Плод воображения - Андрей Дашков

Наконец до нее доходит, что она в другом номере, близнеце того, где лежит труп. Или труп ей тоже привиделся, как смазливый щенок в штиблетах и с бритвой? Нет, всё-таки реальность — непобедимо тупая, прямо-таки дубовая штука; ее никогда ни с чем не спутаешь, даже если очень хочется…

В поле зрения появляется еще один мужик — на первый взгляд, благообразный пенсионер. Правда, после второго взгляда так уже не кажется. «Пенсионер» чем-то сильно озабочен. Он мог бы выращивать розы на приусадебном участке, но вынужден отвлечься. Да, она отлично понимает, как это раздражает…

Склонившись над Ладой, он тычет ей в нос фотографию молодой женщины и спрашивает:

— Ты ее знаешь?

Лада пытается сфокусировать взгляд на фотографии, которая находится слишком близко. Неужели «пенсионер» этого не понимает? В чистенькой, выхоленной и хорошо одетой особе на фото она не без труда узнает свою несостоявшуюся подругу. Ту, с которой едва не сложились «доверительные» отношения. Ту самую, которую якобы трахают в задницу. Неужели вот этот пожилой дядя и трахает? Ах ты, старый шалун… Стало быть, соскучился по дырке в любимой попе? Приехал на поиски? Ну что же, давай поможем друг другу. Мне тоже надо кое-кого найти.

— Знаю, — говорит она, едва ворочая языком. Скулу сводит после удара. Уголок рта будто прошит нитками. В общем, она сейчас не лучший кандидат на участие в ток-шоу. Однако «пенсионера» мало волнуют ее проблемы. За ним маячит его молчаливый приятель, которого, похоже, вообще ничего не волнует, но который готов выполнить любой приказ. Ей знакома эта порода, а кроме того, вырисовывается кое-что общее между «олдспайсом» и Рыбкой. Лада даже поставила бы некоторую сумму на то, что эти двое — из одной конторы. С «пенсионером» сложнее. Он не вписывается с ходу ни в одну стандартную категорию. Возможно, дело в том, что у него личный мотив, а это обычно ничем хорошим не заканчивается. Ну и пусть. Этот город — достаточно большая братская могила. Поместимся все.

«Пенсионер» убирает фотографию и присаживается на диван рядом с Ладой:

— Рассказывай.

Боль начинает пульсировать в ее теле, будто приставленный к ней палач спохватился и решил, что жертва достаточно отдохнула. Поэтому ей меньше всего хочется разговаривать, но она понимает, что так или иначе ее заставят открыть рот. И всё же она пытается выторговать для себя хоть что-нибудь:

— Снимите наручники.

«Пенсионер» протягивает руку, но не для того, чтобы выполнить ее просьбу. Он нажимает на одну из болевых точек на ее теле, причем в таком месте, где вдобавок раздуты лимфоузлы.

Лада не отключается снова только потому, что ад длится не больше секунды. Но этого вполне достаточно, чтобы она в него заглянула и испытала чистейшую, уже ничем не разбавленную муку.

— Не отвлекайся на пустяки, — мягким голосом советует «пенсионер».

Лада осознает, что пощечина от «олдспайса» — пустяк по сравнению с тем, что ее ожидает, если она не заговорит на заданную тему. Разыгрывать из себя героиню поздновато, да и ради чего? Она не верит никому и ни во что, за исключением своего диагноза, превосходства огнестрельного оружия над разумными аргументами и того, что некоторые люди могут унять боль наложением рук…

И она рассказывает всё, что знает об Елизавете, а знает она не много. Эти сведения, конечно, не могут удовлетворить «пенсионера», поскольку не дают ответа на главный вопрос: где? Нет, для него, пожалуй, главный вопрос всё-таки: жива ли? Лада может предоставить ему только один след — браслет на своей левой руке.

«Пенсионера» это как будто заинтересовало. Не оборачиваясь, он жестом манит к себе «олдспайса». Чтобы снять браслет, надо сначала снять наручники. Не церемонясь, здоровяк переворачивает Ладу на живот, и она лежит, уткнувшись лицом в диванную подушку, пока «пенсионер» прикидывает, есть ли смысл возиться с браслетами. По ее скудному, сильно ограниченному болью разумению, если штуковина снята с Елизаветы, то смысла нет. Но если с кого-нибудь другого, то это может помочь в поисках при наличии соответствующей аппаратуры.

У «пенсионера» имеются собственные соображения, и вскоре она чувствует, что с нее снимают наручники. После этого «олдспайсу» понадобилось всего несколько мгновений, чтобы освободить оба ее запястья от посторонних предметов. Силу он прикладывает аккуратно и точно, словно опытный врач-травматолог; Лада почти не ощущает прикосновений. К ее сожалению, наручники тут же защелкиваются снова. Она не теряет надежды на то, что ее кисти окажутся достаточно узкими, хотя, похоже, что «пенсионер» не упустит из виду подобные мелочи.

«Олдспайс» переворачивает Ладу на спину, и допрос продолжается. Ей приходится рассказать обо всех участниках проекта по очереди — правда, она ограничивается только тем, что могла бы знать, если бы встретилась с каждым из них впервые. Само собой, о судьбе бывшего боксера она предпочитает умолчать. Когда очередь доходит до Розовского, «пенсионер» показывает ей его паспорт, слегка испачканный в крови:

— Он?

Лада кивает. Теперь она точно знает, чей труп лежит в соседнем «люксе» с ее фаллоимитатором в заднице. Если Рыбка привезла ее сюда, чтобы сделать главной подозреваемой в убийстве, то, похоже, зря старалась. Подстава выглядит довольно дешево — особенно с учетом того, что в городе уже появилось несколько свежих трупов, а вскоре (если верить ночному шепоту, который слышал Параход) их будет еще больше. А может, это и не подстава вовсе — просто у Рыбки специфическое чувство юмора…

— Кто это его так? — спрашивает «пенсионер», будто подслушав ее мысли.

— Не знаю. Когда мне его показали, он был уже мертв.

Что ж, они как будто не сомневаются в ее словах. Наверное, по ее виду им совершенно ясно, что для такого способа убийства у нее просто не хватило бы физической силы.

Она излагает правдивую версию своего появления здесь, описывает немую женщину лет тридцати, ее одежду и машину. «Пенсионер» недоволен. Уголок его рта ползет вниз. Вся эта болтовня пока не приближает его к главной и единственной цели.

Лада смотрит на него и вдруг понимает: сейчас, в эту минуту, он взвешивает, что делать с ней дальше. И эти раздумья очень далеки от мыслей доброго христианина. А логика ей понятна: избавиться от нее — это было бы рациональное решение, раз уж она не оправдала ожиданий в качестве источника информации. У нее есть только один выход — сделать вид, что она знает, рассказать то, что от нее хотят услышать, и таким образом оттянуть приведение в исполнение приговора, который, как ей кажется, она прочитала во взгляде «пенсионера».

101. Барский встречает гостей

— Слышь, писатель, ну и что ты об этом думаешь?

Голос рассек саксофонное соло Колтрейна, как нож проходит сквозь масло. Попытка сложить разрозненные звуки и вопли, издаваемые инструментом, в какую-то сверхгармонию безнадежно провалилась, но у Барского осталось ощущение, что он был близок к этому. Слишком близок, чтобы не заподозрить: момент вмешательства выбран не случайно.

Он оторвал взгляд от катившихся по стеклу капель дождя и едва различимого за ними парка. Медленно обернулся, готовясь увидеть призрак. До сих пор ему казалось, что он один в кабинете. Именно казалось; с некоторых пор он уже ни в чем не был уверен. Его сновидения стали слишком многозначительными и яркими, чтобы от них попросту отмахнуться или чтобы ими пренебрегать; хуже того: они сделались почти неотличимыми от так называемой реальности. И это самое «почти» было очень трудно уловить и зафиксировать. Чаще всего ему это не удавалось. Таким образом, он находился в сложной и неприятной ситуации: каждый текущий момент времени мог оказаться невинной иллюзорной блажью или грозить непоправимыми последствиями. Барскому поневоле пришлось стать очень осторожным.

Вот и сейчас, оборачиваясь, он раздумывал, реален ли этот наглый, юный, немного гнусавый голос, который он слышал уже неоднократно. А если реален, то откуда взялся его обладатель. Во время предыдущих «встреч» Барский воспринимал его появление как должное — в конце концов, почему бы его маленькому ручному дьяволенку не обзавестись воплощением, ведь даже у чертиков из табакерки есть свое обличье. То, что он сейчас вообще задумался над этим, могло служить слабым аргументом в пользу реальности происходящего. И, честно говоря, его устроил бы такой расклад. Иметь союзника в этом сумасшедшем доме никому не помешало бы — даже главному врачу. Ради этого Барский готов был смириться с его плохими манерами.

Мальчишка развалился в кресле, перебросив правую ногу через подлокотник. Его черно-белые штиблеты почти сияли. Бритвы на виду не было. Сегодня он нашел себе новую игрушку — большое гусиное перо, которым то поглаживал себя по пухлым губам, то щекотал в ухе.