстоянии, в тени, за деревьями, за скалами… Но сегодня у них, видимо, была совсем другая задача… А кроме того около президентского санатория произошли и другие неприятные изменения… На рейде, недалеко от берега курсировали несколько небольших военных кораблей. Один из них подошел совсем близко – хорошо было видно, как с его серого борта пристально наблюдают за берегом несколько человек в темной военной форме, – не смущаясь, они целили на президентский пляж мощные морские бинокли. От такого повышенного внимания становилось не по себе. Нина Максимовна невольно передернула плечами, понимая, что им придется мириться с назойливым надзором, как с атрибутом их нового положения. Алексей Сергеевич снял себя легонькую шерстяную кофту и повязал её рукавами вокруг пояса.

– Что теперь ? – настороженно спросил его Сергей.

– Теперь? – Михайлов тонко прищурился, и негромко, почти не раскрывая бледного рта, произнес. – Сергей, мне понадобится твоя видеокамера… Нужно будет записать мое заявление и постараться передать его через надежных людей в Москву…

Сергей откинулся на плетеную спинку шезлонга и, сдвинув на переносице брови, принялся нервно покусывать губы.

– Пап… А ты подумал, что будет, если эту пленку прокрутят где-нибудь на Западе? – наконец произнес он. – Что будет с тобой? С мамой, с Дашкой? Что будет, когда эту пленку увидят путчисты?

Ирина, услышав сердитую реплику мужа, испуганно прижала дочь к себе и принялась ее гладить по тонким льняным волосам. Девочка недоуменно захлопала васильковыми глазками, не понимая, что происходит, но, чувствуя, что говорят о чем-то нехорошем и страшном. Лицо Михайлова превратилось в тугую, застывшую маску. Медленно подбирая слова, словно взвешивая каждое из них на невидимом безмене, он произнес:

– Я хочу, чтобы ты понял, Сергей… Пока такой пленки нет, пока она не попала в руки тех, кто может заявить на весь мир, что Михайлов жив, о нас можно заявить все, что угодно… Что наш самолет разбился, что машина сорвалась в пропасть… Сумасшедший фанатик нас тут всех перестрелял… Чем дольше мир будет оставаться в неведении, тем дольше мы продлеваем это состояние неопределенности.. Надеюсь теперь тебе понятно?

Сын промолчал… Понял или нет – неизвестно, но возражать не стал… Хотя, что тут можно возразить? То, что только что сказал отец, было правдой, но только от её осознания не становилось легче… Президента кольнула в сердце остренькая мысль – ну вот, успокоил, называется! Стараясь не дать охватить себя малодушию и жалости, он терпко произнес: