Русский флаг - Александр Борщаговский

— Не думаю. Я приказал заклепать при уходе. Попов скорей умер бы при пушках, но не оставил бы их неприятелю. Впрочем, — добавил Завойко с добродушной улыбкой, — если бы Попов не выполнил приказа, за него постарались бы французы при отходе…

"Уже ищете оправданий! — думал Арбузов, покусывая от возбуждения нижнюю губу. — Но оправданий нет. Следовало все предусмотреть, предвидеть события, не допустить неприятеля, иметь теперь пушки незаклепанными…"

На палубу вышел Вильчковский. Он переоделся после тяжелых перевязок на Сигнальной батарее и сейчас выглядел бодрым, посвежевшим.

— Недурно бы теперь закусить, — сказал он, потягиваясь и разминая плечи.

Ответа Изыльметьева Арбузов не расслышал из-за выстрелов Кошечной батареи. Видимо, он сказал что-то смешное — у Вильчковского от смеха трясутся плечи, Завойко ухмыляется, показывая рукой на Сигнальную гору, за которой прячутся фрегаты, обстреливающие батарею Дмитрия Максутова. Им весело! Втроем они прошли мимо Арбузова, не замечая его. Встретив по пути Иону, что-то сказали ему, отчего он истово перекрестился и расплылся в улыбке.

Когда офицеры спустились по трапу, Арбузов, никем уже не сдерживаемый, бросился к иеромонаху.

— Отец! — он тряс тучное тело Ионы. — Может быть, я скоро умру, отец!..

— Не искушайте господа и дайте мне вашу трубу, — спокойно ответил Иона, уверенный, что Арбузова обуяла радость.

— Я завещаю вам: наша обязанность — расклепать орудия и поправить дело!

Иона рассматривал в трубу Кладбищенскую батарею.

— Слышите? — исступленно топал ногами Арбузов. — Расклепать и поправить дело!

— Слышу, — испуганный Иона отпрянул от Арбузова. — Дела идут хорошо, матросики вернули батарею…

Арбузов мотал головой, как раненый бык.

— Да вы, батенька, рехнулись на радостях! — улыбнулся Иона.

— Р-р-расклепать орудия! — заорал Арбузов.

— Прикажите расклепать нижним чинам, — оскорбился иеромонах. — Мне недосуг. Эдак с вами и завтрак пропустишь.

Иона ушел, а Арбузова все еще душила ярость.

Вскоре Завойко съехал с фрегата в порт, а партия матросов под начальством мичмана Пастухова возвратилась на "Аврору". Арбузов, чуть поостыв, улучил удобную минуту и подошел к Изыльметьеву.

— Иван Николаевич! — начал он драматическим тоном. — Надобно спасать дело!

— О чем вы, Александр Павлович?

— Надо расклепать орудия. Поручите это мне, я прошу вас! Это была роковая ошибка!

— Не могу согласиться с вами. Находись вы на батарее, вы точно так же заклепали бы пушки.

— Я сумел бы отстоять их, — заносчиво сказал Арбузов.

— Не думаю, — Изыльметьев болезненно поморщился и посмотрел на Арбузова тяжелым взглядом. — Офицеры, начальствовавшие батареями, сражались доблестно.

— Я не хотел обидеть их…

Изыльметьев сухо прервал Арбузова:

— Генерал Завойко приказал расклепать орудия. Я поручил это прапорщику артиллерии Можайскому. Вы удовлетворены?

Глаза Арбузова потускнели, руки вяло повисли вдоль тела.

— Вполне, — сказал он тихо.

БАТАРЕЯ ДМИТРИЯ МАКСУТОВА

I

Приближаясь к порту, Маша все явственнее слышала артиллерийскую канонаду. Петропавловское межгорье подхватывало звуки выстрелов, бросало их на Култушное озеро и разносило по окрестностям. Но и слыша перестрелку, Маша не могла представить себе военного Петропавловска. Несколько раз в жизни ей доводилось слышать артиллерийские салюты — добродушный, ворчливый грохот стареньких медных пушек. Три коротких выстрела с равными промежутками, напоминающие детскую игру в войну.

Не то теперь. Выстрелы раздаются часто и, продленные эхом, сливаются в сплошной грозный гул. В нем Маше чудятся протяжные стоны, воинственные крики. Она не умеет отличить неприятельские залпы от выстрелов портовых батарей, пальбу ядерных пушек от разрывов бомб, выстрелы от повторяющего их горного эха. Пушки стреляют — значит, порт не пал! Значит, еще держится!

За всю дорогу до Култушного озера она никого не встретила. Край этот, и без того малолюдный, казался вовсе вымершим. Обычно в такой ясный день по дороге с Авачи и Сероглазок можно было увидеть камчадала, идущего в казначейство, охотника, направляющегося в лавку Жерехова, Чэзза или Российско-Американской компании, чиновника или служивого. Теперь не было никого. Неподвижно стояли деревья. Высокие травы не шелохнутся. В зените повисло одно единственное облачко.

Странная неподвижность, окружающая Машу, волновала, подталкивала девушку, заставляя ускорять шаги.

Только дойдя по грунтовой дороге до Никольской горы, Маша нашла людей. Они стояли неподалеку от батареи номер семь; среди них капитан-лейтенант Коралов и командир Озерной батареи Гезехус.

Они плохо знали обстановку и не успокоили Машу. Сигнальная батарея уничтожена, Красный Яр, кажется, в руках неприятеля. Слишком сильный огонь. Сотни пушек маневренных фрегатов против четырех-пяти орудий каждой из батарей. Что будет дальше? Если англичане сунутся, батареи сделают все возможное.

Коралов пожал плечами.

— Уж лучше бы в штыки!

Еще сотня шагов в обход горы — и перед Машей открылся Петропавловск. Она поднялась на первую террасу Никольской горы, чтобы лучше разглядеть бухту. "Св. Магдалина", мелкие каботажные суда жмутся к пристани, "Аврора" и "Двина" запирают вход во внутренний залив. Неприятельских судов не видно, они все еще закрыты Сигнальным мысом.

Город под неприятельским обстрелом. Из-за Сигнального мыса фрегаты стреляли навесным огнем, поэтому можно было видеть ядра и бомбы на излете, когда они, описав дугу, падали между домами. Машу поразил вид конгревовых ракет: продолговатые хвостатые тела поднимались на высоту в шестьсот семьсот саженей, оставляя за собой зловещий дымный шлейф. Но в городе не видно пожаров. Песчаная коса в дыму, большую, одиннадцатипушечную батарею трудно различить.

Постояв несколько минут, Маша пошла дальше, миновала часового, охраняющего пороховой погреб. По его добродушному, но громкому окрику свернула влево и столкнулась с волонтерами, с Зарудным — тот стоял у легкой конной пушки.

Что-то случилось с Зарудным. Небритый, с усталыми, красными веками, он казался постаревшим и немного растерянным. Зарудный был в высоких, завязанных у колен сапогах и потертой суконной куртке; из-под куртки виднелось грубое полотно рубахи. Вся его нескладная фигура невольно заставила Машу вспомнить красивые мундиры и боевую выправку офицеров, с которыми она только что рассталась. Видимо, обстрел Петропавловска привел его в замешательство. Война не охота. Война — наука, этой науке его не обучали. Маша вспомнила их спор с Александром Максутовым, и к чувству большого уважения к Зарудному примешалась безотчетная жалость. Вместе с тем Маша ощутила и некоторое облегчение: в тревожную атмосферу утра вошло что-то привычное, примиряющее с действительностью.

— Зачем вы здесь, Маша? — обеспокоился Зарудный.

Он застегнул куртку, не замечая, что с одной стороны торчит белый ворот рубахи. Зарудный напомнил Маше встревоженного, кудлатого пса, одно ухо которого смешно свисает, а другое торчит предупреждающе и зло.

Маша улыбнулась, и Зарудному почудилась в ее взгляде мягкая, снисходительная жалость.

— Я пришла помочь вам, Анатолий Иванович.

Ее руки потянулись к шее Зарудного, но он отступил и, теребя светлые усы, обиженно сказал:

— Вы находите во мне что-то забавное?

Выражение лица Маши изменилось. Сколько горечи принесла ей размолвка с Зарудным! Неужели они рассорятся из-за пустяка? А Зарудный все-таки очень смешно потягивает носом…

— Нет, — ответила Маша серьезно, — я хотела поправить вам ворот рубахи. Извините.

Зарудный засунул под куртку торчащий конец ворота.

— Хорошо, что я встретила вас. Я ушла с хутора. Не могла там более оставаться. Вы один поймете меня…

— Вам тут нечего делать, Машенька! Вы не представляете, каково там, в порту.

— Может быть, — лицо Маши стало упрямым, неприветливым. — Могу я однажды поверить своему сердцу, поступить вопреки всему, даже вопреки вашему разумению? Или я навеки обречена рабской покорности?

— Маша! — обиделся Зарудный. — Вы знаете мой взгляд на этот предмет…

— Какая же цена вашему взгляду, — гневно возразила Маша, не дав ему договорить, — если, едва столкнувшись с жизнью, он переменяется?! Вы… вы велите мне оставить в беде и отца и друзей, быть только наблюдателем кровавых событий…

Несмотря на охватившее его волнение, Зарудный залюбовался Машей. Только сейчас он в полной мере ощутил, как дорога ему эта девушка.

— Об этом не нужно спорить, — сказал он, виновато хмурясь. — Я опасаюсь, что вы окажетесь там обузой. К войне тоже надо готовить себя…